Людмила Герасимова - Зачем дана вторая жизнь
Лена закрыла глаза и представила Максима: вот он лежит под одеялом в кровати, ест из рук Насти вкусные котлетки и смотрит на неё благодарными синими глазами. Она слегка занервничала, но скрипнула дверь, и в палату вернулась озадаченная Анастасия с тем же пакетом в руках.
— Что? — испугалась Лена. — Он умер?
— Нет! Что ты! — покачала головой Настя.
— Выписали?
— Нет пока!
— Да что тогда случилось? Тебя не пустили к нему?
— Да нет же!
— Так что тогда? Говори! — рассердилась Лена.
— У него какая-то фифа расфуфыренная сидит, кормит его; и он с ней даже очень мило беседует. Я только сунулась в палату, увидела её и ушла.
Лена откинулась на подушку и задумалась.
— Ты не расстраивайся. Значит, не твоя это половинка, — пыталась успокоить её подруга. — Ты мне лучше расскажи, как твоя голова, продолжают ли сниться тебе страшные сны.
— Голова не болит, когда делают уколы; а сны продолжают сниться. Вот доктор обещал ко мне психиатра привести для консультации.
— Вот и хорошо. Ты не спрашивала, сколько обычно с твоей болячкой лежат?
— Нет. Завтра обязательно спрошу. Насть! Знаешь, ты завтра всё-таки съезди к бабушке за ключом и расскажи ей обо мне, пусть придёт, проведает. Только смотри, не пугай! А сама больше не приходи, готовься к сессии, а то из-за меня ещё не сдашь.
— А ты как же с сессией?
— Подойду потом в деканат с выпиской из больницы, подскажут, как быть. Может, разрешат осенью сдать и весеннюю сессию, а может, сама с преподавателями договорюсь. Мне бы только выбраться отсюда! Да! Насть! Выполни ещё одну просьбу: к выписке купи мне паричок симпатичный!
— О! А давай мы из тебя блондинку сделаем, этакую, с роскошными длинными прямыми волосами, как будто твои, но ты их покрасила.
— Не выдумывай, — улыбнулась Лена. — Ничего экстравагантного, что-нибудь подобное моему цвету и стилю.
— Стилю! — возмутилась Настя. — Может, пришло время стиль поменять?
— Пока не буду! — упрямо повторила Лена. — И, пожалуйста, без выкрутасов!
— Ладно, поправляйся, я всё поняла и сделаю в лучшем виде, а завтра, возможно, Ирину Ивановну приведу.
Глава 14. Продолжение истории жизни Радуни: чужаки в деревне, сбор дани, плен
Утро началось, как обычно: термометры под мышки, укольчики в попки.
Лена наконец-то почувствовала в себе силы, достаточные, чтобы самостоятельно передвигаться по палате. Она умылась, рассмотрела себя в зеркале и осталась весьма недовольна: бескровные губы, тусклый взгляд, тёмные мешки под глазами, вокруг головы чалма из бинтов. Вспомнились строки из песни времён гражданской войны: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле», и Лена вслух сказала своему отражению:
— Ну, и кому такая красавица теперь нужна?!
— О чём ты там? — переспросила соседка.
— Да так, о своих впечатлениях! — ответила Лена.
После завтрака перед утренним обходом врачей лежали в кроватях, молчали. Заглянула медсестра, предупредила:
— Срочная операция — обход откладывается! Смотрите, чтоб не расходились, и порядок был: ничего на тумбочках и кроватях лишнего. Не расслабляться!
— Ну вот. Теперь лежи, и всё тут. Чем заниматься? — проворчала Анна Павловна. — И дети вчера вечером не пришли. Придут ли сегодня?
— Придут! И вас заберут! — заверила Лена.
— Как же! Сейчас обрадуюсь! — не сдавалась соседка. — Скучно как… И телевизор в холле не посмотришь!
Лена промолчала, думая о Максиме. Оказывается, не свободен её спаситель. И что это она себе возомнила?! Впервые почувствовала к мужчине какую-то тягу, незнакомую до сих пор. Конечно, дружила в одиннадцатом классе с Серёжкой, провожал её после дискотек, даже целовались несколько раз. Но никакого чувства она не испытывала, кроме, конечно, дружеского, и целоваться было совсем неинтересно и невкусно. После окончания школы они перестали встречаться. Серёжка видел, что Лена всё больше отдаляется: поступила на работу, появились новые знакомые и другие интересы. И он не стал надоедать, потом собрался в армию. Лена из вежливости явилась на вокзал проводить. На прощание Сергей попросил разрешения писать ей письма, зная заранее, что ответа не дождётся.
На работе молодые люди оказывали Лене знаки внимания, но она была со всеми холодна, любовные интрижки её не волновали.
Встреча с Максимом всколыхнула её душу, занимала мысли.
— Лена! Слышишь? А тебе продолжение снилось? — долетел до неё голос соседки. — Может, расскажешь?
— Да! — откликнулась она. — А на чём я остановилась?
— Вроде к своей бабушке собиралась сходить, подлечиться, ещё говорила, что она у тебя ведьма.
— Не ведьма, а ведунья, — поправила Лена.
Соседка не поняла разницы, но спорить не захотела:
— Ну, так что там дальше?!
И Лена начала рассказ, как бабка Манефа лечила её, как освободила от беременности, как утром, когда бабки не было дома, явился свёкор и потащил её за волосы домой, как напали на них всадники, срубили голову ненавистному Минаю и похитили её, взвалив на лошадь.
— Очнулась я в клети на соломе со связанными руками и ногами, рядом корова мычит, за стеной чужие грубые голоса, ржание коней. Слышу, вроде уезжать собираются. Думаю, может, забудут обо мне. Так нет! Вошёл молодой мужик огромного роста с длинными русыми волосами и красным шнурком вокруг головы, посмотрел на меня, ухмыльнулся плотоядно, взвалил на плечи и вынес на воздух, как молодую овечку.
Вижу — двор соседей моей матери, посреди три телеги. На них снопы ржи, свежие туши овец, бочки мёда, холсты, кухонная утварь, и к одной привязана корова. Меня свалили на холсты, снопами обложили, чтоб на землю не упала. Лежу и смотрю: гладкие кони чужое сено жуют, чужие мужики — их больше десяти — в хороших расшитых рубахах (в таких в деревне не ходят), с мечами на боку. Ещё четверо чужаков во двор сгоняют моих односельчан, среди них мать и братья, свекровь и Васёна, а Варнавы нет.
Выходит вперёд мой похититель — видно, он главный — объявляет всем, что теперь два раза в год будут дань собирать с каждого двора, и перечисляет, значит, что должен приготовить каждый двор к осени. Бабы и дети в рёв, мужики возмущённо гудят. А чужаки вскочили в стремена и с гиканьем и свистом пустили коней трусцой. Тронулась и телега подо мной. Я поравнялась с Васёной — она ближе всех стояла — и как закричу что есть силы. Не знаю, смогла ли услышать она меня за грохотом телег, цоканьем копыт и другим шумом, но взглянула в мою сторону.
Я лежала в снопах и тихо плакала, покидая родные места, до полусмерти напуганная неизвестностью. Мысленно прощалась с бабкой Манефой, матерью и братьями. Ехали вдоль леса не спеша, временами солнце ослепляло меня, потом пропадало в листве. Я то жмурилась, то открывала глаза, и всё плакала о своей горькой судьбе. Так я и уснула. Разбудили меня крики и топот. Спорили рядом. Я поняла, что вернулся дозор, и что недалеко ещё деревня. Решали, как поступить. Самого молодого оставили сторожить телеги и меня, все остальные поскакали через поле за добычей, — Лена умолкла, переводя дух.
— А что дальше? Рассказывай! — поторопила Анна. — Ты продолжение видела?
— Да. Стала я кричать, воды просить. Никто не подходит. Попыталась ослабить верёвки на руках и ногах — сил не хватило, скатиться вниз тоже не получилось — снопы под боками мешают. Лежу куклой наверху — надо мной на ветке воробей клювом крылышко чистит, рядом со мной лошадь фыркает, телегу трясёт, а людей, вроде, нет! Только крикнула я «спасите», как телега дёрнулась, и надо мной безусый парень возник. Глаза любопытные, корчагу показывает. А мне как пить лёжа? Усадил он меня, напоил квасом. Я ему связанные руки показываю, прошу: «Развяжи! Убегать не стану!». Присел он рядом и спрашивает:
— А как звать тя?
— Радуней! — отвечаю, а сама думаю, как сбежать, пока остальные не вернулись. — А тебя как величать?
— Петром кличут! — отвечает, и всё меня рассматривает.
— А куда вы меня везёте? — спрашиваю.
— Не знаю. Куда всю подать, туда и тя!
Помолчал мой сторож немного, грызя соломку, и опять интересуется:
— А кто тя тащил? Отец?
— Нет, — говорю, — свёкор. А зачем вы его убили? — спрашиваю. — А отрока куда дели?
— Кудась убежал — мал, испужался. А свёкра жалко? Он же тебя бил.
— Нет, не жалко, — отвечаю, — худой человек был. Пётр! Развяжи — руки болят, ноги не чувствую!
Парень спрыгнул на землю, обошёл телегу кругом, действовать никак не решается.
Стала я проситься под кустик в лес как можно жалобнее. Сверху смотрю, а он с мечом к телеге идёт. Зажмурилась я от страха; чувствую, смерть пришла; в колени голову спрятала. А внизу шум, удар и шёпот: «Радуня, не бойся! Это я, Мирон». Открываю глаза — надо мной родное лицо старшего брата. Перерезал он ножом путы на мне, стащил с телеги. А несчастный Петр лицом вниз на земле лежит. От слабости я и села рядом. Брат подхватил меня на плечо и, изредка оглядываясь, ринулся напрямик вглубь леса, торопясь уйти как можно дальше. Ветки рвали мои волосы, били по спине, и я быстро пришла в себя. Теперь я могла бежать, держась за руку брата. Внезапно на поляне Мирон остановился и приложил палец к губам. Я услышала вдалеке странный шум. Он быстро приближался, превратившись в громкий треск. Встревоженные птицы взмыли вверх и с громким криком улетели. Брат потащил меня в сторону за большой куст орешника. Там и сидели мы, крепко обнявшись, когда на поляну, круша кусты, выскочил дикий кабан. Он был такой огромный и страшный, что я закричала. Кабан замер, повёл чёрным рылом и бросился в нашу сторону. Рядом валялась коряга, Мирон с ней и выскочил навстречу зверю. Я не видела, что случилось дальше, потому что от страха зажмурила глаза, но возня, хрюканье, удары повергли меня в ужас. Когда всё стихло, я отважилась выглянуть из укрытия. На земле на боку лежал бледный брат, зажимая живот руками, по пальцам на траву стекала тёмная кровь. Туша кабана валялась рядом, из пасти зверя торчал кусок палки, и оттуда пульсировала кровь. Огромные клыки были тоже красные. Я бросилась к Мирону — он прошептал:
