Гарри Гаррисон - Месть Монтесумы
– Да у меня и в мыслях не было!
Услышав этот невинный ответ, отнюдь не страдающий наивностью Робл лишь презрительно ухмыльнулся. Потом, поглядев на часы, махнул рукой в сторону двери.
– Приготовьтесь. И наденьте вот это. – Он извлек из бокового кармана тирольскую шляпу с длинным кудрявым пером и вручил ее Тони. – Вы без этого, и водитель уезжает.
Шляпа пришлась Тони почти впору, прильнув ко лбу сырой, засаленной кожаной лентой. Держа включенный фонарик наготове, Тони встал у дверей. Робл смотрел на часы. Тони вдруг охватила ужасная тревога. Впрочем, слишком поздно идти на попятный или пытаться увильнуть в сторону, как бы этого ни хотелось.
– Пора!
Дверь распахнулась, и он шагнул на улицу.
На улице царило полнейшее запустение, фонари отстояли друг от друга весьма далеко, и в промежутках между ними залегла глубокая тьма; по поперечной улице пронесся автомобиль, громко взвизгнув шинами в тишине. Под фонарем на условленном месте стоял черный «Мерседес»-седан с тихо рокочущим мотором. Тони медленно зашагал к нему, видом своим демонстрируя куда больше решимости, чем находил в душе, прекрасно сознавая, что на заднем сиденье темным силуэтом вырисовывается человек, не сводящий с него глаз. Багажник был не заперт, ручка повернулась без труда; сделав глубокий вдох, Тони поднял крышку. Внутри обнаружился прямоугольный предмет, аккуратно укутанный красочным мексиканским одеялом. Полотно. Наклонившись, Тони ухватил уголок одеяла и потянул.
Внезапно голову чуть ниже правого уха прошила боль, столь невыносимая, что в груди зародился хриплый вопль, но сорваться с губ так и не успел, ибо Тони рухнул в черное забытье, даже не набрав в грудь воздуха. Последнее, что он запомнил, – удар о бампер стремительно рванувшего прочь автомобиля. А дальше – пустота.
Как бы он ни поворачивал голову, мука не прекращалась. Незатихающая боль в затылке накатывала мерной пульсацией, а вот боль в лице вспыхивала и гасла, но избавиться от нее не удавалось. Через некоторое время Тони осознал, что глаза его закрыты, но, если их открыть, будет легче разобраться с болью. Открыл. Все вокруг выглядело как-то расплывчато, зато боль в щеках схлынула. Мало-помалу до рассудка дошло, что какой-то человек одной рукой держит его за шиворот, а второй крепко бьет по щекам.
– Прекратите… – промямлил Тони, а мучитель ударил его снова.
– Haben Sie etwas zu verzollen? Schnell!
– Не понимаю… – Опять пощечина.
Тони замахнулся кулаком на обидчика, но тот ловко парировал его свинг. Как только зрение прояснилось, Тони разглядел, что сидит на койке в ярко освещенной комнате, заставленной картонными ящиками. Молодой человек с суровым взором все еще держал его за шиворот. Рядом стоял еще один, загорелый и светловолосый, очень походивший на первого.
– Знаете, я думаю, вы делаете большую ошибку, – вымолвил Тони.
– Я тоже так думаю, – произнес голос позади этих двоих, и они расступились, чтобы пропустить новоприбывшего. Этот являл собой полную противоположность им: пожилой, благообразный и румяный, как Санта-Клаус. Пришедший остановился, безмятежно заложив большие пальцы за бретели белого фартука, опоясывающего обширную талию.
– Просто назовите нам свое имя, молодой человек, бояться вам нечего.
Улыбка у него тоже была, как у Санты, – веселая и ободряющая.
– Я Тони Хоукин, американский гражданин. Не будете ли вы добры объяснить, что это такое вы затеяли со мной?
– Хоукин, американец. Да, действительно, говорите вы и в самом деле как американец.
Улыбка его погасла. Повернувшись к молодым людям, он заговорил с ними на другом языке, содержащем гораздо больше гортанных звуков, чем немецкий, но ни одного умляута. За считанные секунды взвинтив себя до нужной степени, он грозил пальцем и, судя по всему, задавал перцу по полной программе этим двоим, корчившимся под шквалом упреков и выглядевшим, будто нашкодившие подростки. Затем старший отослал их, указав перстом на дверь, и те с явной радостью удалились.
– Угощайтесь. – Толстяк удобно устроился на большой коробке, протянул Тони пачку сигарет, после чего угостился и сам. Тонкие, черные, они источали сильный аромат. – Крепкие, но приятные. – Он чиркнул деревянной кухонной спичкой о седалище собственных брюк. – Позвольте представиться. Меня зовут Яков Гольдштейн.
– Рад познакомиться, мистер Гольдштейн… – Чад горящих табачных листьев вдруг опалил легкие Тони, и он зашелся кашлем. При этом в голове зазвенело, будто ее охаживали кувалдой. Гольдштейн доброжелательно смотрел на него, невозмутимо выдыхая дым ноздрями.
– Фамилия вам о чем-нибудь говорит?
– Извините, нет… сигареты чересчур крепкие. Вы не возражаете?.. – Не дожидаясь разрешения, Тони растер дымящийся цилиндрик подошвой.
– Тогда, быть может, и другая фамилия вам ничего не скажет. Субъект по имени Вильгельм Ульрих Фогель.
– Конечно же, Фогель Стервятник, – с недоумением произнес Тони. – Захвачен израильскими охотниками за нацистскими преступниками в Бразилии, контрабандой переправлен обратно в Германию. Я читал об этом… – Навязчивая кувалда не способствовала мышлению, но его синапсы мало-помалу снова начали функционировать и выдавать результаты. – Фогеля выследил величайший охотник из всех. Гольдштейн?!
Яков Гольдштейн легонько кивнул и глубоко затянулся. На миг в глубине его глаз вспыхнули искорки. Тони вздрогнул, даже не заметив этого, потому что вдруг осознал, что под личиной старого толстячка таится настоящий тигр.
– Итак, теперь мы представились друг другу, вам известно, кто я такой, так не будете ли добры поведать мне, какое вы имеете отношение к Курту Роблу.
– Сегодня ночью я встретился с ним впервые, честное слово.
– Прошу вас, будьте честны, это я ценю. Вы встретились с человеком впервые, однако надели его шляпу, так что мои не в меру горячие сабра[12] приняли вас за него. Что с ними поделаешь, мальчишки, сила есть – ума не надо, поверьте. Вы надели его шляпу, у вас был ключ от багажника его машины… – Фраза окончилась невысказанным вопросом.
– Я честен. Это дело, ну, несколько запутанное. Просто сделка, вот и все, а шляпа вместо пропуска, ничего более. В багажнике кое-что лежало, он был не заперт, чтобы я мог взглянуть на… нечто важное, и, должен сказать, ваши сабра сорвали сделку и чуть не снесли мне голову. Они напросились на неприятности, Гольдштейн, можете не сомневаться.
Ничуть не смущенный этой угрозой охотник на фашистов прикурил новую сигарету от окурка первой.
– И какого же рода сделка?
– Это секрет.
– Еще бы! Три часа ночи, свидание с хорошо известным военным преступником, организованное через хорошо известного цэрэушника. Закон относится к подобным махинациям не очень приязненно.
– Дело совершенно безвредное, уверяю вас.
– Трудновато мне в это поверить, поскольку у вас было вот это. – Достав пистолет и портсигар-нож, Гольдштейн приподнял их для обозрения. Пистолет невероятно смахивал на револьвер Дэвидсона, который Тони давеча сунул в карман и позабыл. Он с трудом подавил острейшее желание испустить стон.
– Я вам объясню. Средства самозащиты, и только.
– А зачем это вам средства самозащиты? Что это за безвредное дело, если оно требует подобного арсенала?
– Боюсь, этого сказать я не могу. Вопрос национальной безопасности, если точнее. – Хотя бы это можно открыть, раз собеседнику известно, что в деле замешано ЦРУ.
– С каких это пор похищение итальянского национального достояния фашистскими мошенниками стало вопросом американской национальной безопасности?
Тони открыл было рот, снова захлопнул, начал вставать, но передумал и сел. Гольдштейн тепло улыбнулся.
– Здорово, правда? В старые добрые дни такой вопрос на липовых телевикторинах назывался вопросом на шестьдесят четыре тысячи долларов. Подумайте об ответе. Я приготовлю небольшой nosh,[13] подкрепимся. Добрый горячий сандвич с pastrami[14] и стаканчик чаю.
Он вышел, мыча под нос какую-то мелодию, оставив дверь открытой. Через миг Тони встал, стараясь не шуметь, на цыпочках подошел к двери и поглядел в щелку. Гольдштейн за стойкой трудолюбиво нарезал копченое мясо на стрекочущей машинке. Нет ли тут другого выхода? Тони принялся заглядывать за картонные коробки и ящики, пока не наткнулся на дверь, без замка, но с большим засовом. Хорошо смазанным, как выяснилось, когда Тони его отодвинул, затем повернул дверную ручку. Самое время уходить. Дверь открылась так же бесшумно, как и засов, и Тони уставился в холодные зеленые глаза одного из сабра. Поспешно захлопнул дверь, задвинул засов, вернулся и снова уселся на кровать. Гольдштейн возвратился, неся поднос с толстыми сандвичами, обрамленными зелеными ломтиками нарезанных пикулей, а рядом – два стакана чаю, исходящих паром, каждый с кружочком лимона на краю. В желудке сразу заурчало, Тони озарило, что у него маковой росинки во рту не было со времени полета. Он набросился на еду.
