Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
— Вы очень понятно все объясняете, Егор Михайлович, — угодливо согласился Яков. — Прямо, как в учебнике. Как Брокгауз и Ефрон.
— Я уже старый человек и то стараюсь избавляться от плохих привычек. Советую и тебе. Начни хотя бы с того, чтобы не хамить начальству. Видал, Оболенский, с кем приходится работать? А вообще, я вами доволен, опята. Результатов нет, но стиль вы взяли правильный. Для этого дела он самый подходящий. Ну а уж потом… когда все просеете… Понятно?
Мы опять переглянулись. Что это — действительно похвала или кукиш в кармане?
— Ну, все на сегодня. Завтра жду вас с конкретным планом расследования: во-первых — "а", во-вторых — "б" и так далее.
Мы встали, пошли к двери. Я уверен, что и Яков тоже ждал удара в спину. Егор Михайлович любил дать "пинка" в профилактических целях. И дал:
— А, кстати, я не уверен — была ли вообще эта шпага? Все, все. До завтра.
Глава 3
Егор Михайлович обычно щадил наше самолюбие. Такой жестокий и коварный удар означал только одно: мы работаем по шаблону, начальство заметило наши грубые ошибки и хочет, чтобы мы сами их нашли и исправили. Короче, думайте, ребята, сильнее.
Яков достал два бутерброда, термос.
— Во дает дед! Может, и профессора Н. Пахомова не существует? — Он заглянул в папку. — Заявление на месте. Раз есть заявление — есть и заявитель, верно? Что он хотел сказать?
Я пожал плечами:
— Думай, Яшка, думай.
— Не буду! — вдруг взвился он и забил копытами в воздухе. — Я не могу думать на пустом месте! Сначала нужно что-то найти, узнать, а уж потом это обдумывать… Что же он все-таки имел в виду?
Я снял телефонную трубку.
— Ты кому?
— Витьке Линеву, — ответил я, набирая номер. — Сейчас он скажет нам: "Что вы, милые, эта шпага есть прекрасная легенда. Из любви к искусству вы можете искать ее хоть всю жизнь, но…" Витек? Это Оболенский. Как жизнь? И у меня так же. Сможешь к нам заскочить? Очень важно. Именно ты. К двум? Хорошо, ждем тебя.
Виктор Линев — мой старинный приятель, школьный еще товарищ — работал реставратором (реконструктором, как он говорил) экспонатов в краеведческом музее, специализировался на старинном оружии, знал свое дело прекрасно и умел все: по одному колечку мог восстановить всю кольчугу, по ржавому обломку лезвия — меч, по куску тетивы — арбалет. Мы уже как-то раз пользовались его помощью.
Когда он приехал, мы, не объясняя сути дела, рассказали ему, как выглядит пропавшая шпага, и спросили, не слыхал ли он что-нибудь о ней раньше.
— Слыхал, — сказал Витька, и глаза его загорелись. — По-моему, об этой шпаге упоминается в "Описи собрания оружия графа Шереметева", но не уверен. Я ее никогда не видел, но, судя по описанию, редкая, прекрасная вещь.
— А вообще ее кто-нибудь когда-нибудь видел? — безнадежно спросил Яков.
Линев пожал плечами:
— Вполне возможно, что, кроме владельца, никто и никогда.
— Слушай, — напомнил я, — ты ведь знаешь коллекционеров оружия. С кем из них полезно будет поговорить об этой шпаге?
— Ты понимаешь, я сам не коллекционер — при моей работе скользко бы получалось: не всегда личные интересы совпадают с общественными, и поэтому связей с ними постоянных у меня нет — так, необходимые временные контакты. Потом вот что: почему вы хотите говорить именно с коллекционерами оружия? Ведь у них не всегда "узкая специализация", нередко они успешно совмещают самые разные интересы или имеют второстепенный "обменный фонд" для пополнения главной коллекции.
— Так что же делать?
— Ищите дядю Степу.
— Кого? — спросили мы одновременно.
— Есть такой дядя. Я нет-нет и слышу о нем у коллекционеров. Как я понимаю, он у них своеобразный дирижер в оркестре собирателей. Он всегда знает, что у кого есть и что на что меняется. И посредничает в этом. Естественно, соблюдая свои интересы. Найти его можно в кафе "Три слона".
— Это еще что такое? Где?
— Понятия не имею. Завсегдатаи называют так какое-то кафе-мороженое. А работает он где-то в сфере ритуального обслуживания населения.
— На кладбище, что ли? — встрепенулся Яков. — На каком?
Линев ответил, что не знает.
— А Пашка на каком? — Это уже мне. — Ты вроде говорил?
Мне тоже пришлось ответить, что не знаю.
— Эх ты! Полдня ездил и почти ничего не привез.
Разговор наш продолжался долго. И оказался, как выяснилось потом, весьма полезным. Не зря Егор Семенович любил повторять, ссылаясь на Ефрона: чем больше о предмете знаешь, тем легче его разыскать.
В этот раз Линев многое сообщил нам об истории этой шпаги, пообещал еще покопаться и все, что обнаружит, представить нам. Для удобства и пользы читателя считаю необходимым рассказать сейчас о том, что мы узнали гораздо позже. Сразу оговорюсь, что привожу здесь сведения, не проверенные до конца по причине исключительной давности описываемых в этой главе событий, а также построенные нами и некоторыми другими исследователями предположения относительно тех или иных толкований главных причин, повлекших за собой эти события.
"Итак, очень давно, где-то в XVI веке, некий прусский дворянин, назовем его фон Хольтиц, находившийся на службе при дворе одного из испанских королей, оказал последнему приватную услугу, настолько, по-видимому, высокого свойства, что был пожалован тяжелым кошельком и шпагой дивной работы с клинком прекрасной толедской стали.
Услуга, оказанная королю, вероятно, серьезно затрагивала интересы тогдашней оппозиции в придворных кругах и вызвала недовольство многих знатных и влиятельных людей, которые искали способа разделаться со счастливчиком.
Несколько дуэлей, вмешательство правосудия и неизбежно последовавший за ним "суд божий", на котором фон Хольтиц, насквозь пронизав противника подаренной шпагой, выиграл тяжбу, дало ему право к девизу, гравированному на правой стороне клинка, добавить еще один ("Beati possidentes" "Счастливы обладающие") и возможность, благоразумно оставив Испанию, водвориться в родовом замке, дабы обезопасить свою жизнь и удовлетворить настоятельную потребность в духовном и телесном отдыхе после пережитых треволнений.
С той поры в роду фон Хольтицей эта шпага справедливо почиталась фамильной реликвией, принесшей ему славу и богатство, и нашла свой почетный покой на мраморной каминной доске парадной залы, под портретом ее первого владельца, увековеченного кистью весьма умелого художника. Свой прекрасный футляр, обтянутый черной кожей и обитый медными уголками, исполненными в виде листиков земляники, покидала шпага лишь ради участия в решающих событиях — в дворцовых переворотах, на присяге новому королю, в поединках нерядового свойства.
Шли годы, десятилетия, века. В старом замке над рекой менялись поколения, происходили рождения и смерти, убийства и великие браки; он пережил и выстоял не одну осаду, за его толстыми каменными стенами кипели жестокие страсти, вершилась история, тайно и явно гибли люди; в его глухих подземельях копились прикованные к железным кольцам скелеты, бродили, стеная, по ночам фамильные привидения.
И шпага, благополучно возвращаясь после славных дел на свое, освященное преданием и традицией почетное место, переходила от пращуров к потомкам по заведенному порядку, нерушимому как скала, на которой веками черным тяжелым вороном сидел старый замок. Она стала символом рода, ее блестящий клинок был стержнем, на котором держалось его высокомерие, гордость, тщеславие и сила.
И вот пришла весна 1812 года. Зазеленела вокруг старого замка трава. Запели птицы в нежной изумрудной дымке, покрывшей древние буки, окружавшие замок. Они стояли в отдалении от его стен, потому что их более неосторожные сородичи были предусмотрительно вырублены еще в бурное время междоусобных войн и нашли свой конец в громадных прожорливых каминах, чтобы не давать врагу подойти незамеченным и не скрывать в своей листве метких осадочных стрелков.
Престарелый, но бодрый еще умом и телом барон Иоахим фон Хольтиц, грея у камина укрытые волчьей шкурой ноги, полузакрыв глаза, постукивая в каменный пол длинной фарфоровой трубкой, предавался вслух чарующим воспоминаниям далекого прошлого, дабы настроить на воинственный лад веснушчатого, рыжеватого, но тем не менее достойного отпрыска славного рода — юного Хольтица, офицера 2-го Прусского гусарского полка 1-й легкой кавалерийской дивизии генерала Брюйера. Эта дивизия в составе прусского корпуса — одного из двенадцати корпусов шестисоттысячной Grande armee, расположившейся в Пруссии и великом герцогстве Варшавском, — готовилась выступить на Московию.
Старый фон Хольтиц давал своему наследнику последние наставления перед походом.
— Помни, сын мой, — торжественно и величественно говорил он, — девиз, начертанный на гербе нашего древнего рода: "Pro aris et focis"[1] Будь достоин памяти своих предков. Верно служи императору, не жалея чужой и своей крови. Всякая слава — дым, но не доблестная воинская слава.
