Хозяин тайги - Борис Андреевич Можаев
Люся взяла колосок, помяла.
— Как интересно!
Снизу, от пристани, поднимался Василий. Муся, заметив его, быстро пошла навстречу.
— Ну, что стряслось? Зачем вызывали? — спросила она.
— Судейкин накляузничал...
— Насчет Пантелея?
— Да.
— Ну и что? Запретили?
— Отстоял...
— Спасибо, милый! — Она целует его. — Значит, можно продолжать на заимке?
— Продолжай, — говорит он весело.
Серп режет пшеницу. Ловкие женские руки крутят свясло, вяжут снопы. Вот уже целый крестец, второй, третий.
Укладывают снопы Муся, Авдотья, Марфа, Люся...
Мы видим, как летят эти снопы на телегу... Воз растет до поднебесья. Его утягивают деревом.
Поскрипывая, телега катится по травянистой дороге. Пантелей идет сбоку.
И вот уже цепы мелькают в воздухе... Летит зерно во все стороны. На току лежат снопы...
Лопата подкидывает зерно высоко-высоко, оно опускается на землю медленно, и так же медленно отлетает от него полова. Ворох золотистого зерна все растет и растет...
— Цены ему нет! Оно дороже золота, — говорит Муся.
Они стоят все вшестером возле этого вороха, и каждый берет на ладонь и разглядывает зерно, будто бы оно и впрямь чудо.
— Мы из него вырастим такой сорт, которому никакой холод нипочем. По всей Якутии пойдет, — говорит Муся. — Вы его берегите как зеницу ока, Пантелей Филатыч. Вы его в отдельный сусек ссыпьте.
— Об чем беспокоитесь? Все будет как надо.
— А по морозу, как только первопуток установится, мы приедем за зерном.
— Приезжайте, милости просим.
Василий мастерит детишкам тележку, прилаживает плетеный короб на четыре деревянных колеса.
— Вот сейчас наладим телегу, сядем и поедем.
— А куда мы поедем? — спрашивает Володя.
— Далеко... На Северный полюс.
— Это там, где мама работает? — спрашивает Наташа.
— Ну, мама работает чуть поближе, — отвечает отец.
— А почему же тогда она домой не приходит?
— Она приходит, когда вы спите.
— А когда же она уходит? — спрашивает Володя.
— И уходит, когда вы еще спите.
— Значит, мама наша не спит, — решил Володя.
Чапурин и Аржакон вносят в коридор охапки снопиков из ячменя и овса и проносят их мимо Василия в лабораторию. За ними появляется Муся, в фартуке у нее пшеничные колоски. Она остановилась:
— Вась, погляди! Вот и все, что я смогла собрать на наших делянках, показывает она колоски Василию.
— Это олекминский сорт?
— Все тут. И вировские, и олекминские. Все питомники забраковала — не созрели. Вот и вся элита.
— Зато у Пантелея много.
— Да, на Пантелееву пшеницу вся надежда.
— Мама, ты больше не уйдешь от нас? — спрашивает Володя.
— Милый мой! — она поцеловала его. — Вот подойдет зима, еще надоем тебе.
— Мария Ивановна, а можно мне и на будущий год прийти? — спрашивает Люся, стоявшая за ее спиной.
— Конечно, дорогая, если тебе интересно.
— Мне очень, очень интересно! Я поступлю обязательно в институт. Вот только школу окончу.
— Спасибо тебе за старание! Зимой учись как следует.
Зима. Сквозь окно селекционной лаборатории видно, как летят белые снежинки. Муся и Марфа сидят, сортируют семена, пересчитывают, ссыпают в бумажные пакетики. Теперь на стенах развешаны апробационные снопики, на полках колоски.
Входит Чапурин.
— Лошадь запряжена... Поедем, что лича?
Чапурин и Муся подъезжают на дровнях к заимке Пантелея. Вот и поля, теперь опустевшие, сарай, овины хлебные. А вот и дом. Но странно — не лают собаки, не видать ни хозяина, ни хозяйки. На крыльцо вышел ветхий мужичонко с ведрами, в нагольном полушубке и валенках.
— Вам кого? — спросил он Мусю.
— А где Пантелей Филатович?
— Хозяин что ли?
— Да.
— Ен теперь далеко.
— Куда он уехал?
— Туда, куда повезли. А куда повезли, одному богу известно. Да вы иль не слыхали? — удивился он наконец. — Его же выслали. Здесь теперь живет бригада лесорубов.
— А где Авдотья с детьми?
— В амбаре.
— Там же холодно?
— Они "буржуйку" приспособили. Привыкнут!
Муся быстро пошла к амбару. Здесь и в самом деле из крыши торчала труба, из которой густо валил дым. Она постучала. Открыла ей Авдотья и, как увидела ее, закрылась углом платка и заголосила. Муся обняла ее за плечи.
— Как же это случилось-то?
От "буржуйки" поглядывали мальчишки, одетые в пиджаки и валенки. Авдотья откашлялась, утихла, открыла заплаканное лицо.
— Вечером приехали на двух подводах. Скотину увезли и его посадили... А потом уж этих вот, лесорубов, привезли, а нас в анбар переселили...
Авдотья прошла к сусеку.
— Зерно-то ваше в сохранности. Пока не добрались до зерна-то. Забирайте...
— Спасибо! И вот что, Авдотья, собирайся! Детей собирай, и поедем с нами.
— Да куда же мне ехать? — заплакала опять Авдотья. — Кому я нужна?
— Мы вас проведем рабочей. И комнату вам дадим.
— Спасибо вам, кормилица! Матушка-заступница... — завопила Авдотья и повалилась перед Мусей на колени. — Всю жизнь за тебя бога молить буду.
Глядя на мать, горько заплакали дети.
— Что вы? Что вы? Встаньте! Разве так можно? — говорила Муся, пытаясь поднять Авдотью.
— Чапурин, собирайте детей! — приказала Муся.
Авдотья мигом встала.
— Да вы уж не обессудьте. Я сама быстренько соберусь. А вы зерно-то, зерно грузите в мешки. Там вон и мешки приготовлены.
Чапурин взял мешок, развернул его, пощупал и сказал:
— Добрый мешок... Травяной! Начнем, что лича!
Муся с Авдотьей стали держать мешок, а Чапурин насыпать зерно.
Подвода с Мусей, Авдотьей с детьми и Чапуриным подъезжает к станции.
— Сгружай пшеницу, — говорит Муся Чапурину и решительно идет в дверь.
Комната Судейкина. По стенам развешаны осовиахимовские плакаты: разрезы винтовки и противогаза, окопы полного профиля, с красноармейцами, ползущие по-пластунски стрелки и прочее. Судейкин сидит за столом, подбрасывает костяшки на счетах.
Входит Муся.
— Сидор Иванович, мы приняли новую рабочую. Квартиры пока у нас нет. Придется размещать в вашем кабинете.
— То есть как в моем кабинете? А мне куда?
— Переселяйтесь к директору. Зимой вам будет веселее.
— А кого мы приняли? Что за рабочая?
— Авдотья Одинцова.
— Ту самую, с заимки?
— Да.
— А вы знаете, что их раскулачили?
— А это меня не интересует. Приказ директора... Прошу
