Фридрих Незнанский - Кровная месть

   — Рад за вас. Вы там небось каждое воскресенье на море ездите купаться?

   — Да, случается,— пробормотал Деменок.— Но я вас вот почему беспокою, Александр Борисович. Помните дело капитана Ратникова?

Еще бы я забыл!

— Конечно, помню, а что?

   — Дело в том, что жена капитана Ратникова, Нина, сейчас находится в Москве. Вы не против, если я дам ей ваш телефон?

   Я не смог сразу вспомнить, какую роль в истории играла Нина Ратникова.

   — Погодите, — вспомнил я наконец. — Но она же сумасшедшая!

   — Не совсем, — Деменок смутился. — Мне кажется, она в полном порядке. Она узнала от меня, что вы продолжаете расследование, и очень заинтересовалась.

— Ладно, — сказал я, — пусть звонит.

   Мы еще обменялись дежурными фразами, и он положил трубку, а я немедленно заснул.

   А рано утром меня снова разбудил телефонный звонок, и спокойный голос Кости Меркулова произнес:

   — Саша, если тебе не трудно, подъезжай к семи часам на нашу бензоколонку.

— Есть, — я тут же стал одеваться.

   Хотя мне очень хотелось спать, но свидание с Костей, да еще столь конспиративно обставленное, было явлением чрезвычайно бодрящим, так что, уже заводя машину, я был бодр и свеж, готовый к самым крутым поворотам судьбы.

   Несмотря на раннее утро, на заправке выстроился хвост, потому что ожидалось новое подорожание бензина и люди спешили к нему подготовиться. Я тоже стал в очередь, достал залежавшийся в отделении для перчаток детектив и принялся перечитывать его в десятый раз, удивляясь бестолковости следователей. Костя появился минут в десять восьмого, постучал в окно машины, и я ему открыл.

   — Приятная погода, не правда ли? — сказал я, пожимая ему руку.

   — Ну да, — сказал он. — Чудная погода. Извини, я опоздал не по своей вине.

   — Перестрелка задержала? — спросил я. — В чем дело, Костя, что за конспирация? Мы опять под колпаком у Мюллера?

Костя хмыкнул и покачал головой:

   — Знаешь, что я недавно узнал? Оказывается, деятельность нашей президентской комиссии стоит отдельным пунктом в плане «Народной воли». Как тебе это нравится?

Я помолчал, соображая.

   — Ну, — спросил я наконец, — и давно вы работаете на «Народную совесть», Константин Дмитриевич?

   — Понимаешь, это сплошная провокация, — заговорил он возмущенно. — Мы покупаемся на это все как слепые котята. Я уже перестал понимать, с кем мы боремся и за что.

   — Письма с предложениями, — вспомнил я, — это ваших рук дело?

— Какие письма? — не понял он.

   Я достал из нагрудного кармана письмо от СНС и протянул ему. Он прочитал, усмехнулся и качнул головой.

   — Наши орлы, — сказал он. — Как ты понимаешь, я к этому не причастен.

   — Ты позвал меня, чтоб поплакаться в жилетку? — спросил я.

   — Я позвал тебя, чтобы ввести в курс дела. Эта «Народная воля» оказалась совсем не тем, что мы думали. Это проект с управлением общественным сознанием, тут нет сомнений, но направление его вовсе не реваншистское. На начальных стадиях этот проект проходил экспертизу в самых крутых западных исследовательских центрах.

   — Значит, надо прекращать следствие по всем делам? — спросил я.

   — В руководстве проекта сменилось уже третье поколение,— продолжал Костя вдохновенно.— А начиналось все еще с подачи товарища Андропова. Знаешь, какая основная проблема стоит перед человечеством?

— Не сойти с ума, — предположил я.

   — Разумные потребности, — сказал Костя. — Нам нужно общество с разумными потребностями. Иначе планета не проживет и сотни лет.

   — Если хочешь знать, — сказал я, — у меня крайне разумные потребности.

   — Прекрасно, — сказал он. — Ты проходишь тест. В общем, нам прививают разумные потребности, ты понял?

   — И для этого убивают вредных элементов, живущих неразумно, — догадался я.

   — Вероятно, — вздохнул он. — В общем, ты понял, сейчас эта самая «Народная совесть» начинает легализоваться.

   — Откуда ты все это узнал? — спросил я. — Вы что, таки вышли на переговоры?

   — Нет, — сказал Костя, — но у нас появился толковый консультант, полковник КГБ Александр Александрович Рогозин. Он работал с Синюхиным, знал Даниленко. Он из первого поколения «Народной совести», обеспечивал как раз ее международное звучание. Если ему верить, то это уже не «Народная совесть», а международная.

   — Почему же тогда были убиты и Синюхин, и Даниленко, и Собко?

— Смена поколений, — сказал Костя. Я перевел дыхание.

   — Хорошо, — сказал я, — а мне-то что делать? Мы начали широкую облаву на Бэби, с тем чтобы через него выйти на «Народный суд», а что же теперь? Вы с ними уже сговорились, да?

   — Ни с кем я не сговаривался, — буркнул Костя. — Я позвал тебя для того, чтобы объяснить, что деятельность нашей комиссии контролируется этой самой «Народной совестью». Я же со своей стороны, как ведущий работник Генеральной прокуратуры, нахожу в их деятельности массу противозаконных действий и не могу это обстоятельство игнорировать. Вот я и призываю тебя мобилизовать все силы для продолжения работы в крайне сложных обстоятельствах. Запомни, они следят за тобой во все глаза. Знаешь почему?

— Почему?

— Им нужен Бэби.

Я удивленно повернулся к нему.

— Бэби? Наш Бэби? Разве они не считают его убитым?

   — А разве вы сами не доказали, что Люсина и Лихоносова убил именно Бэби? Думаете, они не в курсе? Теперь они ждут результатов вашей облавы с большим нетерпением, чем вы сами.

— Зачем им Бэби?

   — Подумай сам, Саша, — сказал Костя. — Феликс Даниленко покончил с собой, его бывший заместитель и друг Лихоносов убит рукой Бэби. Компьютер Феликса Даниленко похищают прямо из лаборатории Генеральной прокуратуры — это до сих пор ничего тебе не говорит?

Я задумчиво кивнул.

— Значит, Бэби был человеком Даниленко?

— Вот именно.

   — И у него может находиться ключ к компьютерной программе?

   — Правильно, — похвалил Костя. — Вот почему им и нужен Бэби.

Я тяжело вздохнул.

   — Надо же, как все сходится на этом Бэби, — сказал я. — А он, бедолага, наверное, и не знает, как он всем нужен.

   — Теперь вопрос в том, кто первым до него доберется, — сказал Костя. — И первыми в этом случае должны быть мы, Саша. Ты понял?

Я развел руками и сказал:

— Надо, так сделаем.

   Я подвез его к остановке автобуса, и мы распрощались, договорившись связываться не прямо, а через своих родных. Костя выглядел очень уставшим, хотя и улыбался мне напоследок, передавая приветы всем знакомым. Я развернулся на шоссе и поехал в прокуратуру.

   День начинался с совещания у Пархоменко, где тот полчаса рассказывал о состоянии правоохранительной деятельности в Красноярском крае, где побывал недавно в трехдневной командировке. Судя по его словам, все там было в этом плане удручающим, но на предложение отправиться туда с помощью откликнулся лишь Лаврик Гехт, сам только что вернувшийся с Урала. Пархоменко предложил Лаврику собрать группу и отправляться, тем более что ситуацию в крае Лаврик знал прекрасно, бывал там неоднократно и мысли на этот счет имел самые смелые.

   — А поехали с нами, Саша, — предложил он мне. — Я тебе там такие места покажу — ахнешь.

— В другой раз, — пообещал я.

   Я успел рассказать ребятам про разговор с Меркуловым, и мы даже успели прикинуть варианты возможного развития событий, а в десять ко мне привезли Тверитина, и мы около часа с ним беседовали на самые разные темы, кроме той, которая была нужна. Когда дело касалось капитана Ратникова, Тверитин замолкал, бычился и начинал тяжело сопеть.

   — Зачем вы детей-то трогали? — спрашивал его я, пытаясь зайти с этого конца. — Дети-то что могли знать?

Он молчал и сопел.

   В общем, кроме краткого, но содержательного рассказа об армяно-азербайджанской войне, я из него ничего не вытянул. Я отправил его обратно в тюрьму, а сам поднялся к себе в кабинет.

   — Вот он,— сказал Лаврик в трубку телефона и позвал: — Саша, это тебя.

Я взял трубку и услышал женский голос:

   — Александр Борисович? Здравствуйте. Это с вами Нина Ратникова говорит, жена капитана Ратникова. Вам Деменок не звонил?

   — Ага, звонил,— вспомнил я.— Здравствуйте, Нина. Чем я могу вам помочь?

   — Мне сказали, что дело об убийстве моего мужа не закрыто. Вы не могли бы мне рассказать, что там и как?

— Заходите, — сказал я. — Поговорим.

   Лаврик мне подмигнул и расплылся в улыбке. Он считал меня сердцеедом и тайно завидовал.

— Когда можно зайти? — спросила вдова.

   Мне не очень-то хотелось с ней беседовать, но, вспоминая о том, что ей довелось пережить, я не мог не испытывать к ней чувства жалости.

   — Да прямо сейчас и заходите, — предложил я. — Я выпишу вам пропуск.