Сергей Сибирцев - Рассказы (-)
Честное слово, всего, вроде, доставало в этих светлых и достаточно просторных интернатских корпусах.
И голодом не морили.
И форменной ученической и послешкольной одеждой и обувкой снабжали.
И торты по праздничным датам.
И новогодние балы с призами за лучшие костюмы.
И кружки по интересам.
И в близлежащий кинотеатр "Родина" выгуливали.
И пешие настоящие походы летние с кострами и купаниями.
И лечили в собственном медизоляторе.
И, разумеется, любимчики учителей среди нас отыскивались.
И настоящие авторитетные пацаны наводили свой праведный мальчишеский порядок среди мальчишеских междоусобиц:
И в обязательном порядке дрались с местными уличными заводилами и задирами.
Между собой старались драться все-таки реже, или же, чтобы испытать-проверить вновь поступившего. Вообще для новичков существовал свой неписаный довольно-таки суровый устав-закон - посвящение в интернатское братство. В старших классах варьировались свои уставы и отношения.
Меня же Бог в лице моей матушки, которая всегда была и есть моим товарищем и соратником, вызволил после четвертого года из казенных интернатских лап.
И потом, все эти неписаные уставы в достаточной мере традиционны, консервативны.
Они почти в нетронутом виде переходят из одного поколения и столетия в другое, вроде бы, на первый взгляд, более совершенное, гуманистическое, общечеловеческое.
А вспомнишь купринских кадетиков, их живописные мальчу-говые драмы, потехи и утехи, ей-богу же, ничего не изменилось. А, впрочем, в некоторых поганых делишках и шалостях нынешние многочисленные приютские демократические бурсачки за пояс любого и "стенькина", и купринского "злодея" заткнут и не поморщатся...
В те, младенческие интернатские зимы нелегальным путем (дозволяли показ исключительно для старшеклассной публики, вечером, в учебном корпусе, в спортзале) я ухитрился познакомиться с Купой-Купычем, с Мамочкой, с Халдеями и бесстрашным, несгибаемым Викниксором-Юрским.
Через какое-то время прочел взахлеб и саму чудесную книжку про республику ШКИД, которую, оказывается, так здорово сочинили сами бывшие шкидовцы, питомцы необыкновенной школы-колонии для малолетних беспризорных, сирот и шелапутных бродяг.
И эти шкидовцы, бывшие беспризорные уличные малокалиберные воители и эти, казенные императорские купринские в шинелишках с боевыми палашиками кадетики нынче в моей взрослой, родительской душе будят странную припрятываемую от чужих, грубоватых глаз струну, касаясь которой - читая и вглядываясь в нынешнюю российскую статистику о многотысячных беспризорных ребятишках, приютах, детдомах, интернатах, - я зачем-то вспоминаю, восстанавливаю разрозненные осколки своей все-таки ненастоящей, чрезвычайно краткой сопливой сиротской интернатской младости.
И эти цветные картинки-осколки, в которых вижу себя тогдашнего, еще не успевшего заматереть в бурсачьей коллективности, с ее вековыми казарменными обычаями, - вижу себя с жалостливым (к себе и другим еще менее защищенным) сердцем и душевной же отходчивостью, незлобивостью и превыше всего ценящего уединенность, впрочем, всегда такую малодоступную, всегда ускользающую, и, походя, по праву сильного нарушаемую воспитателем с казенным холодным любопытством интересующимся видом притихшего мечтателя-фантазера где-нибудь в укроме, а чаще всего нарушаемую неугомонной ребятней, зовущей составить компанию...
И эти осколочные картинки ушедшего детства порою бередят мое заматеревшее взрослое воображение, - бередят, складываясь сами собою в некое всегда же незавершенное мозаичное панно, которое по мере сил и пытаюсь воспроизвести в минуты вполне очевидной ностальгической тяги окончательно взрослого дяденьки созерцателя и беспробудного всегдашнего лодыря и мечтателя.
"Серса разорвал ни будет..."
(рассказ из жизни)
Так получилось, что после свадьбы молодые подались в город. Гриня с радостью был принят в столярную артель, где из него пообещали вскорости сотворить отменного краснодеревщика.
Сама Елизавета по совету хозяйки, пожилой бездетной вдовицы (у нее молодые снимали угол: закут, отгороженный ситцевой занавесью), - сама устроилась в детский сад няней. Крестьянским-то рукам, еще бы страшиться какой работы. Потому, как и стирать, и мыть-отскребать, а уж хороводиться с ребятней особой сноровки-приладки и не потребовалось.
Шел второй год, вторая зима войны. Лиза в эти страшные месяцы попривыкла и к городу, а без ребятишек уже и жизни не помышляла. Своего-то они с Гриней не смогли завести. Доктора сказывали, мол, нужно лечиться ей, на курорты какие-то съездить.
Может, и пролечилась бы, Гриня-то хорошо стал зарабатывать, а тут уж так-то все перечеркнуло, перекорежило, омертвило... Нет, без ребят она тогда не могла. Их голоса, их рожицы, их проказы, вся их ребячья неугомонь ежечасно, ежедневно являли саму веру-надежду на Жизнь.
Было почти восемь вечера, и в главной игровой комнате детсада "Красный мишка" - тихо, просторно. Вкусно пахло вымытыми широченными некрашеными половицами, наносило землей политых цветов в горшках на приземистых стеллажах и в двух усадистых кадушках по теплым углам. Около одного бочонка отдыхал потертый плюшевый топтыгин с разномастными глазами-пуговками.
С поперечной щелистой балки свисал крученый шнур с лампочкой, от желтых волосков ее свет хоть и жидок, зато убаюкива-ющ и мирен. В дальнем углу игровой солидно поблескивала черными плавными боками печь-голландка, хранительница тепла, сухости, уюта.
Закаленное обожженное нутро ее день и ночь - всю долгую приполярную зиму-темь - держало, лелеяло, сторожило в себе живой огонь. Узорчатая литая чугунная дверца топки полуоткрыта, и притушено горячее дыхание овевало и высветляло двух человечков, умостившихся рядом на низкой широкой лавке.
Один человек, совсем молодесенький, в застиранном белом халате, туго подпоясанном, оттого слегка пузырящимся на лопатках, - это Елизавета, из-под косынки ее плотными скрутками выглядывали косицы-окорныши.
А возле, несколько натутуршенно посапывал крепенький мужичок-якут четырехлетний Кирилл. Его ходкие кривоватые ноги в меховых чулках-кянчах подвернуты под себя толстеньким кренделем.
Елизавета время от времени шурудила длиннющей гнутой железкой прогорающие головни, осторожно взглядывала на щекасто рдеющее лицо мужичка-мальчишки. В завороженных глазах-разрезах мужичка - малиновые звездочки топки.
А что, самостоятельный паря, - припоминала Елизавета, - вон давеча дала кусок лепешки - не доел, и нет, чтоб куда-нито пихнуть, а пошел к раздаточному столику, попыхтел, а все равно, дотянулся до столетии, положил, поклал, как следует. Мужик...
А Кирилл давно устал, но тетьлизя хорошая. Она так говорит сказки! Надо слушаться... И Кирилл терпеливо сидел, смотрел в топку на стройный затухающий перепляс огненных человечков.
Они поджидали маму Кирилла - маму Физу. Вон сколько уже ждут... Напольные часы в длинном коричневатом домике проди-динькали восемь полных часов вечера.
Кирилл отважно посапывал. Голландка шуршала топкой, вздыхала, горячо попыхивала. Елизавета, покачивая железиной-кочер-гой, торопила время... Скорей, скореечи бы домой... У нее в гостях мама, и еще не знает...
Сегодня, накормив свою группу и укладывая всю шумливую команду спать, Елизавета услыхала голос почтальонки Верки, та, как дурная, вопила на весь детсад: "Знаю что!.. Лизка! Подавайте мне вашу Лизавету! Знаю что..." Но, углядев забеленное лицо подоспевшей Елизаветы, нашла в себе храбрости пропеть традиционное только один раз: "Нетушки! Отпляши сперва, отпляши!" только единый разок, и, сунув в задрожавшие Елизаветины руки мятый надорванный треугольник, отмахнулась рукой на получательницу и убежала, разухабисто хлопнув дверью.
Видно, не нашлось сегодня места в ее брезентовой почтарской суме похоронкам... Вот и скачет девка. А они с Гриней условились, что высылать весточки будет на детсад.
Прибежала тетя Капа из старшей группы. Пришаркала на своих распухших болящих ногах баба Стеша - повариха. Пришла, приникла к косяку медсестра Мирра Борисовна. Все притихли, стояли, слушали солидные, хотя краткие сообщения оттуда, "от самого передового края войны".
В этом письме-листке бравый юный муж Елизаветы со всей твердой решительностью заверял, что скоро, сроки не говорит, потому как военная тайна, они окончательно перейдут в контрнаступление и окончательно покончат с фашистской заразной чумой! Народы мира вздохнут настоящей полной грудью. И пускай она, его единственная любая жена Лизонька, не думает ничего такого... Они еще, эх, как заживут! И ребят заведут, к примеру, троих можно, а там поглядим еще. Жалко, Лизок, руки по инструменту отвыкли... Не тот будет разряд-класс.
Путаясь в неразборчивых, местами расплывшихся строках, писавшихся, видно, карандашным химическим огрызком, Елизавета переводила дыхание и читала, читала, вроде как не своим голосом, вроде как на собрании торжественном, почти как по радио. А строки прыгали, и вдруг чего-то расплывалось, уже не по причине размытости текста...
