Полина Дашкова - Вечная ночь
Человек-тень вёл себя тихо, смотрел сначала один футбольный матч, потом другой и звуки издавал, только когда забивали гол. Задавать ему вопросы не имело смысла. Пока он не позвонил своим друганам, не произнёс одно слово и телефонный номер, Ика сомневалась, есть ли у него вообще язык. Мало ли, вдруг отрезали при какой-нибудь разборке? Чего не бывает в среде бандитов-отморозков?
Ика достала из шкафа джинсы, свитер, отправилась в ванную переодеваться. Отчётливо вспомнила последние слова Марка. Она тогда собиралась к очередному клиенту, довольно мерзкому старикашке, злилась, нервничала и пропустила мимо ушей всё, что он ей говорил, не задала ни одного вопроса.
— Я исчезну на несколько дней. Ничего не бойся. Скоро у нас будет очень много бабла.
— Вот они и принесли тебе бабло, Марик, — пробормотала Ика и кинула халат в стиральную машину, — этот Вова сидит, ждёт тебя, чтобы лично вручить, в торжественной обстановке. Морковка, ты знаешь, я тебя ненавижу! Авантюрист несчастный! Что ты задумал? Где тебя носит? Зачем ты позвонил в самое неподходящее время? И почему сразу не понял, что надо бросить трубку? Ты же болтал, что у тебя чутьё, интуиция, тебя выследить нельзя! Суперагент хренов! Джеймс Бонд!
За стенкой послышалось тихое журчание. Тень зашёл в туалет, отлить.
— Эй, Вова! — крикнула Ика и постучала щёткой по кафелю. — Какой там счёт? Наши опять продули?
В ответ он спустил воду.
— Откликнись, милый, поговори со мной, мне грустно и страшно! Я знаю, ты умеешь говорить!
Тишина. Он, наверное, вышел из туалета, но двигался совершенно бесшумно. Даже дверью не скрипнул.
— Молчишь? Ну и чёрт с тобой! Да, кстати, мне скоро надо уходить. Я не собираюсь целый день торчать дома.
Она нашла его на прежнем месте, в кресле у телевизора, и встала между ним и экраном.
— Ты понял меня, Вова? Я должна уйти.
Он посмотрел на неё своими пустыми ямами и произнёс одно слово:
— Нет.
— Тот есть как — нет? — Она взяла сумочку, звякнула ключами. — Пока, милый!
— Стой! — Он даже не шевельнулся, продолжал сидеть в кресле, развалившись, но в руке его каким-то странным образом появился пистолет, и дуло было направлено на Ику.
Она не испугалась, только удивилась. Такое уже было в её жизни, очень давно, двенадцать лет назад. Она чувствовала, что если этот тупой Вова её и убьёт, то не здесь и не сейчас. И вообще, надо беречь нервы. Глубокий вдох, воздух задержать на десять секунд, затем медленный выдох.
— Что, все так серьёзно?
— М-гм.
— Ну хорошо. Давай поговорим, если ты в принципе способен произнести больше одного слова. — Ика выключила телевизор и уселась перед Вовой на пол по-турецки. — Тебе ведь тоже в лом здесь торчать, верно? Я понимаю, вам нужен Марк. Но никто не знает, куда он делся и когда появится. А вдруг через неделю? Связи с ним никакой нет. Мобильник он оставил дома. Ты расскажи по-хорошему, чего тебе и твоей носатой дуре в принципе надо. Может, мы все решим спокойно?
Он слушал, очень внимательно. Когда она закончила, произнёс:
— Нет.
— Что — нет? У тебя проблемы с речью? Я в детстве заикалась, очень сильно. И знаешь, что мне сказал умный доктор, который меня лечил? Чтобы говорить, надо говорить. Ну, давай, попробуй. И убери ты пушку свою.
Он спрятал пистолет в карман широких штанов. Ика смотрела на него. Он молчал.
— Допустим, у меня жрать нечего. Сигареты кончились. Надо выйти в магазин.
— Нет.
— Ой, блин, ну ты упёртый мужик, Вова! Если я здесь сдохну от голода, тебе это по фигу. Но ты сам, вон какой здоровый, ты что-то должен есть.
Он молча взял пульт, включил телевизор.
— Ты меня достал, понял, Вова, ну достал, блин! — закричала Ика и вскочила на ноги. — Нет, я всё-таки позвоню в милицию!
— Звони. — Край тонкого рта дрогнул, Ика поняла, что человек-тень улыбается.
* * *Вазелин, конечно, проспал, только в одиннадцать продрал глаза. Наташа хотела пойти с ним. Он рявкнул:
— Нет, ты начнёшь влезать, мешать.
Она всё-таки вышла в коридор, проводить его, рыхлая баба, в дешёвом цветастом халате. Отёчное лицо лоснилось, волосы свалялись, и пахло от неё утром нехорошо, кислятиной какой-то. Когда она хотела его поцеловать на прощание, он увернулся.
— Все, я опаздываю.
— Только не кури на голодный желудок! И попроси у него удостоверение, — крикнула она в хлопнувшую дверь.
— Вот дура, — сказал Вазелин своему отражению в зеркале в лифте, — удостоверение! А он потом напишет, что я параноик, который никому не доверяет. Достала она меня, сил нет. Наташка по утрам какашка, нимфетка по утрам конфетка, — пропел он басом, слегка прочистив горло.
Пока шёл от дома до кафе, повторял про себя эту строчку, вертел её так-сяк, прикидывая, может ли получиться песенка.
— Здравствуйте, вас уже ждут, — сказал метрдотель.
Вазелина в кафе знали. Он бывал здесь часто, встречался с журналистами, иногда просто приходил поесть. Хорошо, что метрдотель проводил его к столику, иначе он ни за что не узнал бы корреспондента. У него была отвратительная память на лица.
Парень пил кофе и читал газету. Вазелин плюхнулся напротив.
— Привет, извини, я опоздал.
— Ничего страшного, — парень сверкнул белыми зубами, — скажите, как мне вас называть, Вазелин или Валентин Фёдорович?
— Ну, вообще-то, я Ваз. Странно, что ты этого не знаешь. Тебя как зовут? Я забыл, извини.
— Антон.
— Ладно, Антон, я сначала пожру что-нибудь. Не возражаешь? Кстати, можешь подробно описать мой завтрак. Публике всегда интересно, чем питаются гении.
Гений заказал себе омлет с беконом, горячие гренки, свежий ананасовый сок, двойной кофе со сливками.
— Скажите, у вас есть враги? — спросил Антон, когда ушёл официант.
— А как же? — ухмыльнулся Вазелин. — У кого их нет? Я красивый, талантливый, знаменитый.
— Вы именно такой?
— Ты сомневаешься? Тогда зачем пришёл брать у меня интервью?
— Что вы, я нисколько не сомневаюсь, мне очень нравятся ваши песни. Я спросил потому, что талантливые творческие люди редко бывают в восторге от самих себя, у них случаются приступы рефлексии, депрессии, бывают периоды, когда не пишется, и это очень мучительно. Вы всегда в полном порядке? Одни победы, никаких поражений?
— А, ты хочешь, чтобы я тебе поныл, пожаловался? — Вазелин подмигнул. — Типа, не волнуйтесь, ребята, великий Ваз такой же, как вы. Он не всегда в шоколаде, иногда бывает и в дерьме. Нет, малыш, этого ты от меня не услышишь. Я — солнце русской поэзии.
— Солнце в шоколаде, — Антон покачал головой, — звучит не очень аппетитно. Впрочем, солнце в дерьме ещё хуже. Когда вы сочиняете свои песни, вы сразу пишете набело, или всё-таки какие-то строчки вам не нравятся, вы их вычёркиваете?
— Да-а, вычёркиваю, рву черновики, сжигаю! И волосы рву на голове, хожу весь такой трагический, потерянный. — Вазелин сделал важное лицо, заговорил тягучим басом. — Творческий процесс так колбасит меня, жуть, я парюсь иногда над песней неделю, месяц. — Он брезгливо сморщился. — Ой, блин, ну зачем тебе нужно это нытьё? Вчерашний день, отстой. Кстати, слушай, мы пишемся уже или просто болтаем?
— Пишемся, — кивнул корреспондент.
* * *— Ольга Юрьевна, руководство запретило пускать в эфир нашу передачу, — Миша Осипов так кричал в трубку, что у Оли заболело ухо, — представляете, без всяких объяснений, просто нет — и все!
— Ну, наверное, какая-то причина есть, — сказала Оля.
— Очень, очень формальная причина. Отговорка. Будто бы, пока идёт расследование, информация об этом убийстве засекречена в интересах следствия.
— Но мы с вами не выдавали никакой информации. Только общие рассуждения. Ваше руководство видело запись?
— Конечно. По-моему, больше всего их напугала та часть разговора, где мы обсуждаем, почему закрыли группу Гущенко. Я предложил обрезать этот кусок, но все бесполезно. Знаете, я десять лет на телевидении, но такого у меня ещё не было. Иногда просят что-то смягчить, не называть имён, но чтобы совсем сняли передачу, в день эфира, когда уже прошли анонсы, — это что-то запредельное!
— Ясно, — рассеяно ответила Оля.
В кабинет заглядывала медсестра Зинуля и делала выразительные знаки. Надо были идти к старику Никонову. Только что явился главный со свитой. Наташка успела сбегать к нему, нажаловаться, что мужа неправильно лечат. Оказалось, у неё есть кто-то там важный в министерстве, она тут же, из кабинета главного, ему и позвонила.
Главный ещё не остыл после истории с Ивановым по матери и сейчас возбуждённо потирал руки, сверкал грозными очами. Оля этого сверкания не боялась и вкратце объяснила главному, в чём суть претензий госпожи Никоновой.
— Девушка хочет, чтобы старик сначала был немножко вменяемым и подписал завещание, а потом чтобы сразу стал совсем невменяемым и остаток своих дней провёл в интернате.
