Клер Макинтош - Личный мотив

Сначала она не могла заговорить, а потом уже не могла остановиться:

— Иен что-то сделал с тобой? Это ведь он, верно?

Я отвернулась, увидела пустую детскую люльку и закрыла глаза. Ева никогда не доверяла Иену, хотя он очень старался, чтобы никто не догадался о его нраве. Я всегда отрицала, что у нас что-то не так: сначала была слишком ослеплена любовью, чтобы видеть трещины в наших отношениях, потом — потому что мне было стыдно признаться, что я столько лет живу с человеком, причинявшим мне боль.

Тогда я очень хотела, чтобы Ева обняла меня. Просто обняла и прижала к себе покрепче, чтобы заглушилась боль, от которой я едва могла дышать. Но моя сестра была очень рассержена, и ее собственное горе требовало ответов — ей нужна была его причина и человек, который в этом виноват.

— Он — источник всех неприятностей, — заявила она, и во время этой тирады я плотно зажмурила глаза. — Ты, может быть, этого не видишь, зато я вижу. Тебе нельзя было оставаться с ним, когда ты забеременела, и тогда твой ребенок, вероятно, был бы сейчас жив. Так что ты виновата в этом не меньше, чем он.

Я в смятении открыла глаза. Слова Евы обожгли меня, обидели до глубины души.

— Убирайся отсюда! — сказала я надтреснутым, но твердым голосом. — Моя жизнь тебя не касается, и ты не имеешь права рассказывать, что мне делать. Убирайся! Не хочу тебя больше видеть.

Ева тогда вылетела из палаты, оставив меня совсем потерявшей голову, беспомощно прижимающей руки к пустому животу. Боль причинили не столько слова Евы, сколько их справедливость. Моя сестра всего лишь сказала правду. В смерти Бена была виновата я.

В последующие недели Ева пыталась связаться со мной, но я отказывалась с ней говорить. В конце концов она оставила эти попытки.

— Ты понимала, что представляет собой Иен, — говорю я. — Мне следовало прислушаться к твоим словам.

— Ты любила его, — просто говорит она. — Совсем как наша мама любила папу.

Я напряженно выпрямляюсь.

— Что ты имеешь в виду?

Наступает пауза, во время которой я вижу, как Ева решает, говорить мне это или нет. Я мотаю головой, потому что внезапно вижу то, что отказывалась признавать в детстве.

— Он бил ее, да?

Она молча кивает.

Я думаю о своем красивом и умном отце, который всегда находил что-то забавное, чтобы поделиться со мной, который кружил меня вокруг себя даже тогда, когда я была уже слишком большой для таких игр. Я думаю о своей матери: всегда такая тихая, неприступная, холодная. Помню, как я ненавидела ее, когда она позволила отцу уйти.

— Она терпела это много лет, — говорит Ева, — но в один прекрасный день я вернулась из школы и увидела, как он избивает ее в кухне. Я закричала, чтобы он прекратил, а он развернулся и ударил меня по лицу.

— Боже, Ева…

Я в шоке, что у нас настолько разные воспоминания о детстве.

— Он здорово испугался. Сказал, что ему ужасно жаль, что он просто не заметил меня, но я видела выражение его глаз перед тем, как он ударил меня. В тот момент он ненавидел меня, и я по-настоящему верю, что он мог меня убить. И тогда в маме словно что-то переключилось: она сказала, чтобы он уходил. И он ушел, не сказав ни слова.

— Он ушел, когда я возвращалась домой после занятий в балетной студии, — сказала я, вспоминая, как горевала, когда узнала об этом.

— Мама сказала, что если он когда-нибудь хотя бы приблизится к нам, она пойдет в полицию. Сердце ее разрывалось, когда она прогоняла его от нас, но она сказала, что должна была нас защитить.

— Она мне этого никогда не рассказывала, — говорю я и понимаю, что просто никогда не давала ей такой возможности.

Теперь я удивляюсь себе: как можно было настолько неправильно воспринимать то, что происходило? Я жалею, что мамы сейчас нет рядом, чтобы я могла все уладить.

Волна эмоций переполняет мое сердце, и я начинаю всхлипывать.

— Я знаю, детка, я все знаю…

Ева гладит меня по голове, как когда-то в детстве, а потом обнимает и плачет вместе со мной.

Она остается со мной два часа, пока Патрик бродит между столовой и моей палатой: с одной стороны, он хочет дать нам возможность побыть вместе, а с другой — опасается, как бы я не переутомилась.

Ева оставляет меня с пачкой журналов, которые я точно читать не буду, и обещает приехать, как только я вернусь в свой коттедж, — доктор сказал, что это произойдет через день-два.

Патрик сжимает мою ладонь.

— Йестин пришлет пару ребят с фермы, чтобы они привели коттедж в порядок, — говорит он, — а еще они поменяют замок, чтобы ты точно знала, что ключ есть только у тебя.

Должно быть, он видит беспокойство в моих глазах.

— Они там все поправят, — говорит он, — и все будет так, будто ничего не случилось.

Нет, думаю я, так уже никогда не будет.

Но я сжимаю руку Патрика в ответ и вижу в его глазах лишь искренность и доброту. Думаю, несмотря ни на что, я смогла бы жить с этим человеком. И жизнь эта может быть хорошей.

Эпилог

Вечера стали длиннее, и Пенфач снова вернулся в свой естественный ритм жизни, нарушаемый только летним наплывом отдыхающих, рвущихся к морю. В воздухе витают ароматы крема для загара и морской соли, а колокольчик над дверью деревенского магазина, похоже, вообще не затихает. Парк трейлеров, блестя свежей краской, с магазинными полками, забитыми основными товарами для отпускников, открывает новый сезон.

Туристам местечковые скандалы не интересны, а энтузиазм пустых пересудов коренных жителей, к моему немалому облегчению, быстро тает. Ко времени, когда ночи снова начинают удлиняться, сплетни угасают, не подпитываясь свежей информацией и встречая решительный отпор со стороны Бетан и Йестина, которые считают своим личным делом поставить на место любого, кто утверждает, что знает, что там произошло. Уже очень скоро свернута последняя палатка, продано последнее детское ведерко с лопаткой, съедено последнее мороженое — и все забыто. Там, где совсем недавно меня встречали лишь закрытые двери и осуждение, я теперь нахожу теплый прием и распростертые объятия.

Верный своему слову, Йестин действительно привел коттедж в порядок. Он сменил замок, поставил новые окна, закрасил граффити на деревянной двери и ликвидировал все следы того, что там случилось. И хотя мне никогда не удастся стереть ту ночь из памяти, я по-прежнему хочу оставаться здесь, на высоком скалистом обрыве, где нет ничего, кроме свиста ветра. Я счастлива в этом коттедже и не позволю Иену разрушить и эту часть моей жизни тоже.

Я беру поводок Боу, и он нетерпеливо топчется у двери, пока я надеваю пальто, чтобы вывести его на последнюю прогулку перед сном. Я до сих пор не могу заставить себя оставлять дверь незапертой, но когда я дома, то уже не запираю ее на засов и не подскакиваю на месте, если Бетан заходит без стука.

Патрик частенько остается у меня, хотя, заметив мою случающуюся время от времени настоятельную тягу к одиночеству еще до того, как я сама это осознала, он периодически уезжает к себе в Порт-Эллис, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Я смотрю вниз на залив, для которого наступило время прилива. Пляж испещрен следами людей и собак, а также чаек, которые бросаются вниз, чтобы достать из песка морских червей. Уже поздно, и никого нет на прибрежной тропе, идущей по вершине скалистого обрыва, где недавно установленные перила напоминают гуляющим об опасности подходить слишком близко к краю. Я вдруг испытываю приступ одиночества. И мне очень хочется, чтобы сегодня вечером Патрик приехал.

Волны разбиваются о берег, прилив накатывает на песок белую пену, которая пузырится и исчезает, когда волна отступает назад, к морю. Каждая последующая волна продвигается уже чуть дальше, на несколько секунд оставляя за собой гладкую полоску блестящего песка, пока не накатит следующая, заполнив освободившееся пространство. Я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, когда замечаю какие-то очертания на песке. Через миг это исчезает. Море смыло надпись, хоть я вообще не уверена, что действительно видела ее там. Закатное солнце отражается в волнах, и темный влажный песок поблескивает в его лучах. Я мотаю головой и поворачиваюсь к коттеджу, но что-то удерживает меня. Я возвращаюсь к обрыву и подхожу к самому его краю, чтобы взглянуть вниз, на пляж.

Там ничего нет.

Я плотнее запахиваю пальто — мне вдруг становится холодно. Это просто видение. На песке ничего не написано, нет там никаких жирных прямых букв. Все это не здесь. Я не могла видеть там свое имя.

ДЖЕННИФЕР

Море не останавливается ни на минуту. Новая волна наплывает на отметины на песке, и вот они уже ушли. Пока продолжается прилив, чайка делает последний на сегодня круг над заливом, и солнце опускается за горизонт.

А затем наступает темнота.

От автора

Я начала свою подготовку в качестве полицейского в 1999 году, а 2000-м меня направили в Оксфорд. В декабре того же года в районе Блэкберд-лейс-эстейт под колесами машины, угнанной, чтобы просто покататься, погиб девятилетний мальчик. Следствие по делу о непредумышленном убийстве длилось четыре года, и за это время полицией было проведено обширное расследование. Мои первые годы на службе в полиции проходили на фоне следствия по этому делу, и когда через три года я перешла в ОКР, то все еще продолжала рассылать по нему запросы и наводить справки.