Алан Глинн - Корпорации «Винтерленд»
Потом поправляет ее, насколько позволяет ситуация, усаживает и вставляет в руку пистолет. Уходит.
Это не его выбор, просто другого она ему не оставила.
В конце Бутерстаун-авеню он сворачивает налево, на Рок-роуд, в голове полный винегрет: он крутит, вертит, представляет и так и сяк…
То, что он сделает сегодня.
То, что он сотворил тогда…
Марк снова отбрасывает одеяло, передвигается к краю кровати, спускает ноги на пол. С трудом садится, со скрипом привстает. Берет мобильный, кладет его в карман пижамы. Дальше, не раздумывая, отрывает от себя катетер. Становится дико больно, но он старается не думать. Хватается за мобильный стенд с капельницами и медленно катит его по палате к выходу.
Дойдя до двери, он замечает капли крови — на полу и на ногах.
Но надо идти, иначе…
Как можно быть таким кретином?
Он открывает дверь.
Охранник на посту, цедит свой кофе или чай. Он моментально вскакивает, восклицает:
— Вот это да!
Ставит чашку, бежит на помощь.
— Господи! Что это вы вдруг? — Оглядывается. — Сестра!
Марк на секунду принимает руку помощи, потом отталкивает.
Смешно: охранник так забеспокоился, что Марку стало легче. Он понимает: этот не за мной.
По коридору прокатывается волна: люди видят непорядок и реагируют. Каждый в меру сил и возможностей. Первой к финишу поспевает его медсестра.
Как ее там? Хелен?
— Боже мой, Марк, что вы творите?!
Она протискивается перед охранником, берет Марка под локоток. Подводит его к скамейке, другой рукой придерживает стенд с болтающимися мешками. Усаживается рядом с ним. Замечает капли крови, но храбрится.
— Ничего-ничего, — медленно уговаривает она, — нужно вас обратно отвести. — Сейчас мы…
— Нет.
— В каком смысле?
— Нет.
Он поднимает глаза. Вокруг охранник, сестра, несколько докторов — все стоят и смотрят.
— Мне нужно найти номер — номер мобильного. — Он еле шепчет, морщится от боли. — Мне нужно…
— Да, Марк, конечно, мы сделаем все, что вы хотите, но вам нужно обратно — в кровать…
— Я сказал — нет.
На первый план аккуратно выходит охранник.
— Расслабьтесь, дружище, договорились? — произносит он. — Все нормально. Все нормально.
Марк окидывает его взглядом. Неожиданно ему становится дурно и душно.
— Знаете, — продолжает охранник, — через несколько минут сюда прибудут следователи. Они уже в пути, — он помахивает рацией, — и во всем разберутся, так что не парьтесь.
Следователи…
Марк рыщет взглядом по коридору.
Все наблюдают за ним. Не двигаются. Свет резкий и неуютный, обстановка мертвенно неестественная.
— Нет! — повторяет он.
Он подносит руку к шее и, не раздумывая, начинает отдирать полоску.
— О боже, прекратите! — кричит сестра, хватая его за руку. — Да что же вы творите?! В самом деле! Вы же… вы же порвете себе яремную вену.
Марк прекращает, не сопротивляется. Она склоняется так близко, что между ними считаные сантиметры.
— Нельзя так просто взять и…
Медлит.
Он смотрит на нее:
— Так что нельзя?
— Эти трубки, — произносит она. — Их нельзя просто взять и снять. Начнется кровотечение. Уже началось. Может произойти закупорка сосуда. От этого можно умереть.
Он кивает.
Он уже чувствует: по шее струится теплый ручеек.
— Что ж, Хелен, — шепчет Марк, — либо так, либо вы достанете мне номер.
— Марк, — умоляет она, еще сильнее сжимая его кисть, — не делайте этого.
— Нет, — произносит он, — сделаю. — Свободной рукой он дотягивается до мобильного стенда и толкает один из мешков с жидкостью. Мешок рвется, жидкость с хлюпом проливается на пол.
Все ахают.
Сестра в ужасе выпускает руку Марка, отшатывается. Воспользовавшись свободой, Марк тянется к другому концу скамейки, хватает чашку. Размахивается и фигачит ее о стену. Осколки разлетаются в разные стороны. То, что осталось в руке, — острый керамический черепок — подносит к шее.
— Прочь… пошевеливайтесь.
Народ подчиняется — медленно и неохотно. Даже сестра, хотя она в полном замешательстве. Тянет руки вперед, отчаянно взывая к остаткам благоразумия:
— Марк, не надо!..
— Пошевеливайтесь! — Он дергает голову вбок. — А не то я всажу его прямо в вену.
Она быстро кивает, отходит еще на пару шагов.
— А ты, — говорит вдруг Марк, обращаясь к охраннику, — останься.
Охранник замирает.
Над коридором повисает жутковатая пауза; только из мешка все капают и капают остатки драгоценной жидкости.
Марк упирается затылком в стену. На пижаме — пятна крови.
— Ладно, — обращается он к охраннику, кивая на рацию. — Теперь узнай мне номер. Приступай.
Джина просит таксиста остановиться на Стренд-роуд. Трясущимися руками расплачивается. Мужик небось потом припомнит ее добрым словом.
А! Это та надменная сучка, что не хотела разговаривать.
Выходит из машины, бредет вдоль низкой каменной стены. Собачий холод. Ветер дует немилосердно. Справа — ровный поток машин. Слева — залив. Завернутый в похоронно-оранжевую темноту, точно в саван. Начался прилив. Хоуфа и Данлери[72] почти не видно.
Ей плохо.
Стена заканчивается. Начинается парковка — небольшая и пустынная. Джина выходит на набережную.
Навстречу пожилой мужчина с собакой, кивает, проходит мимо.
На первых нескольких скамейках — никого.
Отчего она дрожит: от нервов или от холода?
Отчего сейчас не так, как в пятницу? Тогда она тоже нервничала. И пистолет оттягивал карман. Но как-то удавалось сохранять спокойствие. Плана никакого не было, и в этом был весь план. Все шло само собой, раскручивалось секунда за секундой, один непредсказуемый шаг вслед за другим.
Сегодня все не так. Сегодня она чует — быть беде. Развязка близится. И хочет прыгнуть в воду с головой, покончить с этим. Пусть даже голову придется размозжить. Ее или его. Теперь не важно.
На следующей скамейке — несколько подростков. Сгрудились, курят, ржут.
Она проходит мимо, краем уха слышит комментарий.
Потом опять скамейки. Опять пустые. За ними башня Мартелло. За башней набережная продолжается. Он будет ждать ее там. Они не договаривались, но она уверена. Ведь он идет оттуда.
Поэтому она идет туда.
К нему, в его владения.
Джеки Мерриган спросил, неужели ей недостаточно того, что репутация Нортона разрушена. Она ответила, что репутация — ничто в сравнении с разрушениями, которые он принес людям.
Только сейчас ей открывается, что в числе «людей» — она сама. Что в организме поселился вирус Нортона и от него лекарства нет. Ей с каждым шагом все яснее… он влиял на ее поведение, манипулировал эмоциями, подавлял порывы… выставлял ее психованной бабой, чокнутой неистовой сукой…
Сражаясь с ветром, она минует башню Мартелло. Сейчас все это не важно. Сейчас она боится другого. Боится его страшной исповеди и кошмарных откровений. Боится уйти туда, откуда нет возврата, боится перестать существовать.
Она глядит вперед — на остаток набережной — и вспоминает о двух Ноэлях. О Дермоте Флинне, о родителях Марка и о его сестричке. Об их утраченных, украденных жизнях.
Думает о Марке, о его бестолковой жизни, о своей. О том, что с каждым часом надежд все меньше. Она вскидывает глаза к небу и, словно уповая или молясь, громко просит о спасении.
То, что он сотворил тогда…
Нортон подъезжает к переезду. Загорается красный, шлагбаум опускается.
Он ждет. Вдруг на него наваливается: дурно, тяжело дышать.
Теперь ему кажется, этого не было. Слишком давно все произошло. Теперь ему кажется, это был сон, а не реальность. И сон-то… такой, что не упомнишь, а если вспомнишь, то не так.
Он пялится поверх шлагбаума на Стренд-роуд.
Но ведь он делал то, что должно… защищал свои интересы, свою семью, свой бизнес. Так же, как сегодня. Так же, как несколько недель назад — на пару с Фитцем.
Из ниоткуда, подобно взрыву, появляется поезд, проносится мимо бешеной зеленой молнией: тыдым-тыдым, тыдым-тыдым, тыдым… Он напирает, как боль, неожиданно сдавившая грудь.
Нортон прикрывает глаза, боль стихает.
В тот вечер к нему зашел Фрэнк Болджер. Домой на Гриффит-авеню. Он ехал на встречу в Дрохеде и по пути заскочил к Нортону обсудить предполагаемый перевод в другой вид землепользования поместья Данброган-Хаус. Еще с порога заявил, что хочет разъяснить свою позицию. Прямо, по-мужски, без тайн и экивоков, свойственных местной политической манере того времени. Ему показалось, что Нортон — умный человек и оценит, если Фрэнк изложит свою точку зрения корректно и честно. Нортон пригласил его войти. Он был один. Мириам ушла в театр. Они прошли на кухню, сели. Фрэнк нервничал, но раз пришел вот так поговорить — мужик.
