Андрей Воронин - Последний самурай
Мещеряков некоторое время молча хлопал глазами, а потом неуверенно улыбнулся.
- То есть ты хочешь сказать, что взял всю эту банду на понт? - спросил он наконец.
Забродов самодовольно ухмыльнулся и ничего не ответил.
- Ну ты кретин, - удивленно протянул Мещеряков. - Такого фортеля я не ожидал даже от тебя. Слушай, почем ты ничего не делаешь по-человечески? Что это за манера вечно выворачивать все наизнанку?
- Не понимаю, - тараща на него наивные глаза, сказал Забродов. По-твоему, устроить японцам еще одну Хиросиму было бы по-человечески?
- Тьфу на тебя, - проворчал Мещеряков. - Ну и что ты сделал с чемоданом?
- Выбросил конечно, - ответил Иларион. - Только сначала показал командиру сторожевика. Он, понимаешь, просто умирал от любопытства. Пришлось показать.
Мещеряков хмыкнул. Иларион конечно же был сумасшедшим, но полковник дорого бы отдал за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на физиономию командира сторожевого катера, когда Забродов открыл перед ним свой легендарный чемодан. Хорошо, что наши моряки - крепкие ребята, подумал Мещеряков. А то не миновать бы и им инфаркта...
- И что он сказал?
- Сказал, что такого чучела в жизни не видывал, - смущенно признался Иларион.
- Спорю на свои анализы, что он имел в виду не чемодан, - сказал полковник.
Забродов опять ограничился ухмылкой. Мещеряков отвернулся и стал смотреть в окно, где на фоне свежей белизны чернели голые ветви деревьев и расчищенные дорожки больничного парка. Первый снегопад пришел в Москву с большим опозданием, но он все равно оказался неожиданным после теплой осени. О том, что осень в этом году была просто сказочная, говорили все, и Мещерякову оставалось лишь раздражаться по поводу этих всеобщих восторгов, поскольку он провел большую часть осени в болезненном забытьи, прикованный к госпитальной койке. Полковник смотрел в окно, стараясь избавиться от неприятного осадка, вызванного не столько рассказом Забродова, сколько тем, о чем Иларион умолчал. У Мещерякова было такое чувство, словно он, проснувшись поутру, из выпуска телевизионных новостей узнал, что, пока он спал, вокруг его кровати прошелся торнадо. Там, за окном, по первому снегу деловито спешили куда-то тысячи людей, не имевших даже понятия о том, что только что совершили головокружительную прогулку над пропастью по тоненькой проволочке. Они ничего не знали; более того, сколько бы они ни кричали о гласности и свободе выбора, они ничего не хотели знать и предпочитали, чтобы выбор за них делал кто-то другой.
"Свобода - страшная штука, - подумал Мещеряков. - Благополучие, пусть даже очень относительное, и безопасность, хотя бы и призрачная, требуют полного отказа от свободы Свобода - это ответственность, это не только право, но и, увы, обязанность все решать самому. А решать порой так непросто.. Даже за себя одного. Что уж говорить о тех, кто обременен семьей! Да ну ее к дьяволу, такую свободу! Кому захочется быть белой вороной?
Наверное, это одна из причин, почему Забродов так и не обзавелся семьей. Он один из тех немногих чудаков, которые предпочитают всегда принимать решения самостоятельно. И отвечать за последствия этих решений тоже..."
- Старый пруд, - вдруг негромко произнес Забродов. - Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине.
- Не понял, - сказал Мещеряков. - Это еще что такое?
- Это стихи одного великого японца, который умер еще в семнадцатом веке. Его звали Басе. А вообще-то, это мое настроение. Старый пруд, тишина... Всплеск, а потом снова тишина.
Мещеряков еще немного покряхтел, скрипя сеткой кровати. Ему казалось, что он понял Илариона. Тут он увидел на подоконнике коробку конфет, поверх которой лежал букет полураспустившихся роз, и обрадовался возможности сменить тему.
- Ты зачем приволок этот веник? - сердито спросил он, указывая на букет. - Кажется, я еще не покойник. И шоколад.. Я здесь этого шоколада нажрался на три жизни вперед. Говорят, полезно.. Ей-богу, как увижу апельсин или шоколадную конфету, так пошел бы и удавился.
- Живи, Андрюха, - сказал Забродов. - Это не тебе, это так... А тебе вот.
Он бросил взгляд на матовую дверь палаты и вынул из кармана куртки плоскую стеклянную фляжку, под самую пробку наполненную коричневой жидкостью Мещеряков с неожиданным проворством схватил фляжку и, в свою очередь воровато покосившись на дверь, быстренько затолкал драгоценный подарок под подушку.
- Небось армянский, - проворчал он вместо слов благодарности. - Все у тебя, Забродов, шиворот-навыворот. Кому рассказать - побывал человек в Японии и вернулся с пустыми руками! Даже бутылочку сакэ старому другу не привез.
- На кой черт тебе сакэ? - спокойно ответил Иларион. - Обыкновенная рисовая самогонка, да еще и слабенькая к тому же. Зато видел бы ты, какого краба я твоей жене презентовал! Даже двух. Одного вареного, он тебя в морозилке дожидается, а другого в виде чучела. Насилу довез, очень уж хрупкий. А здоровенный!..
- Ты смотри у меня, ходок, - шутливо проворчал полковник, хорошо знавший о нежных чувствах, которые его супруга питала к Забродову. - А то я тебя твоим же крабом.. И вообще, оставил бы ты его себе. Водрузил бы на полку, сдувал бы с него пыль и вспоминал...
- Вот потому и не оставил, - перебил его Забродов и встал, отодвинув табурет. - Ну, полковник, выздоравливай. Мне пора.
- И куда ж ты так торопишься? - сварливо спросил Мещеряков. Близилось время послеобеденных процедур, и настроение у него в связи с этим стремительно портилось. - Ишь, вырядился, как павлин, цветочки, конфетки...
- Читательская конференция, - не моргнув глазом ответил Забродов. Встреча с одной малоизвестной поэтессой.
- Это кто же такая? - подозрительно спросил Мещеряков.
- Да так, - отмахнулся Иларион, засовывая под мышку конфеты и взяв букет. - Ничего особенного. Это я про стихи. В общем, будь здоров, я еще загляну.
"Стихи, - подумал Мещеряков, глядя на закрывшуюся за Иларионом дверь. - Читательская конференция... Новое дело Что же это за поэтесса такая таинственная, и с каких это пор читатели на конференциях дарят авторам помимо цветов еще и наборы шоколадных конфет?"
Тут его осенило. Отпустив короткое ругательство, полковник приподнялся на руках и посмотрел в окно, вытягивая шею, как гусь, чтобы лучше видеть. Ждать пришлось недолго. Вскоре на парковой дорожке у засыпанного снегом фонтана появился Иларион. Он остановился возле пустой цементной чаши и огляделся по сторонам, кого-то высматривая. Из соседней аллеи выбежала девушка в короткой шубке. Голова у нее была непокрыта, густые каштановые волосы рассыпались по плечам. Она подбежала к Забродову, на секунду прильнула к нему, а потом отстранилась и, видимо, что-то спросила. Забродов ответил, махнув рукой в сторону больничного корпуса. Девушка повернула голову, и Мещеряков узнал ее Потом двое у фонтана повернулись к нему спиной и рука об руку зашагали по аллее в сторону выхода.
- Вот негодяй, - пробормотал полковник и, не удержавшись, расплылся в широкой улыбке.
Он немного полежал на спине, глядя в потолок и отдыхая после непривычных усилий Потом дверь палаты распахнулась, послышалось до отвращения знакомое звяканье, и, повернув голову, Мещеряков увидел медсестру Танечку. В руках у Танечки был накрытый стерильной салфеткой поднос со шприцами. Полковник закряхтел и начал переворачиваться на живот. Впрочем, сегодня пережить уколы было легче, чем обычно: Мещерякова согревала и подбадривала мысль о спрятанной под подушкой фляжке с армянским коньяком.
