Пианистка - Татьяна Александровна Бочарова
Мгновение Карина колебалась, затем решительно зашагала к остановке.
…Она не знала, зачем приехала сюда и снова стоит в этом страшном приемном отделении, смотрит на синюю облупленную банкетку в углу.
Дежурная за столом была другая. Она долго писала на обратной стороне какого-то бланка, потом протянула его Карине и предложила:
– Хотите, можете просто позвонить.
– Нет, я съезжу.
Ехать оказалось недалеко, всего четыре трамвайных остановки от больницы, в которой умерла Леля.
У окошка справочной стояла очередь. Лица у людей были осунувшиеся, усталые и встревоженные. Здесь не радовались появлению на свет маленьких человечков, а боялись, вдруг они не пережили сегодняшнюю ночь и не встретили новый день.
Регистраторша долго искала фамилию в списках и все никак не находила.
«Значит, аппарат отключили, а сердце и легкие так и не заработали», – подумала Карина. Что ж, она это знала. Всю дорогу, пока ехала сюда, прекрасно понимала, что ничего другого быть не может. Восьмимесячный, с гипоксией третьей степени…
– Ляшко. Все в порядке, – громко сказала регистратор, так, что Карина вздрогнула.
– Как в порядке? – Она хотела крикнуть, но у нее получилось лишь хрипло прошептать.
– Так. С аппарата сняли, из бокса перевели. А вы что хотели? – удивленно и строго посмотрела на нее женщина. – Будете говорить с врачом?
– А можно? – У Карины застучало в висках.
– Конечно. Подойдите в пятый кабинет.
Ей казалось, что это ошибка. Сейчас придет врач, и все выяснится. Совпадение фамилий, путаница в буквах и датах. Лелин ребенок давно должен был умереть. А этот был жив, несмотря ни на что, и был в порядке, как ей только что сообщили.
Вошла девушка в медицинской форме и с огромными синими глазами. В руках – большая стопка папок. Приветливо улыбнулась:
– Вы ко мне?
– Я к врачу, – сказала Карина и подумала: «Славная сестричка. Добрая, приветливая».
– Я – врач. – Девушка сложила папки на стол. – Вы у нас кто? Как фамилия?
– Ляшко.
– Ляшко, – повторила синеглазая. Улыбка сошла с ее лица. – Там мать умерла при родах, да?
Карина кивнула. Сейчас та скажет, что ребенка нет в живых. Вот сейчас…
– А вы – кто ей? – спросила девушка.
– Подруга.
– Понятно. Дело в том, что бабушка написала отказ от ребеночка. И я очень рада…
– Он жив? – выкрикнула Карина.
– Жив. Конечно, жив, – улыбнулась синеглазая. – Это девочка. Позавчера мы сняли ее с аппарата. Она дышит и кушает самостоятельно, чувствует себя неплохо.
– Она останется инвалидом? – спросила Карина.
– Почему? – нахмурилась докторша. – Слабенькой будет вначале, это да. Но никаких отклонений и патологий не выявлено. Хорошая девочка, вес 2500. Выхаживаем и меньше. – Девушка внимательно взглянула на Карину, снова дружески улыбнулась и вдруг предложила: – Хотите посмотреть на нее?
– А разве можно?
– Теперь уже можно, – ответила синеглазая.
…Карина вышла из дверей детской больницы. Только что, двадцать минут назад, она увидела крошечное существо, с красным, сморщенным личиком, с плотно зажмуренными глазками и носом пуговкой.
Существо, дороже которого у Карины не было теперь на всем свете, и у него осталась только она. Маленькая, курносая Аленка, та самая ниточка, о которой говорила Русудан, одна только объясняла смысл ее теперешнего существования.
55
Трамвай с веселым грохотом несся по шумным майским улицам. Она сидела, глядя в пыльное стекло, как проносятся мимо машины, дома, магазины, стеклянные козырьки остановок. Не замечала, что говорит сама с собой, негромко, вполголоса, едва заметно шевеля губами.
– Олег, Олежка! Твой ребенок, твоя девочка жива. Она родилась, плоть от плоти твоей, кровь от крови.
Помнишь, как не хотел ты этого ребенка? Но та, которая тебя любила, умирая, смогла подарить тебе дочку. И теперь на земле есть твой след. Он не затеряется, будет продолжаться, рядом с мириадами других, навсегда ушедших.
…Вагон катил по рельсам, раскачиваясь и подскакивая, вожатая бойко и быстро объявляла остановки. Народ входил и выходил, и каждый, кто поднимался на переднюю площадку, с удивлением косился на странную женщину у окна.
Красивое тонкое лицо было грустным, взгляд зеленовато-карих глаз блуждал где-то далеко. Ее нельзя было не заметить, она привлекала внимание, завораживала своим обликом – непостижимым, загадочным и пронзительно печальным…
56
…Лев Толстой сказал: «Счастье – есть удовольствие без раскаянья».
Многим ли из нас довелось в жизни познать такое счастье? Кому повезло испытать удовольствие, не терзаясь при этом муками совести, не оставляя позади себя тоску и страдания, ни разу не солгав, не посягнув на запретное, чужое?
Мало кому. Чаще бывает наоборот. Мы всей душой жадно стремимся к счастью, но по пути к нему сбиваем с ног случайных прохожих. Оборачиваемся мельком, с досадой машем рукой и спешим дальше. Мы вовсе не хотим быть жестокими, но невольно ими становимся.
Почему? И не есть ли мы все лишь картинки огромной колоды карт, покорные всемогущей руке, разложившей удивительный, неповторимый пасьянс судьбы? Одно движение – и нам выпадает место злодейки-разлучницы, еще взмах – и рядом оказывается вовсе не благородный король, а пиковый валет – пустые хлопоты. А вокруг – слезы, разлука, казеный дом.
Сколько раз придется тасовать колоду, сколько земных воплощений придется ждать, пока выпадет тот самый идеальный расклад, в котором карты лягут чудесным, волшебным образом, не мешая одна другой, связанные высшим смыслом?
Пять раз, десять, а может быть, сотни? Сотни раз наша бессмертная душа сменит телесную оболочку, мы увидим свет и уйдем во тьму, но когда-нибудь, в одной из своих жизней все-таки познаем этот единственный, желанный миг удовольствия без раскаянья.
Когда-нибудь это да случится.
Ведь ради него, этого мига, мы и существуем, ибо что такое человеческая жизнь без ожидания счастья?
