Наталья Корнилова - Пантера: время делать ставки
— Петр Петрович, — зловеще произнес Сванидзе. — Ну сейчас я этому Петру Петровичу устрою.
Петр Петрович появился вслед за собственным же голосом. Судя по его раскатам, возмущаться зам главврача начал еще в коридоре, а закончил следующей тирадой в палате:
— Вы меня отрываете от дела. Я занят! Морозова нет, и я за главного. Что у вас?
Альберт Эдуардович изложил, в чем дело. Петр Петрович ответил раздраженной фразой, из коей следовало, что хоть Сванидзе и СЛЕДОватель, а совать во все свой длинный нос ему не СЛЕДУет. Визгливые нотки в голосе Петра Петровича показались мне знакомыми, и я обернулась, чтобы поглядеть на этого медика-нравоучителя.
…Откровенно говоря, я не сразу его узнала. Сейчас в его фигуре было столько же осознания собственной важности, сколько забитости и какой-то… приплющенности, что ли, в пору двух наших встреч в подъезде, где жил Серебров, а также и ныне здравствует Абрам Ицхакович Гирин. Я улыбнулась и произнесла:
— Здравствуйте, доктор Лакк.
Замечательно, что он меня не узнал. Или сделал вид, что не узнал.
— Не имею чести, — несколько визгливо ответил он. — Или, пардон, я вас лечил?
— Петр Петрович, а как вы оцениваете состояние вот этого пациента? — спросила я. — Шульгина.
Доктор Лакк важно посмотрел на Родиона поверх очков, а потом ответил с подпрыгивающими нетерпеливыми интонациями, встречающимися в голосе у щенка, поедающего мозговую кость:
— А, черепно-мозговая? Его около недели назад привезли, так? Припоминаю. Ну что могу сказать? Пока что ничего обнадеживающего, но и — ничего страшного, да! По крайней мере, по крайней мере — ваш друг вне опасности. Так что ждите, пока он придет в себя.
Что-то тупо дернуло в горле. Я невидяще посмотрела на доктора Лакка. Он, верно, уловил в выражении моего лица, что до меня не дошел смысл сказанного, и потому повторил еще раз. А потом вышел. Но я уже не заметила этого.
«Ваш друг вне опасности. Ждите, пока он придет в себя…» — и другое: ВАШ РЕБЕНОК ВНЕ ОПАСНОСТИ. ЖДИТЕ. Именно так гласила записка, подброшенная Клепиным после исчезновения Илюши. Ну что же! В этом деле для меня почти не осталось тайн. В теории.
Посмотрим, что будет на практике…
* * *— Вместо того чтобы заниматься серьезным делом, — ворчал Сванидзе вечером того же дня, — я сижу тут с тобой в машине и выслеживаю этого твоего доктора Лакка. И фамилия-то какая-то идиотская.
— Не идиотская, а финская, — отозвалась я. — Навела справки. Он, оказывается, по отцу финн.
— Финны все алкоголики, — бубнил Берт Эдуардович, — я как бываю в Питере, то всякий раз, когда встречаю пьяного в дым, знаю, что это — финн.
— Да ладно тебе на финнов-то тянуть, — отмахнулась я. — Стоп! Вот он вышел. Если сейчас не поедет к Гирину, можешь меня распять.
— Или раз шесть, — буркнул Сванидзе. — Ладно, поехали за твоим финном. А почему ты думаешь, что он едет к Гирину?
— Тоже навела справки. Так вот, агентура в гиринском дворе сообщила, что этого Лакка видели входящим в подъезд, где живет Гирин и жил Серебров, почти каждый день. Что это он так зачастил?
— А у тебя есть предположения? — всполошился Сванидзе. — Кто тебе сказал, что он того… каждый день?
— Есть такой — Антон Антоныч Бородкин. Пенсионер. Так вот он мне и сказал. Антон Антоныч все знает. Вот он отслеживает всех соседей и посторонних. Кто куда, кто к кому…
— Кто — кого, — мрачно продолжил Сванидзе. — Странно только, что такой наблюдательный товарищ не заметил, как Илюша Серебров вышел из подъезда и что с ним случилось.
— А у него уважительная причина. Он в этот самый момент направлялся в магазин за пивом. В тот самый магазин, куда шел Илюша. Но он предусмотрительно оставил, что называется, агента — дворника Калабаева. Правда, тот был пьян и ничего не видел, кроме грязной синей «восьмерки», принадлежавшей некоему Гнилину. То есть он думал, что это Гнилин, и еще удивлялся, что тот с трудом поднимает шлагбаум, хотя обычно делал это с легкостью. А это был не Гнилин, а как раз Лакк. Вот такие дела.
— И ты думаешь, что Лакк причастен к исчезновению Илюши? Что он его похитил?
— Причастен — да. Но похитил — нет, он его не похищал.
— Говоришь загадками. А как же тогда?..
— Сейчас разберемся. Ведь уже подъехали почти. Оставим машину тут. Видишь, как он пыжится со шлагбаумом? Вот то-то. Поднять шлагбаум некому, дворник Калабаев-то зарезан.
— Что, ты думаешь, и его Лакк?..
— Не гони лошадей, Берт Эдуардович. Пойдем-ка лучше за нашим клиентом. Видишь, как он бодренько подруливает к подъезду Гирина. Навострился, привычку приобрел. А ведь двенадцатого толком не умел…
— Двенадцатого? Когда пропал Илья?
— Вот именно. Ну, пошли за ним. Он наверняка к Гирину.
— Но что он там делает, у Гирина-то?
— Постой. Выждем. Выкури сигарету, и пойдем. Позвоним в дверь, и ты попросишь у Гирина… ну, градусник. Если он, конечно, не откроет. А если откроет, то сразу войдем и спросим доктора Лакка. А если совсем повезет, застанем его при исполнении.
Второй вариант — без вопросов о градуснике — прошел. Я молча отодвинула в сторону Абрама Ицхаковича и ринулась в квартиру. Гирин, мне кажется, даже потерял дар речи, потому что в ближайшие полторы секунды я не услышала в спину ни одного нарекания. Но когда дар речи к нему вернулся…
Впрочем, это не помогло. Я вошла в проходную комнату, гостиную, где Лакка не увидела. Я решительно направилась к двери, ведущей в спальню. Дверь отворилась. Я бесшумно проскользнула внутрь и — увидела Лакка. Он склонился над изголовьем лежавшего на постели человека. Всклокоченные темные волосы, бледная кожа, бинтовая повязка. И — это был ребенок. Я неслышно шагнула и заглянула в лицо лежащему. Я ни разу не видела его вживую, но тотчас же узнала.
Это был Илюша Серебров.
18
— Ну что же, любезный Петр Петрович! — громко проговорила я. — Мои догадки оказались верными, и, не скрою, я этому очень рада!
Лакк вскинулся всем телом и затрясся. Затрясся, еще не видя меня, но, очевидно, на этот раз узнав по одному голосу. Я продолжала, не обращая внимания на то, что в дверях комнаты буквально окаменели Сванидзе и мгновенно прекративший свои словоизлияния Абрам Ицхакович Гирин.
— Мне следовало догадаться еще раньше, что мальчик, которого мы ищем вот уже больше десяти дней, никуда особенно не пропадал, а лежит буквально в нескольких метрах от собственной квартиры. Не надо смотреть на меня такими отчаянными глазами, гражданин Лакк! В больнице вы, кажется, были очень важный деятель, а тут вдруг склеились. Не надо. Возьмите себя в руки! Не моргать! Лучше рассказать все начистоту.
— Я все расскажу… я все расскажу, — проговорил Лакк, и его лицо пошло крупными красными пятнами, — я не хотел… так получилось.
— Не хотел похищать? — воскликнул от дверей Сванидзе, только сейчас оправившийся от неожиданной развязки. — Как это так?
— Я… я не похищал. В тот день… в тот день я ехал к Абраму Ицхаковичу, мы с ним поддерживаем отношения еще с университета. Вообще сердце — это не моя специальность, но в силу профессии я все равно… понимаю и в кардиологии. Так вот, двенадцатого у Абрама прихватило сердце. Он вызвал «Скорую», а потом, не дождавшись, позвонил мне. «Скорая», как я узнал позже, тоже приезжала, но Гирин их по-быстрому выставил. Потом приехал я. Я никак не мог въехать во двор, пришлось поднимать шлагбаум… самому пришлось. Я подъехал к подъезду Гирина, и тут из него выскочил мальчик и — прямо под колеса. Я хотел затормозить, но — поздно. Я его сшиб. Я выскочил из машины и быстро осмотрел его. Оказалось, что он без сознания… черепномозговая, сотрясение мозга. Я быстро поднял его к Абраму Ицхаковичу. Так получилось, что меня никто не видел, под окнами растут деревья, а моя машина закрыла обзор, если кто смотрел со стороны детской площадки… словом, я поднял Илью в квартиру Гирина и поставил диагноз. Черепная травматология — это же мой профиль.
— А почему же вы не уведомили родственников мальчика? — сурово спросил Берт Эдуардович.
— А вы войдите в мое положение! Сшиб ребенка, а у меня — условный срок за то, что я сбил человека полтора года назад. Я…
— А, так вы страстный автолюбитель! — кивнула я. — Чудно. Продолжайте.
— Меня бы сразу посадили, и тем вернее посадили, что отец мальчика — бандит, то есть… бизнесмен! Вот Абрам Ицхакович его знает.
— Да и я знаю! — злобно процедил Сванидзе, подогреваясь сознанием того, что он созерцает виновника всех своих страхов, сомнений и бед. — И что?
— Он бы меня… убил. (И правильно бы сделал, отразилось на лице Сванидзе.) К тому же мальчика нельзя было транспортировать. При подобных травмах малейшая встряска может иметь непредвиденные и самые тяжелые последствия. Ну вот… я и решил лечить его здесь. Приходил к Абраму Ицхаковичу. Тем более Абрам Ицхакович заверил, что мальчика не скоро хватятся: отец за границей, мачеха крутит любовь с начальником охраны, а бедные родственники… над ними Илья и не так издевался, как говорят. Стерпели бы и это.
