Эдриан Маккинти - Кладбище
Что ж, не хотел бы я быть на месте тех, кто спит сейчас в большом доме, когда я окажусь на свободе.
Полная концентрация внимания.
Начинаю обратный отсчет.
...четыре, три, два, один...
...пора!
Я бросаю последний взгляд в крошечное окошко, чтобы убедиться, что в доме не горит свет. В последний раз прислушиваюсь, не идет ли кто-нибудь по дорожке. Никого. Только я, только парнишка в дальнем углу, только снег идет и с шипением тает на горячей трубе дымохода. Уже далеко за полночь, и они спят — бесстрашные наследники Кухулина, вытатуировавшие у себя на коже скверный портрет безумного воина, привязанного к камню. Им бы подумать о другом человеке, который привязан сейчас к столбам коптильни, но нет, они спят и, возможно, даже видят сны.
Хватит! Довольно медлить!
Неторопливым, хорошо рассчитанным движением я протягиваю ногу и зажимаю горлышко бутылки между пальцами.
Крепче, чтобы не выпала.
Ночь словно затаила дыхание вместе со мной.
Если я не сделаю это сейчас, я никогда этого не сделаю!
...десять, девять, восемь...
Ну?!!
Я резко вскидываю ногу. Бутылка едва не выскальзывает, но я сжимаю ее пальцами, точно клещами, не замечая, как стекло впивается в кожу.
Сломанные ребра отзываются острой болью, когда я сгибаюсь в поясе, но каким-то чудом мне все-таки удается поднять ногу к предплечью.
Пальцами левой руки я перехватываю бутылку.
Крепко!
Кажется, держу.
Какую-то долю секунды я еще сомневаюсь. Это мой боевой топор, мой большой меч, мой гребаный избавитель. Точно — держу.
Сжимая бутылку в руке, я опускаю ногу на землю и перевожу дух. Сплевываю. И начинаю тереть веревку острым краем стекла.
Утро пришло угрюмое и мрачное, и в окошке брезжит неверный, серый свет. Белый туман бесшумно плывет над землей, а тишина такая, словно чума выкосила все живое на мили вокруг. Кажется, из тумана вот-вот выскочит легендарная собака, обитавшая когда-то на болотах близ Баскервиль-холла.
Дверь открылась, и мальчишка у стены поднял голову.
Ключ звякнул о поднос в ее руках.
На подносе стояли тарелка с поджаренными гренками и чашка кофе. Я почувствовал запах подтаявшего масла и растворимого напитка «Санка» без кофеина.
Она посмотрела на меня.
— Ты... освободился?! — удивленно проговорила она.
Я знал это и без нее.
— Но... как? Когда?!
Только что.
Ее рот изумленно приоткрылся.
Нужно было действовать немедля.
Время словно остановилось.
Я взмахнул бутылкой из-под кока-колы и ударил Соню по лицу. Удар с плеча пришелся в скулу — я услышал тупой стук от соприкосновения с костью. Размах был настолько силен, что ее нижняя челюсть сломалась с сухим щелчком.
Прежде чем Соня успела отреагировать, я ударил еще раз, с другой стороны. Это был классический апперкот, выбивший ей несколько зубов и вогнавший осколки костей и хрящи в мягкое нёбо. Густая кровь из разбитых десен потекла Соне на подбородок. Покачнувшись, она стала заваливаться набок. Поднос выпал у нее из рук и со звоном покатился по полу.
— С-с-с-с... — просипела Соня.
Два удара должны были оглушить ее, но мне требовалось, чтобы она оставалась без сознания как можно дольше, поэтому я уперся в стену спиной и изо всех сил пнул ее в живот правой ногой. Задохнувшись, Соня упала ничком и ударилась головой о бревно.
На мгновение мне показалось, что она потеряла сознание, и я огляделся в поисках чего-то, что могло бы сойти за кляп, но тут Соня пошевелилась и с трудом приподнялась на локте. К счастью, она все еще была слишком ошеломлена, чтобы позвать на помощь. На мгновение прижав руку к губам, она посмотрела на окровавленные пальцы.
Ни дать ни взять долбаная Мария, королева Шотландская, перед своим палачом.
Наши глаза встретились.
Я поднял бутылку над головой.
Соня набрала полную грудь воздуха, собираясь закричать.
Я понял, что должен убить ее как можно скорее.
Подпрыгнув, я ударил ее по макушке сразу двумя руками, стараясь вызвать сотрясение мозга. Бутылка, которую я все еще сжимал в кулаке, разлетелась на мельчайшие кусочки, прямо как чертова осколочная граната! О господи!.. Битое стекло было везде: острые как бритва стеклянные осколки сверкнули в неподвижном воздухе и разлетелись во все стороны. Некоторые долетели чуть не до дальней стены, некоторые вонзились в меня и в Питера, словно дротики для дартс. Осколки блестели у Сони в волосах, на губах, в складках век, а несколько кусков покрупнее воткнулись в лоб.
— Ыы-ы!.. — застонала Соня и ткнулась лицом в земляной пол. Из многочисленных порезов хлынула кровь, так что уже через несколько секунд она выглядела так, словно ее окунули головой в красную краску.
Я прислушался.
Снаружи — ничего.
Тогда я наклонился и перевернул Соню на спину. Выглядела она скверно, но я знал, что большинство ран — поверхностные, жизни они не угрожают. Соню начало трясти, как во время эпилептического припадка; она то приходила в себя, то снова отключалась. Ее лицо все еще было утыкано стеклом, но самые крупные осколки уже вывалились. Она не кричала и вообще не издавала ни звука, но я знал, что это продлится не слишком долго.
На мгновение я растерялся, не зная, что делать. Связать ее? Заткнуть рот? Использовать веревку, которой привязывали к столбам меня? Или лучше с помощью куска стекла нарезать из ее одежды полос, связать ей руки за спиной и...
Я слишком долго колебался.
Соня очнулась и громко застонала; поднесла к лицу дрожащие руки и попыталась выдернуть несколько осколков, но только сильнее размазала кровь.
Это был настоящий кошмар, и я понял, что должен положить ему конец. Схватив уцелевшее горлышко бутылки, я попытался вонзить острый край в самое уязвимое место у нее на шее. Стекло с треском вспороло кожу, и я удовлетворенно кивнул, но мое оружие оказалось недостаточно острым. Несколько мгновений я тупо водил стеклом взад и вперед, стараясь перепилить или порвать сонную артерию, но у меня ничего не получалось.
Чертыхнувшись, я отшвырнул горлышко бутылки и торопливо нашарил на полу осколок, который показался мне достаточно острым. Схватил Соню за волосы, запрокинул ей голову назад и чиркнул стеклом по горлу, прежде чем она успела издать первый вопль. На этот раз у меня все получилось. Ярко-алая кровь из перерезанной артерии фонтаном ударила в потолок, и я машинально оттолкнул тело, чтобы не испачкаться.
Осторожно выглянув из коптильни и убедившись, что вокруг все спокойно, я вернулся к Соне. Меньше чем через полминуты все было кончено.
Слава богу!..
Но расслабляться было рано: чтобы остаться в живых, нужно было действовать, и действовать решительно.
Перешагнув через Соню, я подковылял к Питеру и сдернул с его головы повязку, закрывавшую глаза.
— Кто? Что?! — спросил он, испуганно моргая.
Перебирая в ладони ключи, упавшие с Сониного подноса, я обнаружил один, похожий на ключ от висячего замка. Взявшись за цепь, которой Питер был прикован к столбу, я вставил ключ в замок. Ключ повернулся, и дужка замка открылась.
Ни объятий, ни благодарности, ни даже вздоха облегчения от Питера я так и не дождался. Парнишка как зачарованный уставился на шею Сони, напоминавшую теперь отходы с бойни — сплошной клубок разорванных мышц и сухожилий. Лужа крови была такая большая, что земляной пол ее уже не впитывал, кровь растеклась по всей коптильне и даже просочилась под дверь.
— В-вы... Что вы наделали? Зачем?! О господи, вы... — потрясенно проговорил он. С каждым словом его голос набирал силу, и в нем зазвучали визгливые, истерические нотки.
Я прервал его, приложив парню палец к губам. Питер замолчал и только растерянно тряс головой.
— Остынь, сынок. А на будущее учти: если мне покажется, что из-за тебя могут убить нас обоих, я сразу тебя прикончу. Поэтому не ори. Без шума, понял? — строго приказал я.
Пит кивнул.
— Вот и отлично.
Сняв замок и размотав цепь, я освободил парня. Питер потер запястья, застонал, посмотрел на меня и, видимо, не в силах удержаться, снова повернулся туда, где лежала Соня.
— Зачем вы убили ее? — спросил он. — Это было... обязательно?
— Нужно было помешать ей поднять тревогу. И это был единственный способ, — объяснил я.
— Но, может быть, ее можно было просто связать или...
— Хватит болтать, — перебил я, награждая Питера взглядом, который заставил его замолчать на полуслове. Мне было ясно, что никакой помощи я от него не дождусь, так пусть хоть не мешает.
Оглядевшись по сторонам, я заметил свои трусы и брюки, валявшиеся в самом дальнем углу коптильни. Натянув их, стал искать протез. У меня была слабая надежда, что и он валяется где-нибудь у стены, но его нигде не было. Должно быть, кто-то из «Сыновей Кухулина» в приступе мелкой мстительности выбросил его в помойку или сжег.
