Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
— Та-а-ак! — приподнялся Путилин. — А вы проверили этих наследников Нижебрюховых?
— Конечно, Иван Дмитриевич. Лично ездил допрашивать. Насколько можно судить из слов управляющего, ни Владимиров, ни Фаберовский не знали, кому принадлежит дом, где они проживали. Сами наследники Нижебрюхова, госпожа Дарья Семеновна Пфлюгер с детьми, тоже не ведали, кто живет в их доме. А когда я сказал об этом госпоже Пфлюгер, она упала в обморок и теперь лежит в нервной горячке. Врачи говорят, что состояние ее тяжелое и весьма скорбное. Муж ее, Франц Пфлюгер, никогда фамилии Владимирова не слышал и объяснить произошедшее с его женой не может. Кстати, в горячке сейчас лежит и капитан Сеньчуков.
— А с этим-то что? Тоже в обморок упал?
— С этим история еще более странная. В квартире капитана прошедшей ночью произошло из ряда вон выходящее событие: он вернулся из Гатчины, где с семейством навещал мать, и обнаружил в доме страшный погром. Было изрублено все и вся, кроме того, в шкафу была кровь, и кровь же смывали с рук в ведре под столом. Мы допросили солдата на дежурстве и жандарма у дворца, они сообщили, что к этому дому действительно приезжал человек, похожий на поляка, а второй стоял под видом лихача и дожидался. Потом они видели, как какой-то человек с перевязанной кровавыми тряпками головой и в тулупе вынес большой мешок, вероятно с трупом. Но у фальшивого лихача пала лошадь, и оба вынуждены были бежать на своих двоих через Дворцовую площадь к Мойке. Их видел швейцар в Министерстве иностранных дел, и по его описанию эти двое — как раз наши жулики. В квартире была найдена сломанная пехотная шашка, а также турецкий ятаган, которым и были произведены все разрушения в квартире. Я допрашивал капитана, но он, похоже, действительно ничего не знает. А теперь еще эта горячка. Доктор Фовелин говорит, что Сеньчуков оправится достаточно, чтобы вновь быть подвергнутым допросу, не раньше чем через неделю.
— А что в квартире стырили?
— Полушубок денщика. И, кажется, какую-то групповую фотографию у туши медведя, но супруга капитана не может толком описать, кто на ней был изображен кроме капитана. На кровати в спальне валялась открытая шкатулка с орденами, но сами ордена все на месте.
— Что-то эти мазурики шукают: либо у вдовы Сеньчуковой, либо у капитана.
— Путилин опять засунул щепотку табака в нос. — И это что-то — маленькое, если они шукали его в шкатулке и на генеральше.
— Но это еще не все, — сказал Вощинин. — Мы выяснили, что накануне нападения на генеральшу Сеньчукову в гатчинском поезде поляк участвовал в странном происшествии на крыше доме Балашовой, на Шпалерной.
— Это который раньше графине Клейнмихель принадлежал? Двухэтажный, рядом с бывшим домом Пашкова, где теперь французское консульство? Знаем мы этот дом, отлично знаем. И что же там делал наш польский мазурик?
— По крыше бегал. От капитана Сеньчукова.
Табакерка выпала из рук Путилина, просыпав табак на халат.
— Надо тебе капитана из горячки выводить, Платон Сергеевич. Давай-ка еще выпьем.
— Должен вам признаться, оба мазурика практически были у нас в руках. Но упорхнули птички.
— А вот у меня была прямо противоположная история. Я тебе не зря говорил: не найти, а поймать! Вызвали раз меня к графине Гендриковой. Дурепа была первостатейная. «Вы, Путилин, — говорит она, — все можете найти, так найдите мне любимого Коко.» У нее, у суки, попугай, вишь ты, в форточку улетел. «А не найдете, — говорит, — пожалуюсь Государю, чтобы он кого порасторопнее поставил.» Вышел я в растерянности на улицу. Что делать — ума не приложу. Решил уж у прислуги идти выяснять, как выглядел, чтобы такого же купить, ан глядь — а эта сволочь пернатая на тумбе у подъезда сидит. Я его в шапку сгреб — и назад. Большой успех был. Вот табакерка — полюбуйся, за тот случай дарена. А вы то чего же дзьобом клацали?
— Поставили мы за квартирой на Мещанской наблюдение, посадили в соседнем номере агента. Да вы его знаете — Василий Икоркин. Вчера ночью после случая у капитана Сеньчукова они в той квартире объявились. Василий следил за ними всю ночь. А утром они, видимо, обнаружили слежку и отравили его через замочную скважину карболкой. Уж на что Василий опытен — и ножом его подкалывали, и удавку накладывали, и обухом промеж глаз получал — а такого никак ожидать не мог.
— Неужто помер? — перекрестился Путилин.
— Слава Богу, доктор вовремя поспел. Он уж Василию и гашеной извести с сахаром давал, и глауберову соль, и молоко с известковой водой. Однако коньяком все же отпоил.
— Не возьму только в толк, Платон Сергеевич: они что Василию — лейку через замковую скважину вставили? И почему карболкой? Нешто обыкновенных ядов в аптеке не купить?
— Они его из гидропульта струей отравили, мы в комнате их инструмент нашли. Оказалось, что они все лето и осень при Санитарной комиссии дезинфекторами подрабатывали. И инструмент за ними числится несданный, у меня справка от санитарного врача Коломенской части Долинского имеется.
— А сами мазурики, конечно, ухряли?
— Ухрять-то они ухряли, но Василий, перед тем как его отравили, слышал, что они на Шпалерную собирались. Я туда тотчас людей послал, но они там пока не объявлялись. Управляющий сказал, что эти жулики как представители городской управы незадолго перед тем осматривали весь дом, проявив особое внимание к двум квартирам на втором этаже, и затребовав от него, Чреслера, список посещающих квартиры. Более того, в квартире на Мещанской после сегодняшнего обыска были обнаружены те самые окровавленные тряпки, которыми был перевязан сбежавший с квартиры капитана Сеньчукова человек. Так что это точно они.
— А где они закладку брали — уже выяснили?
— Я отправил людей, но хозяин сам явился в полицию. Терентий Ухабов.
— Ну они, я тебе скажу, и мастера! У Терентия Ухабова закладку отобрать! Я этого Ухабова еще по делу об убийстве протоиерея Свисторакова корнетом князем Несурадзе в 1888 году помню. Уж такой прожженный, ему бы с Несурадзе на каторгу следовало идти, так он еще грошей на этом поимел!
— Он сказал, что они показали ему открытый лист, и так пужали, что он даже фамилий со страху не углядел.
— Да, тебе таких, Платон Сергеич, трудненько будет поймать.
— Вот и я говорю — надо официально дело открывать. А то я даже агентам на расходы денег не могу выдать, они на конке на мои кровные ездят.
— Так что же им, на халдыговине на свои ездить? Они завсегда на гроши начальства ездили. А официально дознание ты погоди открывать. Я Ивану Александровичу намекну, что не худо было бы вперед дать. А ты бы человека послал по богатым домам в Коломне, пусть у дворников поспрашивают насчет наших дезинфекторов: не пропадало ли у жильцов чего после их визита, и так, вообще…
— Агента я, конечно, пошлю, но у наших мазуриков на квартире мы нашли интересную тетрадь. Вот, хотел вам показать.
Вощинин протянул Путилину провонявшую карболкой «Исповедь дезинфектора».
— Весь я его не успел еще изучить, но там есть закладки на тех местах, где автор — очевидно, Владимиров, — описывает посещение ими богатых коломенских домов.
— «Записки сумасшедшего» какие-то, — сказал Путилин. — «И если в приемной зале во дворце августейшего генерал-адмирала всюду сновали вестовые и весталки, что, конечно, мешало нам чрезвычайно, итальянское посольство на Мойке явилось нам воистину оазисом роскошной жизни посреди коломенского убожества, заставленным не дешевыми безделушками, а дорогими, достойными нашего внимания образцами искусственной деятельности.»
— Вы дальше, дальше читайте, Иван Дмитриевич.
— «На каминной полке в парадной зале барона Марокетти, куда мы беспрепятственно проникли, стояли пара канделябр и каминные часы — как сказал г-н Ф., саксонского фарфору прошлого столетия, за который в Лондоне дали бы не меньше 500 фунтов.”
— Ну как? У этих молодцев губа-то не дура. А вы почитайте список предметов в испанском посольстве.
— А Малечка — это кто? — спросил Путилин.
— Кшесинская-вторая, — сухо ответил Вощинин.
— Так значит наследник — это действительно наследник?
— Да-с.
— И они для всех посещавшихся ими домов такие описания оставляют? — Путилин полистал рукопись.
— Нет, такие списки есть только для испанского и итальянского посольства, для дворца великого князя Алексея Александровича и управления кондитерской фабрики Жоржа Бормана.
— Уж не специализируются ли они на иностранных миссиях и посольствах? На Шпалерной соседний дом — французское консульство, это зады посольства, а далее дом шведской и норвежской миссии. Надо бы по всем посольствам и миссиям пройтись, узнать, не появлялись ли они там. Иноземные послы да посланники местные порядки дурно знают, полицию не пустят, потому что на то дипломатический порядок есть, а дезинфекторов без разговоров пустят, особенно во время эпидемии. Да не мешкай, если что у дипломатов стырят — лиха не минешь, тем более, что Грессер твой помер. Когда камердинер французского посла серебряный сервиз украл и заложил, мы с приставом Шерстобитовым о Сибири уже подумывали. Это было, правда, при Николае Павловиче, но тебе и сейчас по шапке не меньше дадут. Ты спрашивал в этих посольствах — пропадало что после их визита?
