Елена Топильская - Белое, черное, алое
Как раз на этих словах дверь приоткрылась, и в кабинет зашел Кораблев с бесстрастным лицом. Не дрогнув мускулом, он сообщил, что Анджела в коридоре. Я поднялась и пошла отпускать Денщикова. Мы с ним подписали протокол, Денщикова проводили до выхода, и я попросила привести в кабинет, где было в этот день мое рабочее место, Анджелу.
Но то ли я уже была выпотрошена до последнего, то ли Анджела взбудоражена предательством Ленечки сверх меры, - разговора у нас не получилось. А когда Анджела начала хамить, я даже отказалась от проведения опознания ее молодым юристом Костенко и, кипя, как гейзер на Камчатке, мстительно заполнила протокол задержания Анджелы на трое суток, как подозреваемой в вымогательстве с отягчающими обстоятельствами. Писала и про себя ругалась в свой адрес последними словами: нельзя мстить подследственным. Нельзя так идти на поводу у эмоций! Но было уже поздно. Естественно, Анджела заявила, что без адвоката она даже задницу себе не почешет в стенах РУБОПа, и ее допрос был отложен до следующего дня, поскольку у адвокатов закончился рабочий день и обеспечить ей защитника сегодня было невозможно.
Когда я появилась в кабинете у Кузьмича и с жалобным видом положила перед ним копию протокола задержания Анджелы, Кузьмич сочувственно на меня посмотрел и сказал:
- Машечка, деточка моя, как ты сегодня устала! Иди отдыхай, завтра я за тобой машину пришлю. Завтра все будет в лучшем виде... Во сколько за тобой заехать?
- Василий Кузьмич, у меня завтра встреча в тюрьме с вашей женой, у нас предъявление обвинения, и уже никак не отложить, сроки поджимают. К трем часам в тюрьму женскую за мной заедьте, ладно?
- Очень хорошо, - ответил Василий Кузьмич. - А мы за это время с девушкой поработаем, она нам все расскажет.
- В каком смысле? - испугалась я.
- Ты что? Мы не звери, солдат ребенка не обидит, не бойся. Иди, Машечка, отдыхай. Леша, ты проводи ее до квартиры. Машину я вам дам.
Когда мы с Лешкой вышли за ворота РУБОПа, он спросил:
- Ну, как тебе реализация?
- Никак, Леша, - подумав, честно ответила я. - Никаких результатов.
-Ну, это ты загнула! А оружие? Цельный автомат изъяли! И "русских братьев" ты к убийству привязала!
- А Денщиков? - уныло возразила я. - С "русскими братьями" я и не сомневалась, а вот с Денщиковым что делать? И Скородумов умер, я тебе еще не сказала?
Лешка присвистнул:
- Да, это меняет дело. Он же и не допрошен ни разу?
- То-то и оно, - так же уныло подтвердила я. - А теперь суд от его заявления отмахнется, мол, это не документ, и в основу обвинения его не положишь.
- Машка! - Горчаков остановился, в упор глядя на меня. - А где скородумовский бумажник? Теперь-то ты имеешь право туда залезть?
Я кивнула:
- Завтра, Леша, после тюрьмы.
- А где он? Куда ты его так хорошо заныкала, что уверена, что он тебя дожидается?
- Вот завтра привезу его и скажу, где он был, - ответила я.
- А почему завтра? Почему сейчас не можешь?
- Потому что ему еще ночь там лежать, где он сейчас. Мало ли что...
Подошла выделенная для нас Кузьмичом машина, мы сели, я назад, а Лешка рядом с водителем, и путь до дома прошел в молчании.
Проснувшись на следующее утро, я осознала, что не помню, как пришла домой, о чем говорила (и говорила ли вообще) с Сашкой, не помню, как я легла в постель и заснула, и что мне снилось. Единственное, что меня стало беспокоить, как только я окончательно продрала глаза, это судьба Анджелы. Что-то мне было не по себе от зловещего обещания Кузьмича: "Не бойся, Маша, она все расскажет!.." Что они там с ней будут делать, чтобы она все рассказала?!
Я даже обрадовалась возможности сменить обстановку и полетела в женский изолятор, где у меня давно было назначено предъявление окончательного обвинения детоубийце. Неразвитая пьянчужка Курлачева, санитарка в интернате, страшная, как смертный грех, да еще и неопрятная и вонючая, тем не менее пользовалась успехом у мужчин, и когда они приходили к ней в гости, угощала их спиртным и угощалась сама, а потом они предавались необузданным утехам. И в последний раз так было, и все бы ничего, если бы не десятилетний сын, которого она брала из интерната на выходные: он почему-то все время пугался, когда просыпался один в темной комнате, и начинал звать маму. А мама, как на грех, была очень занята. Он покричал несколько раз, а потом вылез из кровати и пошлепал босыми ногами в другую комнату, где имела место кульминация любовного угара. Ребенок подошел прямо к барахтающимся любовникам и снова громко позвал: "Мама, мама!" Курлачева в ярости оттого, что ей сломали кайф, вскочила с постели, схватила длинный кухонный нож, которым они перед любовными играми резали колбасу, и полоснула надоевшего сына по шее, после чего хотела продолжить прерванное занятие. Но ее любовник моментально протрезвел, лихорадочно оделся и в панике сбежал. Курлачева тут же упала и заснула, а проснувшись, обнаружила холодное тельце сына в луже крови, и вот тут-то от ее нечеловеческого воя вздрогнул дом.
Я не знала, как после этого матери можно жить, но Курлачева, скорее всего, о таких тонких вещах не задумывалась, туповато смотрела на меня, когда я задавала ей вопросы, и, перебивая, просила передать ее матери, чтобы та прислала чаю, а то у нее кончается. Адвокатом у Курлачевой, по назначению, была Галина Павловна, жена Кузьмича, и только это скрашивало мне необходимость общения с моей подследственной.
Я быстренько допросила после предъявления обвинения Курлачеву, и та стала перебирать листки экспертиз, делая вид, что читает, а на самом деле не понимая в них ни бельмеса, но не уходить же в камеру, - какое-никакое, а развлечение, адвокатеса сейчас покурить даст... А Галина Павловна попросила разрешения вызвать ее подзащитную по другому делу. Адвокаты всегда - раз уж попадают в тюрьму со следователем - используют этот визит на всю катушку, вызывают по шесть, по семь человек и так отрабатывают часть гонорара за посещения клиента к тюрьме.
До трех оставалось еще сорок минут, и я не возражала, чтобы Галина Павловна отработала свои гонорары, раз уж с Курлачевой она, как адвокат, назначенный государством, ничего не получит. И через некоторое время конвой привел ее подзащитную, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы точно сказать: где-то под платьем, как лилия на плече у миледи, у нее должна быть вытатуирована роза, обвитая колючей проволокой, - "совершеннолетие встретила в тюрьме". Ей было хорошо за пятьдесят (может быть, в действительности и меньше, но тюрьма не красит человека, а уж тем более женщину). Зубы у нее кое-где отсутствовали, а те, что остались, были желтыми; по всему лицу разбегались морщины, и нос был покрыт вязью проступающих кровеносных сосудиков; но при этом она была причесана, накрашена и держалась как герцогиня в изгнании. Фамилия ее была Ардашева. При виде нее моя Курлачева сжалась в комочек, потеряла всякий интерес к заключениям экспертиз и бесцветным голосом попросилась назад в камеру. Я вызвала конвой, и ее увели. А Ардашева села нога на ногу, вытащила из пачки Галины Павловны сигарету, прикурила от ее зажигалки, изящно откинула руку с сигаретой и усмехнулась в спину Курлачевой:
- Ах, птичка Божия!.. Испугалась, что ли? Обернувшись ко мне, она пояснила:
- Эта птичка Божия попала в мою камеру. Представляете, приводят ее вечером, она тихо садится в уголочке, а дело к ночи, и все бабы начинают охать-вздыхать: "Как .там мой Гришенька? Как там моя Катенька?" У всех почти дети на воле. Потом додумались, ее спрашивают: а ты, голуба, за что сюда попала? А голуба отвечает, мол, за - убийство, сыночку своему горло перерезала, чтобы трахаться не мешал... Да я ее просто спасла: постучала в дверь и говорю цирику, чтобы убрали ее из нашей камеры, а то она до утра не доживет.
На столе перед Галиной Павловной лежала копия обвинительного заключения по делу Ардашевой. Я от нечего делать попросила разрешения глянуть в нее, - эта женщина меня заинтересовала. Посмотрев данные о личности, я поставила себе пятерку за то, что не ошиблась: Ардашева, сорок пятого года рождения, в первый раз осуждена была "по малолетке", за кражу, а второй срок отбывала уже во взрослой зоне. Потом были третья и четвертая судимость, и по всем приговорам лишение свободы. Сейчас Ардашева ждала суда за то, что приревновала своего сожителя и ткнула его ножичком в жизненно важные органы.
Увидев, что она во второй раз была осуждена в шестьдесят шестом году тогда же, когда и Редничук, я из чистого любопытства спросила, где Ардашева отбывала срок по этой судимости; ведь женских зон, куда отправляются осужденные женщины из нашего региона, не так уж много. Ардашева отвлеклась от секретничанья с адвокатесой и назвала мне номер колонии, который я видела на конверте из дома Редничук. Этот номер был зафиксирован у меня в записной книжке, и я не поленилась достать ее и проверить, правильно ли я помню. Ну, значит, они должны были знать друг друга, подумала я, может, мне Ардашева что-нибудь расскажет про Нателлу интересное...
