Василий Казаринов - Тень жары
– А когда твой поэтический дружок видел Францыча пьяным?
Когда… Вадик же говорил. Ах, да, это было как раз накануне денежной реформы, в четверг или пятницу.
– Ты уверена, что он был именно пьян?
Я тяжко вздохнула: ну конечно, конечно, если человек шатается из стороны в сторону и едва волочит ноги, значит он перед этим выпил бутылку кефира или отведал что-нибудь вроде:
ИДИ-И-И-И-И-ГОВ ПРОДУКТ
…интересно, кстати, что это за продукт такой — жидкий, твердый или сыпучий?
Панин молчал.
– Серега, ты в своем уме? — грустно спросила я. — Ты полагаешь, что мой учитель накурился? Или… как это принято выражаться… наширялся?
Я повесила трубку и подумала, что хорошо бы принять ванну.
Разделась, долго стояла перед большим зеркалом, вделанным в дверцу шкафа, изучала обнаженную натуру… Живота нет — это очень хорошо. Грудь маленькая, уместится в ладошку — это кому как, на любителя; Панину, допустим, всегда нравилось, он не любит грудастых; интересно, каковы в этом отношении вкусы у Зины? А что — "лицо женщины" (так, кажется, мужики между собой называют ту часть тела, на которой люди сидят)? Нет, "лицо" маловыразительно: бледновато, худовато, не впечатляет; эх, мне бы да какое-нибудь кубинское лицо! Сочное, тугое, тропически- пышное — такое, чтоб у них кровь пенилась и глаза вылезали б из орбит; говорят, кубинцы своих девочек заставляют спать на животе, чтоб сохранялось и не мялось "лицо", — понимают кубинцы толк в этом деле.
От созерцания обнаженной натуры меня отвлек телефон.
Это был Зина.
Чем я занимаюсь? Да так, стою голая перед зеркалом и пробую оценить состояние собственных телес.
Последовала короткая пауза, потом я услышала приглушенные щелчки — ногтем по трубке постукивает, догадалась я.
– Тук-тук, войти можно?
А-а, ладно, заходи Зина, садись на диван, будь как дома: я бегло посвятила Зину в тайны зеркала, не утаив сообщение о маловыразительности "лица".
Зина сдавленно простонал на том конце провода.
– Я сейчас заеду!
– Мне одеваться или так стоять?
– Постой так, я быстро!
Черт с ним, будь что будет, сказала я девушке из зеркала; давай, охотник, бери добычу, тебе даже не понадобится двухстволка; вот она, белка, сбежала по стволу на землю, сидит в траве, завернувшись в собственный хвост, и сама просится в руку; что-то мне и в самом деле не по душе намеки толсторожих пареньков из коммерческих палаток.
Я еще немного повертелась перед зеркалом и в очередной раз пожалела, что не уродилась.
Да уж, не повезло девушке. Во-первых, ей стоило бы уродиться мальчиком; очень хорошо быть мальчиком и не иметь никаких проблем с гинекологией. И во-вторых, уж если не мальчиком, то, во всяком случае, еврейкой: волосы, конечно, были бы не рыжие, глаза не мутновато-серые, а темные, бархатные, и плюс к тому была бы талантливой, на скрипке бы играла, или б сделалась писательницей-сатириком, в КВНе бы участвовала… Хотя нет, ну их, скрипку и сатиру! Пошла бы в мединститут и выучилась бы на дантиста.
Зина страшно смутился, сконфуженно увел глаза в потолок.
– Я ж пошутил… — он тщательно, старательно откашлялся в кулачок, потом украдкой глянул на меня и улыбнулся: — С тобой не соскучишься!.. — обнял, поцеловал в висок. — Давай, одевайся. Мы едем в театр.
Как это мило — в театр. А что такое — театр? Кажется, это заведение, где пиво в буфете дают, больше я про театр ничего не помню; хотя нет: говорят, там, кроме пива, есть еще вешалка.
Я выбрала длинную черную юбку из жатой материи просторную белую кофточку и широкий пояс. Если эти наряды и были в моде, то лет десять назад, однако других у меня нет.
На улице лило как из ведра.
– Наша погода порабощена ходом жизни, — оценила я состояние климатических условий, когда мы, слегка вымокнув, уселись в машину. — Сегодня никакого дождя синоптики не обещали, и вон как льет — все как в жизни. С утра не знаешь, что случится днем. В обед боишься, что не доживешь до ужина. Ложась спать, я опасаюсь, что проснусь в какой-нибудь другой стране. Природа не выдерживает такого непостоянства и подчиняется.
– Точно, — Зина промокнул лицо платком, включил зажигание. — Если Майклу Джексону придется отплясывать в Лужниках в овчинном тулупе ввиду обильных сентябрьских снегопадов, я не удивлюсь.
Джексон? Это, кажется, кто-то из эстрадных попрыгунчиков?
– При чем тут этот гуттаперчивый парень?
Зина покосился на меня. Наверное, так смотрят на человека, неосторожно свалившегося с Луны, который ходит по улицам и удивляется, отчего эти люди в нашем городе не носят скафандров.
– Ты в самом деле ничего не знаешь?
Я закурила и вместе с никотином впитала занятную информацию о визите в столицу Огненной Земли суперзвезды; о том, что гуттаперчивый мальчик, возможно, имеет склонность развлекаться с малолетними; и о том, какие разборки происходят в шоу-мафии в связи с тем, что кто-то у кого-то подло перехватил права на организацию вояжа…
Значит, кого-нибудь обязательно пристрелят, и я впишу свежий эпизод в сагу о "новых русских"… Почему, кстати, их называют русскими; русских в этой среде, по моим подсчетам (если, конечно, можно считать корректным подсчет, основанный на анализе национального состава убиенных), наберется от силы десять процентов.
– Этот Джексон не производит впечатления живого, — я неосторожно упустила обвалившийся с сигареты пепел на единственное относительно пристойное "свадьбишное" платье. — Он сделан из чего-то искусственного, синтетического; скорее всего, его вырастили в пробирке. А певец он нулевой.
— Зато великий танцор, — отметил Зина. — Не прожгла платье?
Бог миловал. Вот было бы занятно: явиться в театр с дырой на самом интересном месте.
Дождь молотил по крыше так, как будто хотел разнести ее в клочья, "дворники" едва успевали справляться с потоком воды, плотным чулком обтягивающим стекло.
– А что мы, собственно, едем смотреть? — поинтересовалась я, когда мы встали на светофоре.
Вид у Зины был такой, как будто его стукнули пыльным мешком по голове; скорее всего, он не знал ответа на этот вопрос; сосредоточенно глядел в зеркальце заднего обзора, покусывал губу; о том, что нам дали "зеленый", он, кажется, догадался исключительно благодаря истеричному вою клаксонов.
Мы стояли, клаксоны завывали. Я воспользовалась его задумчивостью и левой рукой включила заднюю передачу.
– Газуй, Зина, дай ему багажником между глаз, чтобы не нервничал! — я обернулась, пытаясь рассмотреть через мутное стекло: кто это там пристроился нам в хвост такой нервный.
"ФОРД"? НЕТ… "BMW"? НЕТ… "ПОНТИАК"?
НЕТ… НЕ ХОЧУ!
ТОЛЬКО "ВАЗ" — ДОСТУПЕН ДЛЯ ВАС
И ДЛЯ НАШИХ ДОРОГ!
…удивительно, но на этот раз вещество современной культуры, вытолкнутое из меня привычным синдромом, оказалось точным по смыслу: это были ярко-красные "жигули"; Зина усмехнулся и резко рванул с места.
3
Потом — когда мы сделали круг по знакомой площади, удачно припарковались неподалеку от входа и сидели в машине, наблюдая, как убывает дождь, — я поймала себя на мысли, что впервые приезжаю в этот театр на машине.
Всю жизнь добиралась на метро. У эскалатора продиралась сквозь толпу жаждущих лишнего билетика и бежала через дорогу; "нечего лениться!" — пеняла про себя жаждущим и была права в этом упреке, поскольку сама, чаще всего, выстаивала тут ночь у касс за заветным билетиком, за сладким чувством восторга от вхождения в этот тесный крохотный мир, где солдат у входа накалывает на штык кусочек бумаги, доставшийся тебе с таким трудом, и пропускает внутрь — прямо под обстрел пристальных портретных взглядов, бьющих тебя навылет со стены… Теперь в этих стенах, насколько я знаю, царит привычная наша туземная жизнь, и бесконечно происходит какая-то жуткая, жутчайшая склока с ругательными разборками в судах.
– Мы кого-то ждем? — спросила я, глянув на часы, встроенные в приборный щиток; до начала оставалось пятнадцать минут.
Подъехал какой-то чудовищно расфуфыренный "кадиллак"; под дождь выскочил молодой человек с двумя зонтами. Зонты он взорвал у задней дверцы и сопроводил господ в смокингах до театрального входа.
Впопыхах — пока нервничали, дожидаясь билетершу, нарочито медленно надрывавшую билеты, бежали в раздевалку, а потом меж кресел, по ногам! — добирались до своих мест — в каком-то из отрезков этого бега мне удалось краем глаза зацепить афишный лист и слизнуть с него взглядом увесистое основательное слово.
Стриндберг.
Что ж, пусть будет — плэй Стриндберг! — я успокоилась. Очень хорошо, что не Погодин, не Шатров или Розов; значит, на сегодняшний вечер мы избавлены от туземного драматического занудства или занудного драматизма — не знаю уж, чего в пьесах, сделанных на материале Огненной Земли, больше…
