Диана Бош - Все совпаденья не случайны
– Вам кого?
– Скажите, вы ваших соседей из девятнадцатой квартиры давно видели?
– Вам кого? – тупо переспросила старуха.
Никита, повысив голос, повторил вопрос.
– Вам кого? – снова услышал он.
– Черт, похоже на разговор с автоответчиком, – буркнул Никита. – Положительно мне сегодня не везет.
Обычно в такие дни, когда все валилось из рук или шло наперекосяк, Никита откладывал дела и залегал на диван с книжкой или кроссвордами в руках, но сегодня он этого себе позволить не мог. Внутренний голос назойливо и беспрерывно твердил: время терять нельзя, завтра будет поздно.
По закону подлости, в двадцатой квартире тоже не открывали.
– Там никто не живет, – продребезжала вдруг старуха из восемнадцатой, которая, видно, продолжала стоять, подглядывая в глазок.
– Божий одуванчик, прикидывалась глухой, а, поди ж ты, неплохо слышит, и даже весьма шустро соображает, – пробурчал Никита.
В тот момент в квартире номер девятнадцать дурным голосом взвыла собака, Никита от неожиданности вздрогнул и в сердцах пнул дверь ногой. Хлипкий замок лязгнул и… открылся.
– Йоп! – выругался Никита, прикидывая, сколько секунд старухе понадобится, чтобы дотопать до телефона и набрать телефон милиции. – Незаконное проникновение в жилище… Ну, и фиг с ним! Если я сейчас уйду, никогда потом себе этого не прощу: быть рядом с разгадкой и струсить…
В образовавшуюся щель просунулась сначала собачья морда, потом все остальное тельце, и существо, вихляя и извиваясь на ходу, как ящерица, кинулось вниз по лестнице.
Никита распахнул шире дверь и вошел. На первый взгляд в квартире не было ничего необычного. Мерно тикали ходики, тарахтел холодильник, и невнятно бормотало что-то радио. Чуть дальше, за приоткрытой дверью в спальню, виднелся край разобранной кровати, на которой кто-то явно лежал.
Никита кашлянул, затем прошел туда и постучал в наличник.
– Хозяева! – нараспев произнес он, как показывают в плохой мелодраме. – Есть кто живой?
Ответа не последовало. Никита постучал еще громче.
– В данном случае склонен рассматривать молчание как знак согласия. Заранее прошу прощения, если что.
Он толкнул дверь и вошел. Широкая двуспальная кровать, застеленная шелковыми простынями цвета персика, и разметавшиеся по подушке длинные светлые волосы. Женщина лежала на спине, голова ее была повернута влево и прядь волос закрывала лицо. Лавров испытал странное чувство. В глубине души Никита надеялся, что это не его жена, и в то же время страх, что ошибается, принимая желаемое за действительное, был так велик, что он хрипло окликнул:
– Эльза? Не стоит притворяться, я все знаю. Пусть это глупо и бесполезно, но мне хотелось бы понять, как с нами могло такое произойти. Да не молчи же, скажи хоть что-нибудь!
Никита в сердцах сдернул одеяло и замер. Перед ним лежала совершенно незнакомая женщина, и она была мертва. Идеальной красоты обнаженное тело, с красивой грудью и тонкой талией – и синюшное, со следами точечных кровоизлияний и вспухшим прокушенным языком, лицо. На шее удавленницы, под багровой полосой, была завязана атласная лента с пришпиленной к ней красной бумажной бабочкой. Оригами было так изящно, что Никита невольно подивился мастерству – такое не под силу новичку.
– Надо же, убийца оригами увлекается… – пробормотал Лавров, сдерживая подкатывающую к горлу тошноту. – Хотя, может быть, сама убитая мастерицей была?
Еще бросились в глаза свежая ссадина на левой ноге женщины и ее судорожно сжатые кулаки. Никита склонился ниже и вдруг заметил, что в левой руке убитой явно что-то есть: между краем длинного красного ногтя и внутренней стороной ладони виднелся оборванный клочок бумаги. Похоже, женщина держала в руках то, что убийца посчитал для себя опасным оставлять. Он дернул лист, но не заметил, как оторвался кусочек.
Никита встал на колени и, старательно разжимая скрюченные пальцы, аккуратно извлек обрывок бумаги с сохранившимися на нем словами: «…ико-философской концепции».
– И что это может быть – физико-? лирико-? Чушь какая-то! Что может быть опасного в философии? – буркнул он. Вдруг во дворе взвыла милицейская сирена, послышался шум подъезжающего автомобиля.
Никита вскочил и заметался по квартире, кляня себя, что задержался около трупа. В том, что милицию вызвала престарелая соседка, прикидывавшаяся глухой, он даже не сомневался.
Через окно подъезда было видно, как милицейский «уазик» паркуется во дворе, значит, о том, чтобы спуститься и выйти через дверь подъезда, не могло быть и речи. Никита опрометью бросился к люку чердака и, подтянувшись на руках, попытался сбить дужку замка. Но не тут-то было, ржавые железки держались намертво.
«Боже мой, сейчас сюда войдут, застанут меня рядом с трупом и автоматически посчитают виновным, – затравленно думал Лавров, мечась по квартире в поисках чего-нибудь, чем можно было бы сорвать замок. – Пистолет, найденный у меня, только усугубит дело: никто не даст себе труда задуматься, зачем, если у меня есть пистолет, душить женщину удавкой? Милиция сразу решит, что я намеренно пришел ее убивать».
Как назло, ничего подходящего не попадалось – видно, женщина жила одна и никакого слесарного инструмента в доме не держала. Никита в сердцах ударил рукой в перчатке по выключателю в коридоре, собираясь осмотреть нижний ящик обувного шкафа, и его окатило волной надежды.
Ключ, такой же допотопный и ржавый, как замок на чердачном люке, висел на стене. Не раздумывая, Никита схватил его, подставил под люк стул, стоявший в коридоре, и, дотянувшись до замка, открыл его. Крышка люка откинулась легко, без малейшего скрипа – видимо, им недавно пользовались и смазали петли. Никита спрыгнул вниз, поставил обратно в квартиру стул и захлопнул дверь. Затем, став на чугунные перила, подтянулся на руках и скрылся в люке.
Сердце бешено колотилось, Никита все еще не верил в спасение. Внизу послышались шаги, голоса – судя по звукам, милиция уже вошла в квартиру убитой. Не желая испытывать судьбу, Лавров осторожно, присвечивая себе телефоном, пошел по пыльному чердаку в надежде найти второй выход.
Эдуард Петрович Лямзин, широкоплечий синеглазый брюнет, жизнью своей был не очень доволен. Когда-то, учась в достаточно престижном заведении, он женился на дочери директора ипподрома, получив вместе с женой квартиру, дачу, машину и место в столичных органах госбезопасности, что для него, провинциала, было весьма и весьма кстати.
Все бы ничего, но молодая жена была слишком сдержанна, чтобы не сказать холодна, и он начал поглядывать по сторонам. А вокруг кипела жизнь! Холостые друзья устраивали пикники, вечеринки с девочками, в то время как Лямзин уныло плелся домой, чтобы провести вечер почти в одиночестве: жена была помешана на науке и мало обращала внимания на мужа. Иногда Эдуарду казалось, что, исчезни он на какое-то время, Лариса этого даже не заметит. Может быть, забеспокоится, если он несколько дней подряд не выйдет к традиционному завтраку. Постепенно ему стало казаться, что, если он ей изменит, и это останется незамеченным.
Первый поход «налево» прошел успешно, что придало сил Лямзину и уверенности в себе. Даже, надо сказать, отношения в доме улучшились: терзаемый чувством вины Эдик притащил бутылку дорогого французского вина, сам сервировал стол и, вытащив жену из-за письменного стола, где Лариса кропала очередную научную статью, устроил маленький семейный праздник.
– В честь чего? – удивилась она. И тут же, хлопнув себя по лбу, воскликнула: – Да, как же это я забыла! Прости, прости, прости!
По счастью, день совпал с годовщиной свадьбы, и Эдуард оказался на высоте: супруга забыла, а он – молодец! – не запамятовал. Правда, он едва не прокололся, чуть не спутав дату с днем рождения жены, но тут же выкрутился, заявив, что день рождения семьи все равно, что рождение человека – так же значительно. Лариса осталась довольна, а Лямзин еще долго чувствовал себя сволочью.
Время шло, и постепенно притупилось не только чувство вины, но и ощущение опасности тоже.
В один весьма неудачный для Эдуарда день он отправился с новой любовницей, благосклонности которой упорно добивался целый месяц, на дачу. Все шло просто великолепно, но в самый пикантный момент в спальню вошел тесть. То, что последовало дальше, Лямзин вспоминать не любил. Фонарь под глазом был самым малым из тех потерь, с которыми он вышел из переделки. Дело закончилось увольнением по собственному желанию из органов госбезопасности и лишением всех материальных благ. Кинувшегося по успевшим образоваться связям, впрочем, весьма немногочисленным, Эдика вежливо пинали за порог, пока он не понял, что тесть успел предупредить всех.
Оставалось два варианта – вернуться в провинцию или пойти работать в милицию.
