Роберт Гэлбрейт - Шелкопряд
С облегчением выйдя из этой гнетущей атмосферы на свежий воздух, Страйк дошел до метро и поехал обратно. У себя в мансарде он еще раз порадовался: теперь можно было снять костюм, подумать о скором завершении нудного дела и о поступлении солидной суммы, ради которой он, собственно, и связался с этой клиенткой. Теперь можно было уделить все внимание тощей, седой пятидесятилетней женщине, уже доставленной в «Холлоуэй». Газета «Ивнинг стэндард», купленная Страйком у метро, писала о ней на второй полосе: «СКРОМНАЯ ЖЕНА ПИСАТЕЛЯ НАКОРОТКЕ С МЯСНИЦКИМ НОЖОМ».
– Теперь ее адвокат успокоился? – спросила Робин, когда Страйк спустился в офис.
– Более или менее, – ответил он, уставившись на миниатюрную искусственную елочку в шариках и гирляндах, появившуюся на аккуратном письменном столе, и лаконично спросил: – Это зачем?
– К Рождеству, – с робкой улыбкой, но без извинений сказала Робин. – Я еще вчера собиралась поставить, но сразу после ареста Леоноры рука не поднималась. В общем, я организовала для тебя свидание. Не забудь удостоверение личности с фотографией…
– Молодчина, спасибо.
– …и еще купила сэндвичи, а заодно вот это, – возможно, тебя заинтересует, – продолжила она. – Майкл Фэнкорт дал интервью насчет Куайна.
Она вручила ему пакет, где лежали сэндвичи с сыром и пикулями, а также номер «Таймс», сложенный нужным материалом кверху. Страйк опустился на отозвавшийся неприличными звуками диван и, жуя сэндвич, приступил к чтению статьи, проиллюстрированной сдвоенной фотографией. Слева – Фэнкорт, в полный рост, на фоне особняка Елизаветинской эпохи. Кадр был взят снизу, так что большая голова выглядела не столь уж несоразмерной. Справа – Куайн, эксцентричный, с выпученными глазами, в шляпе с пером, витийствующий перед немногочисленными слушателями в каком-то шатре. Автор статьи всячески подчеркивал, что Фэнкорт и Куайн некогда были хорошо знакомы и даже считались одинаково талантливыми.
Мало кто нынче помнит дебютный роман Куайна «Прегрешение Хобарта», но Фэнкорт по-прежнему расценивает его как яркий пример того направления, которое он именует «магическим брутализмом Куайна». Хотя Фэнкорт, как известно, никому не прощает обид, в нашей беседе о творчестве Куайна писатель проявляет редкое великодушие. «Всегда интересный, но недооцененный, – говорит он. – Предвижу, что критики нового поколения отнесутся к нему более благосклонно, нежели наши современники». Такое неожиданное великодушие покажется еще более удивительным, если вспомнить, что 25 лет назад первая жена Фэнкорта, Элспет Керр, покончила с собой, прочитав беспощадную пародию на свой первый роман. Эту сатиру приписывали близкому другу Фэнкорта, такому же литературному бунтарю, как и он сам – ныне покойному Оуэну Куайну. «С годами человек становится мягче, сам того не замечая, – так распорядилась природа, ибо злость разъедает нас изнутри. В своем последнем романе я сбросил с себя груз прежних эмоций, в том числе и связанных со смертью Элли, но мое произведение не следует воспринимать как автобиографию, хотя….
Следующие два абзаца (где Фэнкорт рекламировал свою новую книгу) Страйк пропустил и возобновил чтение с того места, где ему в глаза бросилось слово «насилие».
Трудно соединить два образа: Фэнкорта, сидящего передо мной в твидовом пиджаке, и литературного панка, как он сам называл себя в начале творческого пути, когда его книги, проповедующие изощренное, безудержное насилие, вызывали и восторг, и нападки. «Если прав был Грэм Грин, – считает литературовед Харви Бёрд, – и каждый писатель носит в своем сердце осколок льда, то к Майклу Фэнкорту это относится в полной мере. Сцена изнасилования в романе „Белафрон“{33} наводит на мысль, что у этого молодого человека в груди – целый айсберг».
В принципе, «Белафрон», произведение столь же совершенное, сколь и оригинальное, можно рассматривать с двух точек зрения. С одной стороны, дебютный роман Майкла Фэнкорта обнаруживает удивительную зрелость: здесь нет места дилетантскому стремлению автора вывести себя в качестве (анти)героя. Можно содрогаться от изломанности и аморальности этого романа, но нельзя отрицать, что перед нами талантливая художественная проза. С другой стороны, внушает тревогу то обстоятельство, что у Майкла Фэнкорта может просто отсутствовать орган, в котором полагается носить осколок льда, и тогда неповторимая в своей бесчеловечности история, рассказанная в его произведении, соответствует внутренней картине мира автора. Справедливы ли эти опасения – покажет время и дальнейшее творчество писателя.
Фэнкорт родился в городке Слаф, где его одинокая мать работала медсестрой. Она по сей день живет в том доме, где вырос Майкл. «Там ей хорошо, – говорит он. – Ее отличает завидная способность наслаждаться тем, что давно знакомо».
Его собственное жилище нисколько не похоже на неприметный домик в Слафе. Мы беседуем в вытянутой прямоугольной гостиной, среди мейсенского фарфора и обюссонских ковров. За окнами простираются необъятные угодья Эндзор-Корта. «Все это – выбор моей жены, – отмахивается Фэнкорт. – У меня вкусы совершенно другие: ничего, кроме необходимого».
В настоящее время возле дома подготавливается большой котлован для бетонного постамента, на котором будет установлена скульптура из ржавого металла: изображение фурии Тисифоны, о котором Майкл Фэнкорт говорит: «…спонтанная покупка… знаете, наверное: мстительница за убийство… мощная штука. У моей жены вызывает только омерзение».
И здесь мы вновь возвращаемся к тому, с чего началось это интервью: к зловещей участи Оуэна Куайна.
«Я еще не пропустил через себя убийство Оуэна, – спокойно говорит Фэнкорт. – Как, наверное, любому писателю, мне, чтобы разобраться в своих ощущениях, требуется изложить события на бумаге. Важно, как мы трактуем внешний мир, как мы его понимаем».
Можно ли отсюда заключить, что вскоре мы прочтем художественно обработанную историю убийства Куайна?
«Так и слышу обвинения в спекуляциях и безвкусице, – улыбается Фэнкорт. – Могу предположить, что такие темы, как разбитая дружба или последний шанс объясниться, что-то исправить, впоследствии найдут свое место на страницах моих будущих книг, но убийство Оуэна уже описано художественными средствами – причем его собственной рукой».
Майкл Фэнкорт – один из немногих, кому удалось прочесть пресловутую рукопись, содержащую, так сказать, план этого убийства.
«Я прочел ее в тот день, когда было обнаружено тело Оуэна. И сделал это по настоянию моего издателя, вследствие того что в романе изображен ваш покорный слуга».
Хотя вышеупомянутый образ носит оскорбительный характер, Майкл Фэнкорт, похоже, воспринимает это равнодушно. «Я не счел нужным прибегать к услугам адвокатов, – говорит он. – Любая цензура – это не по мне».
А как он оценивает литературные достоинства романа?
«Говоря словами Набокова, это „шедевр маньяка“, – с улыбкой отвечает Фэнкорт. – Возможно, когда-нибудь он и выйдет в свет, кто знает?»
Но это же не всерьез?
«А что мешает его напечатать? – возражает Фэнкорт. – Искусство призвано провоцировать; уже по одному этому критерию „Бомбикс Мори“ вполне отвечает своей цели. В самом деле, почему бы и нет?» – спрашивает литературный панк, обосновавшийся в усадьбе Елизаветинской эпохи.
«С предисловием Майкла Фэнкорта?» – любопытствую я.
«В моей практике случались и более причудливые зигзаги, – усмехается писатель. – Куда более причудливые».
– Обалдеть, – буркнул Страйк, швырнув газету на стол и едва не сбив рождественскую елочку.
– Заметь: он утверждает, что прочел рукопись только в тот день, когда ты обнаружил тело.
– Угу, – ответил Страйк.
– Он лжет, – заявила Робин.
– Мы с тобой думаем, что он лжет, – поправил ее Страйк.
Неукоснительно следуя собственному запрету на такси и не рискуя в сумерках идти сквозь метель, Страйк сел на двадцать девятый автобус, который едва ли не полчаса вез его по гололедице в северном направлении. На Хэмпстед-роуд в автобус вошла изможденная женщина с маленьким капризным мальчонкой. Шестым чувством Страйк понял, что ему с ними по пути, и в самом деле, они втроем вышли на Кэмден-роуд, возле голой стены женской тюрьмы «Холлоуэй».
– Сейчас к маме пойдем, – говорила женщина ребенку, в котором Страйк угадал ее внука, хотя той было не более сорока.
Укутанные снежным покровом голые деревья и клочки бурой травы могли бы придать тюрьме сходство с современным университетом, если бы не грозные сине-белые вывески казенного образца и высокие ворота, рассчитанные на тюремный фургон. Страйк влился в тонкий ручеек посетителей; некоторые приехали с детьми, норовившими оставить следы на нетронутом снегу вдоль дорожек. Очередь шаркала вперед мимо терракотовых стен с бетонным орнаментом, мимо подвесных кашпо, превратившихся на декабрьском морозе в снежные шары. Большинство посетителей составляли женщины; среди немногочисленных мужчин Страйк выделялся не только своей комплекцией, но и манерой держаться: другие выглядели так, будто жизнь вогнала их в немую отрешенность. Тащившийся впереди Страйка парень в мешковатых джинсах, весь покрытый татуировками, на каждом шагу выписывал небольшие зигзаги. В госпитале «Селли-Оук» Страйк насмотрелся неврологических расстройств, но без труда определил, что этот случай вызван отнюдь не ранением.
