Лариса Соболева - Негр Артур Иванович
Протокол Даша читала совершенно измученная, понимая бессмысленность вызова охранников порядка, которые и протокол-то составили возмутительно: неразборчиво написали, безграмотно и непонятно. Голова раскалывалась. Вот так и встретила рассвет...
Спала чутко, тревожно, поэтому моментально подскочила, когда в палату вернули Асю. Девушка взяла Дашу, подсевшую к ней, за руку и со слезами произнесла всего одно слово:
– Спасибо.
– Как ты?
– Горло болит.
Ася приподняла подбородок. Странно, вид задушенной девчонки произвел меньшее впечатление, чем синюшный след петли.
Даша сжалась. Ночью, забыв о собственном несчастье, бросила все силы на спасение Аси. Тогда мысль, что девчонка может погибнуть, придавала решимости, подстегивала к действию. Теперь же, увидев ею же, но спасенную, со страшным следом от ремня, убежала в туалет, пропахший хлоркой и с постоянными перебоями воды, где у раковины стоял бак с ковшом на крышке. Запершись в кабинке, Даша рыдала взахлеб, оплакивала близких. Ее сына некому было спасти. Этими горючими слезами и громкими всхлипываниями, уткнувшись лбом в кафельную стенку, она прощалась с ними, пытаясь смириться с их гибелью. Если в туалет кто-то заходил, зажимала рот обеими руками, стараясь не выдать себя.
В палату вернулась совершенно измученная, шатаясь из стороны в сторону. Ее встретила с благодарностями мать Аси, широкая и щедрая душа которой не представляла, чем отблагодарить спасительницу, чем угостить. Даша, плохо соображавшая, от подарков отказалась, выпила только фаянсовую кружку молока и повалилась на кровать, с безразличием слушая мать Аси. Оказывается, приходил брат с женой (с новой золовкой Даша еще не успела познакомиться), но сестру ему не нашли, так и ушли, оставив гостинец. В полудреме провалялась до вечера, пока вновь не появился Роман.
– Проезжал мимо, дай, думаю, заскочу. Были с Танюхой утром, а тут такое... И тебя нигде нет... Мы перепугались. Так что случилось тут, Даня?
– Ночью кто-то приходил убить девочку.
– У нас такое бывает. Ходит сначала с одним, а потом ходит с другим. Ну и первый, бывает, мстит. Или девчонке мозги по-своему вправляет, или парню накостыляет до инвалидной коляски. Девчонки тоже счеты сводят, ну те вообще страшно калечат.
– Дикость какая-то. Как пещерные жители, – пробормотала Даша, ежась от слов брата.
– У нас свои законы.
– Законы у всех должны быть одни, Роман, человеческие. Девушка не хочет с тобой видеться, так ее надо непременно убить? Это не закон. Этому названья нет. Даже у животных идет честная борьба за самку.
– А у нас так. А где ж Ася?
– Мать забрала. Ты б оставил дочь здесь после ночных ужасов?
– Ты что, одна тут теперь? – напрягся он.
– Как видишь.
– Ты, Даня, закройся покрепче на всякий пожарный.
– Рома, в больницах двери изнутри не запираются.
– Все ж поосторожней будь. Ну, поехал я? Проводишь?
Они вышли за больничную ограду, где у обочины стояла машина-хлебовозка. Брат торопился на хлебозавод, где работал шофером, нервничал: сейчас начальство лютует за любое нарушение, а он и так застрял у сестры. Работы в городе нет, потому приходится спину сгибать. Он уже прыгнул в кабину, а Даша сделала несколько шагов в сторону больницы, как вдруг Роман окликнул ее:
– Даня! Забыл, тут такое дело...
Он огляделся по сторонам, удостоверившись, что их никто не слышит, жестом пригласил сестру подойти поближе. Она остановилась у ступенек кабины, подняв голову.
– Ты больше не давай показаний.
– Почему?
– Да там одни сволочи.
– Где – там?
– В ментовке нашей. Тебя же могут и обвинить... У нас так.
– Что за чушь?
– Да, Даня, да. Напрасно ты их...
Неожиданно из-за поворота вывернул легковой автомобиль. На предельно высокой скорости он мчался к хлебовозке. Даша успела лишь повернуть голову на звук визжащих шин и широко раскрыть глаза. Машина неслась прямо на нее... Все, автомобиль уже не успеет свернуть... сейчас будет удар... мгновенный и сильный... Но Роман схватил сестру за волосы и в мгновение ока втащил на ступеньку, тут же завалился с ней в кабину. Машина промчалась мимо по тому месту, где стояла Даша.
– Не ушиблась? – спросил Роман.
– Нет, кажется... – поднималась она.
– Лихачи гребаные, – ругался он еле слышно. – У, суки... Узнаю кто – пасти порву. Мудаки недоношенные...
Бледный Роман с трясущимися руками и полными страха глазами заставил Дашу задуматься о том, что не случилось, но могло произойти. Ее сковал ужас уже не перед только что промелькнувшей мимо смертью, одна ужасная мысль пронзила: она хотела жить. Да, потеряла родных, сына, без которого не мыслила существования, да, жизнь не мила, в минуты отчаяния призывала смерть. И вдруг, когда косая была ближе собственной тени, жить захотелось больше прежнего. Зачем жить? Чтобы страдать, помня о потере, с отравляющими каждый день муками совести, что сама спаслась из огня, бросив в пламени сына и мать? Проводить страшные вечера в одиночестве? Да, именно так, но жить! Жить! Разве такое возможно? Ненавидела себя за это.
– И все? – спросил Артур, когда Даша замолчала и, казалось, не собиралась продолжать рассказ.
– Нет, – сказала она. – В «камере» невозможно было находиться, хоть я и осталась там одна, но покой оказался еще хуже, особенно ночью, когда в тебя словно вгрызается тишина. Ты не знаешь это жуткое состояние, когда в палате находишь повешенную, и старушка ведь умерла ...
– Немного представляю, – улыбнулся Артур.
– Я устроилась на диване, на котором сидела прошлую ночь, думала, как жить дальше и что делать потом, когда выйду из этой проклятой больницы. И вот слышу – снова шаги! Тот же молодой человек вошел в мою палату... Артур, я решила, что схожу с ума. Предыдущей ночью было то же самое. Как будто вернулось время и мне предстоит пережить еще раз вчерашний кошмар. Потом он вышел из палаты, поставил руки на бедра, нервно поворачивал голову в обе стороны, прошел мимо холла, где я затаилась. Знаешь куда? В туалет. В женский! Артур, я вдруг поняла: он ищет меня. Знал, что я должна быть в палате, но меня там не оказалось. Куда я могу пойти ночью? Конечно, в туалет. Возвращаясь оттуда, он еще раз заглянул в палату и был таков. Я сопоставила. Койками с Асей мы поменялись вечером, никто этого не знал, значит, этот парень приходил душить не ее, а меня, зная точно, где я лежу. Зачем ему приходить еще, когда вся больница день целый мусолила ночное происшествие, а слухи в городе распространяются мгновенно. Но он рискнул зачем-то прийти еще. И второй раз двери корпуса оказались открытыми, что само по себе подозрительно. И машина летела на меня не случайно. Все как бы зацикливается на мне. Когда я это поняла, стащила у спящего дежурного ключ от кабинета главврача и позвонила тебе.
– А сегодняшней ночью он не появлялся?
– Не знаю. Я не стала рисковать, напросилась к раздатчице еды помыться. Здесь народ в основном сочувствующий, она с радостью откликнулась на мою просьбу. Из больницы мы ушли довольно поздно, когда стемнело. Я настояла, объяснив, что в таком виде ходить по городу просто неприлично. На самом деле страшно боялась встретить того типа по дороге, все же ночью безопаснее, он может не узнать меня ночью. Раздатчица согрела воды, я выкупалась в летнем душе... Это такое строение, где принять душ можно только летом. Потом мы долго беседовали, так что вопрос – где мне спать – решился сам собой. Утром приехал ты. Вот и все.
– Мда... – протянул Артур, почесывая подбородок. Звучит логично, но не убедительно, правда, Дашке этого не скажешь.
– Ты мне не веришь, – догадалась она.
– В принципе верю, но...
– Ты не веришь! – оттолкнула она его.
– Даша, а какая теперь разница? – вдруг сказал Артур. – Сейчас я увезу тебя из этой деревни, пройдет время – ты все забудешь.
– Забуду? Невозможно. Ладно... поехали.
– Дашенька, есть один щепетильный вопрос... Твой брат... Надо забрать у него свидетельства о смерти. Понимаешь, документы должны быть у тебя.
– Как скажешь. Поехали к Роману.
Принц и – нищий
Арапчиков окрестили. Старшему дали имя Алешка, а Ибрагима нарекли Абрамом, их крестным стал царь. Перед Петром стояли оба мальчика, сам же государь, сидя на лавке в деревенской избе, определял каждого на дело после соответствующих экзаменов:
– Ты, Алешка, ловко на гобое играешь. Пойдешь гобоистом в мой любимый полк, в Преображенский. А ты, Абрам, при мне останешься. Проститесь, ибо долгонько не свидитесь.
Прощание происходило под неусыпным оком Петра, возможно, и это было для него развлечением. Абрам и Алешка подошли друг к другу. Старший арапчик, более выдержанный, смотрел печально и молча на брата. Младший понял, что теперь их разведет судьба в разные стороны и станет вспоминать он Алешку, как Латану, постепенно забудет его черты, как забыл сестру. У Абрама навернулись слезы, он всхлипнул, неловко обхватив брата руками.
