Инна Бачинская - Темный ангел одиночества
Евгений болезненно поморщился и сказал, что Марта нездорова. Я видела, как Лола смотрела на него с непонятным выражением, раздувая ноздри… что-то происходило между этими двумя… Она сидела, касаясь плечом его плеча, и он отодвинулся.
Потом пришла Юнона – высокая, самоуверенная, красивая. Дорого одетая. Она вежливо и безразлично сказала, что рада знакомству со мной, скользнула взглядом по паре на диване и уселась в кресло. Моя персона не вызвала ее интереса, статьи Лешкиной она не читала.
– Господа, прошу к столу! – зычно объявил появившийся из кухни Павлик. – Остался последний гость, но семеро одного не ждут. Опоздавшим накроем на кухне. Прошу!
Лешка настырно ухаживал за мной и за Лолой, подкладывал, наливал и трещал без умолку. Оказалось, у Нины и Павлика сегодня годовщина свадьбы. Шесть лет в строю, сказал Павлик, вручая жене подарок – маленькую черную коробочку – и целуя в лоб. Нина вспыхнула, обняла мужа, прижалась головой к его груди.
– Горько! – рявкнул Лешка, поднимая фужер с шампанским.
Павлик поцеловал жену. Поцелуй получился долгим, все смотрели на них, наступила тишина…
– Ангел пролетел! – пробубнил драматическим шепотом Лешка. – Аж завидно. Долгих лет вам, ребята! Ура!
Новый гость позвонил в дверь, когда мы приканчивали вторую бутылку шампанского. Павлик извинился и вышел. Из прихожей слышались голоса. Они появились на пороге, и я вздрогнула – это был друг любезный Юрий Алексеевич Югжеев! Я смотрела на него, не веря глазам… Вот так поворот сюжета!
– Это Юрий, мой школьный товарищ, – представил гостя Павлик. – Юра, будь как дома. Это Юнона, Евгений, Лола, Леша Добродеев, наш папарацци, и Катюша, спетая компания замечательных людей.
Взгляд Юрия уперся в меня, на лице появилось изумление, и он стал медленно багроветь.
Семь долгих лет… В итоге мы надоели друг дружке и разбежались без слез и сожалений… даже отношений не выяснили – просто перестали созваниваться. А потом случился незабвенный Ситников, а потом… а потом… суп с котом. Он женился на длинной модели, а я до сих пор делаю вид, что мне по барабану. А Галка до сих пор смотрит на меня взглядом больной коровы, хотя считает, что виновата в разрыве я. Ну не Ситников же, кругом положительный и вообще штучная работа.
Я непроизвольно вздыхаю – кажется, я уже говорила об этом. Ладно, проехали. Больше не буду, честное слово!
Юрия усадили между Евгением и Лолой, и он немедленно стал сверлить меня неприятным взглядом. Я делала вид, что в упор его не вижу. Не понимаю, как можно было… Не понимаю! Он рождал во мне неприятие на подсознательном уровне. Позер, зануда и сноб. Мы не виделись около двух лет. Один? Не женился? Не похоже, да и кто его выдержит? Раздувая ноздри, я рассматривала его пулеметными очередями. Постарел курилка, постарел. Длинные кудри поредели, собраны в жидкий хвостик, нос обвис, выражение физии (одно из его излюбленных словечек!) кисло-высокомерное. Но по-прежнему значителен, солиден, чувствуется порода: квадратный подбородок, римский нос, прекрасной формы голова… красивые руки. Не отнимешь, признаю. Благородные седины и богемность. Лола тут же сделала стойку – поминутно просила передать воду, положить салат, налить вина…
…А потом мы говорили о любви. Распределившись, кто на диван, кто в кресла. Инициатором выступил Лешка, которому хотелось болтать и не терпелось рассказать историю, имевшую место быть с ним этим летом.
Ему дали слово, и он со вкусом, не торопясь, делая паузы в нужных местах, во время которых отхлебывал из своего бокала, рассказывал замечательную историю, приключившуюся с ним совсем недавно… не далее как этим летом. Не столько рассказал, сколько проиграл в лицах. В молодости, по слухам, он посещал театральную студию. Воображаю себе…
– Люблю бродить по городу, – задумчиво вещал Леша со сказительными интонациями в голосе, – просто так, без всякой цели, по многу часов… по паркам… с фотоаппаратом. Рассматриваю людей, новые дома… Наш город очень изменился, люди изменились, лица у них стали другие. И вот иду я по Пятницкой и вдруг вижу у бывшего кинотеатра, у самых ступенек, очаровательную троицу – двух девочек лет по пятнадцати и молодую даму поразительной красоты. Все в черном, очень взволнованные, останавливают прохожих, что-то им говорят… Никто, естественно, ни черта не понимает. Подхожу ближе и слышу – батюшки-светы! Да это ведь они по по-итальянски! Мой любимый язык! А у Добродеева, надобно вам заметить, итальянский абсолютно без акцента. – У Леши была манера говорить о себе в третьем лице, что зачастую сбивало с толку слушателя. – В Риме за своего принимают. Однажды я чуть ли не целый день таскал группу англичан по всему Риму. И они, естественно, были уверены, что я итальянец. Попросили говорить с ними по-итальянски, для практики, ну а там, где они не понимали, я, естественно, переходил на английский. Они почему-то решили, что я профессор истории, – скромно признался Леша, – и называли меня «профессоре». Ну, это уже совсем другая история.
Лола фыркнула, звякнула кольцами и закатила глаза.
– Да, так вот, подхожу я к этим женщинам, – продолжал Лешка, – говорю: «Буон джорно! Не могу ли я быть чем-нибудь полезен, мадам?» Девчушки завизжали от восторга, запрыгали и бросились мне на шею, принимая, естественно, за компатриота. За что люблю итальянцев, так это за их эмоциональность и непосредственность.
Молодая дама схватила мою руку: «Слава богу! Слава богу!» – шепчет, а на глазах слезы. Что оказывается… – Леша делает драматическую паузу. – Шестнадцать девочек из католического лицея в Турине и четыре учительницы приехали на экскурсию. Они принимали участие в конкурсе «Города Восточной Европы» и выиграли первый приз. Посетили ряд городов, приехали к нам и вдруг потерялись. Только что, сию минуту, вся группа была здесь, и вдруг никого не стало. И мобильник, как назло, сел.
Не беспокойтесь, синьора, говорю я учительнице, я вас в беде не оставлю. Как называется ваша гостиница?
Синьорита, говорит она и краснеет. Роется в сумочке, ничего не находит, смотрит на меня с ужасом. Ну, думаю, Добродеев, напряги свои серые клетки, сообрази, что теперь с ними делать! Леша замолкает и отхлебывает из стакана. – А что бы вы сделали на моем месте? – спрашивает он, обводя нас взглядом.
– Сдать в полицию – и всех делов! – не задумываясь, брякнула Лола. – И не устраивать цирк!
– В полицию? – ужасается Леша. – А они там протокол составлять начнут, документы требовать, свидетелей. А девчушки, смотрю, уставшие… Проголодались, спрашиваю. Глазки опустили, смутились. Пошли, говорю. И повел их к себе.
Пришли, усаживаю их в гостиной, располагайтесь, говорю, как дома, а сам на кухню стряпать. Она за мной – помочь. Как я ни отказывался, она ни в какую! Так мы и стряпали, в четыре руки. Я хлеб, мясо и овощи режу, она бутерброды делает… Милая женщина и поразительно красивая! – Он мечтательно вздыхает. – Рассказала, что окончила школу при монастыре, потом институт и теперь преподает географию и историю в католическом лицее. А лицей этот – закрытое учебное заведение, и вся жизнь ее проходит вдали от мира. И так мне ее жалко стало, не передать. А кухня тесная, двоим повернуться ну просто негде… Руки наши все время соприкасаются… Она краснеет и смущается… Да и я, признаться вам… – Лешка сконфуженно замолкает. – Признаться, чувствую что-то не то… Опомнись, Добродеев! – говорю я себе. Она же монахиня! Мы с ней нет-нет, да и встретимся глазами, и как будто искра проскакивает. Налил я всем вина красного, по чуть-чуть, хотя вино для итальянцев все равно что для нас вода, там даже дети пьют…
За встречу, говорю. Салют! «За встречу», – отвечает она тихо. Выпили. Девчушки раскраснелись, аппетит у них, как у молодых зверушек, – глотают, почти не жуя. Учительница им замечание сделала, напомнила о манерах. После обеда малышки расположились на диване, учительница в кресле, и я им спел несколько итальянских песен. И в том числе мою любимую – «О sole mio».
Леша негромко запел низким приятным голосом. Нина захлопала.
– Ну а дальше? – спросила Лола. – Ты ее хоть…
– Ребята, у кого рюмки пустые? – поспешно вмешалась Нина.
– Дальше… Дальше девочки задремали, а мы с ней еще долго сидели, сначала разговаривали, потом молча… Знаете, бывает, чувствуешь, что встретил родственную душу, и не важно, на каком языке она говорит, где живет. И так мне горько стало, что через час-другой мы расстанемся навсегда! – В голосе Леши зазвучали трагические нотки. – И она, вижу, чувствует то же самое. Потом подходит ко мне, Альоша, говорит… Я им, конечно, рассказал, что никакой я не итальянец! Альоша, говорит и кладет руки мне на плечи… глазищи черные, бездонные… губы кусает…
