Марина Крамер - Умереть, чтобы жить

Глава 7

Второй человек в редакции

Справедливый к себе относится строго, к другим — снисходительно.

Филонов приболел — разыгралась аллергия, а потому летучка переместилась к Тихонову. Раздав всем задания и выругав корректора за опечатки, Саныч зашарил по столу в поисках сигарет. Ничего не обнаружив, он обвел взглядом тех, кто еще не успел покинуть кабинет.

— Ну?! — грозно произнес он.

— Ин гроссен фамиллиан нихт клювом клац-клац, — изрекла молоденькая журналистка Лена, поправив на носу огромные очки.

— Я вот тебе покажу — клац-клац! — взревел Тихонов, лысина которого от напряжения покрылась испариной. — Ну, посмотри на них — вторая пачка сигарет со стола! За утро! Сволочи!

— Саныч, ну, тебе жалко, что ли? — меланхолично отозвался пиарщик Тряпичников, рисуя что-то в блокноте. — Пусть курят — дольше проживут.

— Да не жалко мне! А противно! В собственном кабинете нельзя ничего на столе оставить! — бушевал Тихонов, размахивая руками.

Между собой сотрудники, когда были уверены, что зам главного не слышит, называли его Гауляйтер — за пристрастие к крепким выражениям, жесткий характер и былую причастность к группировке футбольных фанатов клуба «Торпедо». Дрессировал он подчиненных безжалостно, легко срываясь на крик, но его все равно уважали и любили за справедливость и отходчивость. Второй после футбола страстью Тихонова были собаки. Ника, увидев на рабочем столе снимки двух совершенно потрясающих такс, осторожно поинтересовалась, чьи они. И с удивлением выслушала ответ Тряпичникова:

— Да Саныча, чьи еще. Он этих дамочек больше бабья любит. Да вот сама спроси как-нибудь — только временем запасись свободным, он про них часами может рассказывать.

Вообще компания в «Русской Галактике» подобралась довольно разношерстная, если не сказать — странноватая. Филонов набирал сотрудников не по политическим пристрастиям, а по умению работать и желанию совершенствоваться. У него не задерживались те, кто предпочитал полдня чесать затылок в поисках темы, кто не желал мыслить чуть шире, чем требовало освящение материала, кто просто не хотел вкладывать в статьи что-то свое. Филонов сам лично отсматривал практически все материалы, которые попадали затем в верстку. Ника удивлялась, когда он вообще спит — настолько большой объем работы он ухитрялся выполнять. Кроме «Русской Галактики», Филонов еще занимался собственным проектом под названием «Барахолка мыслей», где публиковал собственные статьи на исторические темы. Стахова, прочитав пару, прониклась к главреду еще большим уважением, если такое вообще было возможно. При таком деловом подходе в редакции все-таки царила атмосфера какой-то расслабленности, комфорта и спокойствия — так бывает, если люди чувствуют себя защищенно и уверенно. Филонов не давал спуску сотрудникам, но и с инвестором тоже разговаривал твердо. И уж если ему нужен был именно этот журналист, то он отстаивал его перед инвесторами до последнего — будь у журналиста пирсинг на всем теле или тату на половину лба. Инвесторы придерживались православных традиций и неохотно брали на работу представителей «альтернативы», однако для Филонова это не являлось препятствием.

И вот сегодня распоясавшиеся «альтернативщики» ухитрились с самого утра вывести из себя Тихонова — что грозило последствиями. В такие моменты Саныч брал в руки палку и обходил кабинеты редакции, всегда находя к чему придраться. Ника только давилась от смеха, слушая гневные вопли Тихонова и мышиный писк оправдывающихся сотрудников. Нынче под горячую руку зама попала Лена — та самая молоденькая девочка в очках. Причиной ора Тихонова стала… татуировка, которую он случайно увидел, войдя в кабинет неожиданно. Ленка демонстрировала коллегам огромный крест на голени, задрав джинсы, и тут-то к компании подкрался Гауляйтер.

— Это… это… Федя видел?! — взревел Тихонов так, что компания кинулась врассыпную, а Ленка забилась в угол кабинета.

Ника вошла как раз в тот момент, когда Тихонов, сверкая вспотевшей лысиной, орал за закрывшую голову руками Лену:

— Совсем сдурела, малолетка чертова?! Федька тебя в президентский пул журналистов готовит, а ты партаки бьешь?! Куда тебя с такой хренью?! Ты в штанах будешь на прессухи ходить?! Там дресс-код — никаких брюк на бабах, дура!

— Саныч, Саныч, ты успокойся, — попыталась урезонить разбушевавшегося начальника Ника, но тщетно:

— Успокоиться?! Ты погляди на ее ногу!

— Ну, теперь-то что орать? Уже сделано ведь!

— Ника, ты хоть чушь не пори! Единственная адекватная баба в этой конюшне! Как она будет ходить на пресс-конференции, скажи?! — немного остывая, спросил Тихонов, махнув в сторону Лены палкой.

— Наденет длинную юбку строгого покроя и пойдет, не вижу ничего кошмарного, — подмигнув Лене из-за спины Тихонова, сказала Ника. — Какой смысл орать? Татуировка никуда не денется уже.

Тихонов в ответ выдал матерную очередь, махнул рукой и выскочил из кабинета, хлопнув дверью так, что косяк еле устоял. Лена перевела дух, вытерла ладошкой вспотевший лоб и пробормотала:

— Спасибо, Ник… думала — убьет, на фиг…

— Ты чего ради начала тут нательную живопись демонстрировать? — поинтересовалась Ника, усаживаясь на подоконник. — Между прочим, Саныч-то прав — куда с такой татухой в президентский пул?

— Ой, да ладно — если что, я ее замажу тоналкой, — отмахнулась Лена, уже почти совсем придя в себя. — И потом — это ж еще не решено, может, меня не аккредитуют еще.

— Смотрю, ты не особенно рвешься, — заметила Ника.

Лена передернула худыми плечиками под розовой футболкой:

— Мне без разницы.

Ника уже знала, что Лена приходится Федору какой-то родственницей, но об этом в редакции знал только Тихонов — и она, потому что Саныч как-то поделился. Федор никак не выделял Лену, часто ругал за ошибки и неверную подачу материала, нагружал работой и вообще не делал поблажек. Точно так же относился к ней и Тихонов, и скандал сегодняшний устроил только потому, что знал — Федор не одобрит такую вольность, как огромная татуировка на голени. Лена год назад окончила институт иностранных языков, владела испанским и английским, но работу найти не могла, и Федор взял ее стажером. Девочка оказалась довольно способной, училась быстро, но вот с тараканами в ее голове ни Филонов, ни Тихонов ничего пока сделать не могли.

— Не понимаю. Что значит — все равно? — спросила Ника, внимательно разглядывая Лену, уже севшую за компьютер. — Тебе все равно — сидеть в редакции или ездить на президентские мероприятия? По-моему, это немного разный уровень.

— А что с того? Только лишние напряги — костюм деловой, прическа строгая, то-се… — откликнулась Лена, ловко закинув в рот конфетку из розовой жестяной баночки. — Хочешь леденец? Малиновый, — предложила она.

— Нет, спасибо, я сладкое не очень. А тебе вот это твоя якобы «некаквсешность» так уж дорога? До такой степени, что ты не можешь ничем поступиться ради хорошей возможности?

— Ну, ты совсем как Филонов! Еще скажи, что мне не всегда будет двадцать три! И про «пупок между двумя мирами»! — фыркнула Лена. — Слышала этот прикол?

— Нет.

— Одна женщина набила себе на груди татуировку «Миру мир», а в шестьдесят лет у нее пупок оказался между двумя мирами, — захохотала Лена, и Ника вслед за ней тоже фыркнула от смеха. — Ну, глупость же. Это красиво, мне нравится — этого достаточно, чтобы никто мне не указывал, что бить, где бить и как часто это делать.

— Философия такая?

— Типа того, — кивнула Лена. — Вам не понять, вы иначе протестовали в молодости.

«Опа! — с удивлением отметила Стахова. — Вот это номер! Ей двадцать три — мне тридцать один, и эта девочка считает меня представителем другого поколения. Чуть ли не возраста дожития, блин! Забавно…»

— То есть ты считаешь, что я, например, не могу понять причин, по которым ты разрисовываешь себе ноги? — иронично усмехнулась Ника, накручивая на палец прядь волос, выбившуюся из-под заколки.

— Ну, почему же… как раз ты можешь. Но ты сейчас в той ситуации, когда тебе лучше поддакнуть Феде и Санычу.

— Н-да? Это почему же?

— Ты человек новый, тебе нужно удержаться, закрепиться — а потом уж свое мнение высказывать. А пока самая правильная политика — поддержать мнение руководства, — сказав это, Лена закинула в рот очередной леденец и развернулась в кресле так, чтобы видеть сидящую на подоконнике Стахову.

— Я тебя огорчу, наверное, но я всегда высказываю только собственное мнение. И никогда не подпеваю хору.

Ника спрыгнула на пол и пошла к себе, в душе злясь на то, что не сдержалась и отреагировала на маленькую, почти детскую провокацию Лены.

В коридоре ей попался Тихонов, уже заметно успокоившийся: