Василий Казаринов - Ритуальные услуги

— Ну почему же нет? — весело возразил я. — Как раз-таки да. Вставай, поехали. Сейчас я позвоню сэру Элтону и скажу, чтоб он нас поджидал и готовился к интимному с тобой общению.

— Нет, — повторил он тоном обреченного, окончательно и бесповоротно сломавшегося человека.

— Ну как знаешь… — Я вытащил «Reck» из-за пояса, бросил пистолет ему на колени и пошел к выходу.

— Постой, — остановил меня на пороге его голос.

Я обернулся. Он взвешивал пистолет в руке, не глядя на меня.

— А ты не думаешь, что я сейчас выстрелю тебе в спину?

— Нет. — Я грустно покачал головой. — В сущности, ты уже труп. И стрелять тебе в меня нет никакого резона. Кто ж тогда свезет тебя на другой берег, если не я? Так что давай устраивайся поудобней в моей лодке… Плыть нам далеко. Посиди и отдохни. А я пока схожу за веслом.

Я вышел на лоджию и закурил. Я успел сделать всего пару затяжек, а потом в глубинах дома гулко стукнул выстрел.

Он выстрелил себе не в лоб, не в висок или в рот. А почему-то — в сердце.

И продолжал сидеть, утопая в глубоком кожаном кресле, чуть опустив потяжелевшее на девять граммов левое плечо, закинув голову назад, и стеклянно глядел на меня. Я подошел, опустился на колени и вложил в его упавшую на ковер левую руку черный пульт управления салютом.

— Все. Теперь ты можешь командовать.

Возможно, в этот момент меня опутало вязкое наваждение — черт его знает! — но мне показалось, что чуть шевельнулись пальцы мертвой руки, укрепляя в ладони черный пенал, а в мертвых стеклянных глазах отразилось высокое небо, в которое когда-то давно глядел мальчишечка, мечтавший со временем сделаться командиром праздничных салютов.

3

Саня давно очухался и, оглашая окрестности диким ревом, бился в запертом фургоне, как огромный зверь в клетке, — микроавтобус аж валко раскачивался с боку на бок — и я с великом трудом поборол искушение открыть дверку и дать волю его неистовству.

— Потерпи немного, скоро тебя выпустят, — пробормотал я, удаляясь в сторону водонапорной башни, где присел в траву, достал из нагрудного кармана камуфляжной куртки Санин мобильник и позвонил Малахову домой. По счастью, он оказался на месте.

— Ты жив еще? — усмехнулся он. — Что ж, уже неплохо. Как проводишь выходные?

— Да как… Как обычно, в трудах. Такова уж тяжкая доля лодочника.

— Какая доля? Я что-то запамятовал.

— У смерти не бывает выходных.

Я почувствовал, как он напрягся на том конце провода.

— Ты где? — тихо спросил он после долгой паузы.

Я примерно обозначил свои загородные координаты.

— Хм, это же старый кагэбэшный поселок… Точнее, еще энкавэдэшный. И что ты там делаешь, если не секрет? Прибыл на конспиративную дачу с доносом на соседа, который по ночам слушает радио «Свобода»?

— Да нет, просто прогуливался по окрестностям и невзначай стал свидетелем жутких событий. Тут на одной из дач ребята из охранного агентства праздновали корпоративный юбилей. Ну знаешь, как это бывает… Выпили, потом еще и еще. Начали запускать фейерверки. Собственно, этим огненным праздником должен был дирижировать один профессиональный пиротехник, которого они специально пригласили. Но вот тут какая закавыка… Один наш общий знакомый, как выяснилось, в самом деле давным-давно имел неприятности на почве юношеского увлечения пиротехникой и даже был вынужден перевестись в школу рабочей молодежи. В одном из сочинений — в шестом классе — он написал, что мечтает в будущем стать командиром праздничных салютов.

— М-да? — с сомнением с голосе протянул Малахов. — А не космонавтом или геологом?

— В том-то и дело, что нет. Ну вот, видимо, он решил вспомнить молодость… Разумеется, парень, который готовил заряды, был против. Но ребята из охраны его вырубили, заперли в фургоне, а пульт управления салютом вручили патрону…

— Ай-ай-ай! — нараспев протянул Малахов. — Фейерверки — это же очень опасная забава. Не ровен час… Ведь могут быть и жертвы.

— То-то и оно. Словом, что-то там с этой пальбой вышло наперекосяк, и без жертв, конечно, не обошлось. Ну вот, а наш общий знакомый, ужаснувшись делу рук своих, взял да и пустил себе пулю в сердце. Ствол этот, кстати, должен числиться за одним из сотрудников агентства… Так этот бедняга и лежит на дачке — со стволом в одной руке и с пультом в другой.

— Ай-ай-ай-ай! — опять пропел Малахов. — Какое несчастье.

— Ну я поехал. Мне пора плыть отсюда к другому берегу — отвозить этого несчастного. А вот за других не ручаюсь. Все они в мою лодку не влезут.

— Ладно, я подгоню сейчас туда катера.

— Вот-вот. И выпустите вы этого мастера небесных огней из заточения — он тут совершенно ни при чем. Я бы и сам его выпустил, да вот опасаюсь, что он меня под горячую руку прибьет на месте.

— Ладно. Вали оттуда. Быстро.

Я сунул телефон в карман куртки, оглянулся, вернулся к дававшему мне приют, кров и пищу дереву, пошарил ладонями по земле, нащупал наконец опавший желудь, разрыл руками уютную ямку в почве и прикопал это гладкое дубовое зерно — мало ли, может быть, из него проклюнется со временем росток.

4

Запахи, витавшие над дачной поляной, должно быть, глубоко впитались в поры кожи: распустившись мне навстречу, она обняла меня в прихожей, бледный бутон ее губ мягко распался, глаза подернулись влажной поволокой, но, потеревшись носом о мое плечо, она тут же отпрянула, мгновенно увяв, отступила в сумрак ведущего на кухню коридора и, перекрестив грудь руками, сжимая опустившиеся плечи, испуганно поглядывала на меня.

— Пожрать чего-нибудь есть?

Я вдруг понял, что с того момента, когда я, лежа в гробу, посасывал прокушенную губу, смакуя бодрящий вкус крови, меня неотступно преследует древнее какое-то, первобытное чувство, и только теперь я смог его отчетливо определить — это был голод, дикий, свирепый, неуемный, туманящий рассудок и понукавший инстинкт самосохранения скользкими повизгиваниями кишок, шевелящихся под мышцами пресса, и властно гнавший на охотничью тропу: поторапливайся, потому что если ты кого-нибудь не съешь, то, значит, съедят тебя.

Она кивнула — есть! — пятясь в сторону кухни, все не находя, куда бы спрятаться от вспышки страха, вошедшего в ткани ее тела вместе с принесенным мною в дом запахом едкого пота, крови и пороха, а потом сидела на краешке стула и смотрела, как я алчно жру приготовленный ею фасолевый суп, умасливая начавшую отрастать на подбородке густую щетину сальными потеками, то и дело утирая тыльной стороной ладони жирный рот и смачно чавкая, а потом, выхлебав из большой миски густую похлебку, приступаю к обгладыванию огромной кости, вгрызаюсь в жесткие куски мяса, обволакивающие гладкую костную ткань, перетираю в зубах тугие жилы и наконец отваливаюсь от стола, завершая пиршество зычным рыком.

Она молча и утомленно поднялась со своего места, взяла миску со стола, переправила ее в мойку и опять впиталась в сумрак коридора, куда вслед за скрипом ванной двери выпал клин желтого света, потом послышался пушистый звук бьющей из душа струи — ощущение блаженной сытости вкупе с этим домашними оттенками света и звуками совсем меня лишили сил, и она медленно раздела меня прямо на кухне, тут же запихнув полевую форму в круглое жерло стиральной машины, и удалилась в ванную, послав мне с порога короткий неопределенный взгляд — ну совершенно так же как это делала когда-то Голубка, приглашая меня составить ей компанию — однако ничто не шевельнулось и не дрогнуло во мне. Обстоятельство это меня крайне озадачило, и я, исключительно из любопытства, на призыв откликнулся.

В ванной меня окутали клубы теплого пара, ложащегося мутноватой испариной на мягкую слюду бледно-розовой ширмы за мутноватым пологом которой акварельно проступали туманные контуры ее тела, — и опять это был намек, посланный мне Голубкой из прошлых дней, на который я почему-то никак не откликнулся, вот разве что, погоняемый все тем же любопытством, отодвинул занавес. Перелез через бортик, лег на спину и прикрыл глаза, пытаясь вызвать из памяти те ощущения, которые предваряли наши с Голубкой колыхания в скользком и тесном ложе ванной, и спустя какое-то время их внешние проявления меня коснулись: она опустилась ко мне, и я услышал, как по внутренней стороне ее бедра скользит мягкое тепло, однако этот влажный жар соскальзывал с поверхности моей кожи, остававшейся прохладной,

— Что-то не так, — пробормотал я, поглаживая девочку по влажным волосам, и она подалась назад, ускользая из-под моей руки, и будто бы растворяясь без остатка в горячем паре, однако тут же опять возникла, проявившись прикосновением твердых сосков к моей груди.

Я с трудом приподнял налившиеся тяжестью веки.

Она стояла на коленях, с оттенком беспомощности и виноватости поглядывая на меня, по ее осененной минорной бледностью щеке медленно скатывалась капля — то ли вода, то ли слеза, — и я протянул руку, отгоняя каплю со щеки.