Вера Колочкова - Алиби — надежда, алиби — любовь
Надежда еще раз заглянула в духовку, полюбовалась на вожделенный кусок мяса и повернула рычажок выключения. Теперь уже само дойдет. Когда Витя проснется, будет в самый раз. Теперь можно подумать и о своем скорбном питании. О том, после которого проклятый «пояс шахидки» не посмеет нагло выползти наружу. Хотя чего тут думать — выбора особого все равно нет. Нарезать кусочками ананас, кубиками белую куриную грудку, заправить все это обезжиренным йогуртом… Ну, можно еще бросить горсть сухих овсяных хлопьев для большей сытости… Фу, гадость какая. Зато калорий мало. Ничего-ничего, нормальный ужин. Сейчас Витя проснется…
Она осторожно приоткрыла дверь кухни, на цыпочках прошла по узкому коридорчику, заглянула в комнату. Спит. Разбудить, что ли? Семь часов уже. Или не надо?
Сомнения ее разрешил звонок в дверь, длинный и настойчивый. Ветка, что ли, приперлась? Ладно. Втроем и поужинаем. Только бы без детей, а то Витя не любит их шумной возни. Хотя конечно она с детьми. Куда она их денет-то? Если с детьми, придется выпроводить. Она не обидится, она вообще девушка хоть и гордая, но понятливая. И Витя вон проснулся, голову с подушки поднял…
За дверью стояла не Ветка. За дверью стоял ее ночной гость. И не один. По бокам к нему плотно прилепилось еще двое. Все суровые, серьезные и совсем не пьяные. Выстроились дружной троицей, смотрели на нее молча. Ночной постоялец глядел как-то очень уж виновато, переминался с ноги на ногу. А эти двое странно так смотрели, будто она не внушала им никакого доверия, или тоже виновата была в чем…
— Так можно войти, гражданочка? — первым нарушил молчание один из сбоку прилепившихся. И тут же решительно шагнул в прихожую, чуть подтолкнув ее ночного знакомого в спину. — Вы извините, что мы вот так врываемся к вам, но что делать? Обстоятельства заставили…
— Какие обстоятельства? — отступила Надежда на всякий случай подальше и испуганно оглянулась в сторону комнаты. — Не знаю я никаких обстоятельств…
— Да? Не знаете? И человека этого вы не знаете? — заинтересованно протянул другой из прилепившихся, кладя мощную ладонь на плечо ее ночного гостя.
— Ну, не то что бы я его не знаю… Он… Как это сказать… В общем, я с ним не знакомилась…
— А вот Александр Андреевич утверждает, что предыдущую ночь он провел в вашей квартире! Обманывает нас, значит?
— Да нет, не обманывает! Он действительно ночевал здесь, в мой квартире! Но я повторяю, я с ним и не знакома даже!
— Да? Интересно, интересно…
— Да ничего интересного здесь нет! — с досадой проговорила Надежда и поспешно обернулась к стоящему в дверном проеме заспанному мужу. — Витя, я тебе все сейчас объясню!
— Да уж, объясни, пожалуйста, — холодно и нервно проговорил Витя и медленно сплел руки на груди в тугой наполеоновский жест, и поиграл красиво рельефными мышцами, что означало — сержусь я. И не просто сержусь, а очень сильно сержусь. Может, где-то и оскорблен даже. Надежда очень хорошо знала этот его жест. И ничего хорошего он ей не предвещал.
— Ну-ну, гражданочка, слушаем вас… — садистки проговорил тот, который держал за плечо ее виноватого ночного пришельца. — Значит, вы не знакомы, но ночь он провел в вашей квартире. Так?
— Да. Получается, что так. — Обреченно произнесла Надежда, отвернувшись от Вити. Потом снова обернулась к мужу и, прижав руки к груди, быстро заговорила: — Тебя же вчера не было… А я ждала, что вот-вот… А потом слышу — ключ кто-то пытается в замочную скважину просунуть… Я подумала, что это ты, схватила скалку и дверь открыла… А там он…
— А вы что, гражданочка, всегда мужа со скалкой встречаете? — весело переспросил первый прилепившийся.
— Да нет! Нет, что вы! Я просто так пошутить хотела! А он на меня заваливаться начал!
— Что, прямо сразу? — тут же хохотнул и второй прилепившийся, поддерживая товарища.
— Ну, не в том смысле… Он просто пьяный был… — уже чуть не плача от досады и оскорбительного их смеха, отчаянно протараторила Надежда. — И я его скалкой по голове ударила, изо всей силы. Вон, рана на лбу пластырем заклеена…
— И что дальше?
— А что дальше? Он сознание потерял, наверное. И упал. Я даже подумала, что убила его. А потом Роза Геннадьевна выскочила. Это соседка из квартиры напротив. Она еще подумала, что это я Витю ударила. То есть вот, мужа моего.
В доказательство своих слов она протянула назад руку и обернулась к Вите, словно ища поддержки. Витя по-прежнему стоял, привалившись к дверному косяку, в грозной наполеоновской позе, и, по всей видимости, поддерживать ее вовсе не собирался.
— Так. И в котором часу все это произошло? — уже серьезно спросил один из сопровождающих. — Желательно поточнее вспомнить. Вы, наверное, и сами поняли уже, что мы не просто так к вам пришли. Мы проверяем показания подозреваемого, а точнее, его алиби.
— Это произошло ровно в половине одиннадцатого, — механическим голосом проворила Надежда. — Я помню совершенно точно. Я мужа ждала, каждую минуту на часы смотрела. — И, обернувшись к Вите, добавила грустно: — Да, каждую минуту…
— Так. Ясно. Вы ударили скалкой, он упал. И дальше что?
— А дальше ничего. Я испугалась, думала, убила человека. А потом Ветка пришла. Это соседка с первого этажа. Она сказала, что я его не убила, что он лежит так, потому что пьяный, а не убитый. Ну, мы его ноги затащили в прихожую, и все. Он большой, нам бы на лестничную клетку его и не вытащить было… А потом Ветка домой ушла — у нее дети там одни. А я дверь в комнату закрыла и спать легла. А утром он проснулся и ушел…
— Где проснулся? — снова хохотнул остроумный сопровождающий, стрельнув глазом в сторону Вити.
— В прихожей, где… — обреченно протянула Надя, не смея уже и оборачиваться к Вите. Он и сам вскоре отлепился от дверного косяка, встал перед ней каменной стеной и протянул к смешливому мужику руку:
— Документы ваши покажите!
— Ой, да это мы пожалуйста! — с готовностью распахнул тот перед ним удостоверение. — Ты не сердись на нас, мужик, чего ты… Работа у нас такая… Ты лучше проведи нас в комнату, нам надо бумаги наши оформить, показания записать. Мы жену твою долго не задержим, не переживай. И еще нам бы сюда соседок этих двух привести, как их там… Ну, которые видели…
Они пробыли в квартире еще полтора часа. Роза Геннадьевна с удовольствием давала показания, успев по пути в подробностях изложить всю шестьдесят седьмую латиноамериканскую серию, которая как раз и заканчивалась, когда она вернулась домой, став свидетельницей происшествия. Ветка пришла с хныкающей Машенькой на руках, изложила все предельно лаконично и удалилась — ребенка пора было спать укладывать. Ночной гость по имени, как выяснилось, Александр сидел в кресле, горестно уставившись на свои ботинки, страдал молча. Витя снова стоял, подперев плечом косяк, смотрел гордо и презрительно на все это действо, тоже молчал. Наконец все ушли. Подозреваемый Александр кинул на Надежду исподлобья отчаянный виноватый и одновременно благодарный взгляд, хотел было что-то сказать, да передумал. Гордого Витиного вида испугался, наверное. Ну, да и бог с ним…
А потом Витя собирал вещи. Надежда сидела в кресле, пождав ноги, провожала глазами его в оскорбленную спину, молчала. Поначалу пыталась, конечно, говорить, то есть еще раз как-то объяснить-доказать полную свою в этом деле невиновность, но он ее не слышал. То есть будто ее сейчас и в комнате не было. Складывал деловито в большой чемодан наглаженные сорочки, галстуки, брюки с аккуратными стрелочками. Потом ушел, громко хлопнув дверью. Надежда вздрогнула, прислушалась к тишине, поморгала глазами. Странно, надо же заплакать, а слез нет. Внутри было горячо и сухо, как в пустыне. А еще — горестно и тревожно. И досадно. Конечно же, надо было что-то предпринять, надо же было как-то его задержать… А она просидела в кресле, как неприкаянная. Не сохранила своего гнезда. Плохая жена, плохая птица. Клуша и мямля, и больше никто.
Автоматически протянув руку к зазвонившему телефону, услышала спасительный Веткин голос. Ветка говорила почти шепотом — наверняка Артемка с Машенькой только-только заснули, — приглашала к себе на кухню посплетничать. Она, оказывается, увидела из окна, как Витя выходил с чемоданом из подъезда, и желала знать подробности их семейного конфликта. Обсуждать эти подробности Надежде совсем не хотелось, но дома оставаться после всего произошедшего хотелось еще меньше.
— Сейчас приду… — эхом откликнулась Надежда на ее шепот. — Открой мне дверь, чтоб я не звонила…
В квартире у Ветки стоял полный кавардак, впрочем, как и всегда. Удивительно, но Надежда ни разу не застала у нее порядка. Нет, за чистотой как таковой Ветка следила с особой тщательностью, мыла-пылесосила-проветривала, но вот разложить вещи по своим местам — это уж извините. Детские игрушки валялись по полу сплошным слоем, начиная от входной двери, и вошедшему надо было проявить чудеса ловкости, чтоб не наступить невзначай на какую-нибудь пищащую резиновую собачку или маленькую машинку. К тому же везде — по столам и по стульям — были разложены большие и маленькие лоскутки ткани, и присесть, ничего никуда из этого добра не переложив и не попутав, можно было только на кухне. Дело было в том, что Ветка шила. Творила одежду на заказ, постоянно давала в газеты объявления типа «шью быстро, качественно, недорого, на любую фигуру». Получалось у нее это из рук вон плохо, зато брала она за свое «быстро-качественно» и впрямь недорого — в два раза меньше, чем всякая уважающая свой труд портниха. И тропа к ее домашней мастерской никогда не зарастала. В основном это были клиентки несостоятельные и с фигурами такими же несостоятельными, то есть расплывшимися от дешевого калорийно-модифицированного питания. Доход от этого занятия был у Ветки небольшим, но единственным. Да и времени на это занятие всегда было в обрез — только в те часы, когда дети спят. Так что после восьми вечера она лихорадочно впадала в рабочее состояние — иногда на всю ночь. Ходила потом целый день вымороченная, клевала носом и едва дожидалась послеобеденного детского сна, чтобы свалиться замертво. И никогда не жаловалась по той простой причине, что жаловаться ей было практически некому. Родственников достойных у Ветки не водилось и приходилось рассчитывать только на свои силы, чтобы устроить себе какую-никакую жизнь. Хотя говорят, только тот в крайне стесненных обстоятельствах и выживает, кто на себя одного надеется, и Ветка могла служить для этой жизненной мудрости наглядным примером. А особенно поражало Надежду в подруге то непостижимое качество, что ей удавалось еще и деньжат прикапливать на «черный день». Прямо героизм какой-то — казалось, уж чернее тех дней, в которых сейчас проживала Ветка, оставшись одна с малыми детьми, и придумать больше нельзя. Ветка только плечами пожимала, слушая ее восторги по поводу своих сверхспособностей к накопительству. У нее вообще была собственной придумки теория на этот счет. Все накопители — она считала — делятся на накопителей-оптимистов и накопителей-пессимистов. Первые живут предвкушением: вот погодите, накоплю, сколько нужно, тогда поживу! Полная им противоположность вторая категория. Эти копят, пребывая в вечном страхе, — только на черный день. Вот она и копила, чтоб отделаться от этого самого страшного страха. Чтоб отдать ему кругленькую сумму, откупиться от него и жить себе спокойно.
