Андрис Колбергс - Вдова в январе. Романы

Он старался понять Валдера, но не спешил осудить Рудольфа Димду. Он думал, что Валдер преувеличивает цинизм Димды, так как смотрит на это с высоты своего идеала. Женщины приходили к Димде сами, силы он не применял, да и хитрости особой, наверное, тоже. Если бы Валдер знал что-то об этой хитрости и уловках, так сразу бы это выложил. Сорокалетний мужчина с довольно легким, возможно, даже предосудительным образом жизни, так бы характеризовал Ульф Рудольфа Димду. Предосудительно, но неподсудно. Ульф и не пытался что-то доказать Валдеру, не пытался его переубедить. Он не видел смысла в этих проповедях, это дело суда, в распоряжении которого будет более широкий фактический материал. Задача Конрада Ульфа куда проще: ему надо найти убийцу — и он его нашел.

Когда во двор въехала милицейская машина, они вышли на лестничную площадку, и Ульф опечатал квартиру.

Нет, все же он испытывает к Валдеру симпатию. Хотя бы потому, что преступление не банальное, как девять тысяч девятьсот девяносто девять из десяти тысяч других — украл, потому что эту вещь хотелось иметь; убил, потому что деньги были нужны; ограбил, потому что надо было продолжить гульбу; избил, потому что не понравилось, как тот посмотрел. Все прямолинейно и однотипно. Валдер хотя бы пытается доказать свою правоту, допустим, весьма сомнительную, но ведь правоту.

Гудящий лифт спустил их вниз.

Тяжелая, толстая, обитая железом дверь и глазок размером с пятак. Время от времени в него заглядывает дежурный, чтобы видеть, что происходит в камере. Снаружи глазок закрыт фанерным кружком.

Камеры по обе стороны длинного коридора. Сначала слышны шаги дежурного, потом, как он останавливается, и в глазке появляется глаз, посмотрит, кружок упадет, и шаги удаляются.

В большое окно под самым потолком видна лишь узкая полоска синего неба. Окно забрано решеткой, а перед нею еще дощатая конструкция. Кроме полоски неба, в него ничего не видно, разве что слышно, как чьи-то шаги простучат или трамвай прокатится.

Сколько бы Карлис ни смотрел на синюю полоску, он не видел ни одного голубя. Странно, ведь Рига не только переполнена голубями, они уже считаются здесь бедствием.

Пол цементный, стены и нары окрашены темно-зеленой краской. Нары своими отполированными досками напоминают полок в большой городской бане. Только лежать удобнее, в головах повыше, а в ногах пониже. Когда красили, старый слой краски не соскребли, и сквозь верхний слой проступают очертания всего нацарапанного. Чаще всего инициалы или имена, реже тексты. Два из них Карлису удалось разобрать: «От судьбы и от тюрьмы не убежишь» и «Опасайтесь Костелова из Вецмилгрависа!»

Под потолком, покрытая пылью и известкой, день и ночь горит тусклая лампочка.

Часов в восемь в камеру впустили какого-то серого человека средних лет. У него тряслись руки и дергалось лицо. Он устало сел на нары и сказал:

— Вот похмельице…

— Ну и напился, — спустя какое-то время вновь произнес он, обращаясь скорее к себе, чем к Карлису. — Я-то все думал, долго ли это протянется… И вот на тебе. Та же самая статья. Теперь уж точно добавят, что условно давали!

Он снял у себя на работе электромотор и как раз переправлял его через забор, когда охрана сгребла его за шиворот.

— Две бутылки «Тейзела» раздавил, да еще хотелось. Дурак! Теперь вот сиди ни за что!

Потом повалился на нары и, к великому удивлению Карлиса, захрапел. Просто заснул здоровым непробудным сном.

Довольно, поздно, когда на дворе было уже темно, по коридору провели женщину. Она громко поносила милиционеров, всю милицию в целом и персонально какого-то следователя, которого она называла по имени. Выражения были увесистые и сочные. Половины сказанного Карлис не понял из-за блатного жаргона. После того как ее заперли в камеру, женщина принялась во все горло петь, но после краткой перепалки с дежурным, который пригрозил наказать, все стихло.

Под утро Карлис заснул, а когда проснулся, дверь камеры была открыта и в ней стоял надзиратель с костылями в руках. Он подал костыли и показал, куда пойти помыться. Сосед был уже там и украдкой затягивался где-то раздобытым окурком.

— Хочешь затянуться? — предложил он. Карлис сказал, что не курит.

— А помыться сможешь? Помочь тебе?

— Ничего. Смогу.

— Тогда мойся скорей, скоро завтрак дадут. Слышишь, на лестнице уже посудой громыхают.

Видя, что Карлис собирается высыпать сахар в чай, сосед наставительно сказал, что надо разломить кусок, чтобы получилось два, потом смочить и сахар тонким слоем распределить на оба, а чай пить так.

— Иначе сыт не будешь, это уже проверено. Обед здесь хороший, потому что из столовой приносят. Для нескольких человек не окупается специально готовить… А вообще-то норови поскорее перебраться в тюрягу, там совсем другая жизнь. Я уже сознался, меня, может, сегодня же туда шуранут, — и, как будто оправдываясь, добавил: — Какой был толк запираться. За руки схватили, свидетели есть… Да, надрался я!.. В тюряге у тебя будет коечка, простыни дадут… Каждый день целый час на свежем воздухе, гуляй, в шашки можно, козла забивай. А как в тюряге будешь, поскорее в колонию отрывайся. Там уж все равно что на воле, только забор вокруг. Родня может к тебе с кешером ходить… Не знаешь, что такое кешер? Ну, передача, продукты всякие… Так и зовут — кешер. Восемь классов кончил? Так тебе совсем хорошо будет, в вечернюю школу не потянут! Да, а я вот надрался!.. Я уж и сам думал, когда же это кончится, каждый день в дупель пьяный. Только и имел от этой свободы, что помогал ликероводочному заводу план выполнять. А уж какую они пакость делают — на другой день ни работать, ни помереть. Одно время звон было пошел, что не станут больше такое выпускать, но я сразу сказал, что звон один, потому что винным заводам план каждый месяц накидывают. Я знаю, у меня там дружок слесарит по всяким трубам. Звон этот только для старых баб, которые вопят, что мужиков у них спаивают, а это винишко поганое как раз для их мужиков, чтобы те не слышали бабьей ругани. И все хорошо! А у тебя какая статья?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? Ты же подписал!

— А я не смотрел.

— Дурак! Тебе же бог знает что наклепают! Государственное имущество? Частное?

— Убил я.

— Мокрое дело, значит… — В голосе соседа прозвучало что-то вроде уважения, даже сочувствия. — Вещи при тебе нашли?

— Нет, я ничего не брал.

— Ясненько… Насчет вещей не признавайся, а то горишь! А какую тебе шьют — девяносто восьмую или девяносто девятую?

— Я же сказал, не знаю.

— Если девяносто восьмую, то хороший адвокат еще может повернуть на сто вторую или на сто первую.

— Ничего я в кодексе не соображаю.

— Ну, ты вроде как защищался… Ты же инвалид, драться не мог, вот и схватил пушку, значит, так и дуй…

— Я издали его убил, в спину.

— А это доказано? Это еще пусть эксперты докажут… А может, у вас перед этим ссора была?

— Да.

— Тогда ты жми на это и стой на своем, хоть ты тресни! Он тебя, дескать, ругал, толкал до тех пор, что ты уже не соображал, что делаешь. Если только вещи у тебя не найдут!..

— Да не брал я ничего, на самом деле!

— Ладно, ладно…

Инструктаж в подвальном помещении еще не закончился, когда наверху в своем кабинете появился Конрад Ульф. Он решил как можно быстрее покончить с формальностями, связанными с делом Карлиса Валдера, и сегодня же передать документы следователю прокуратуры. Чтобы сделать это, ему не хватало лишь заключения криминалистической лаборатории. Он позвонил секретарше, но телефон был занят. Какое-то время он поработал над документацией, потом перечитал собственноручное признание Валдера, порадовался, что оно такое детальное, и позвонил снова. Телефон все еще был занят.

Ульф решил, что проще и быстрее спуститься в лабораторию самому, запер дело Валдера в сейф и вышел.

Жирак увидел Мудите, когда та открывала калитку. Она тащила большой желтый чемодан, держа его за ручку обеими руками. С плеча свисала сумка, необычно набитая, разбухшая.

Жирак сразу все понял, но в это время он находился в теплице. Пока пробегал по ней. пока схватил на бегу куртку — в теплице он работал в одной рубашке, — пока добежал до улицы, прошло не меньше минуты, а то и больше, и Мудите уже шла к автобусу. Какой-то железнодорожник помог ей втащить в салон вещи.

— Мудите! — крикнул Жирак, но она, видимо, не слышала, так как от калитки до автобуса было порядочное расстояние. «Это она, глядя в окно, дождалась, когда автобус отойдет от предыдущей остановки, и тогда лишь пошла к калитке», — подумал Жирак, глядя на номер отъезжающего «Икаруса» — двести семнадцать. Медленно и тяжело автобус заколыхался по ухабистой улице, расплескивая то одну, то другую лужу.