Филлис Джеймс - Женщина со шрамом

— У меня есть объяснение тому, что, по всей видимости, произошло. Это кажется мне возможным, даже вполне вероятным. То, что я сообщу вам, может бросить на меня тень, но я считаю, что вам следует знать об этом, даже если вы решите отбросить мои предположения как пустую фантазию. Возможно, Робин экспериментировал с морозилкой или репетировал какой-то нелепый розыгрыш, и все сорвалось таким ужасным образом. Мне необходимо все вам объяснить, но для этого придется говорить о семейных делах, к которым убийство Роды Грэдвин прямого отношения не имеет. Я полагаю так, что все это останется строго конфиденциальным, если вы убедитесь, что наша семейная история действительно никоим образом не связана с ее смертью.

Ответ Дэлглиша прозвучал спокойно, как утверждение, а не как предостережение, однако смысл его был прямым и ясным:

— Решать, что к чему имеет отношение и насколько могут быть сохранены семейные секреты, буду я. Я не могу ничего гарантировать заранее, вы должны это понимать.

— Значит, в этом, как и во всем остальном, мы должны доверяться полицейским. Простите великодушно, но это не так уж легко дается в наш век, когда опубликованная в газетах интересная информация приносит хорошие деньги.

— Мои сотрудники не продают информацию газетам, — спокойно ответил Дэлглиш. — Мисс Уэстхолл, не кажется ли вам, что мы теряем время? Вы обязаны способствовать нашему расследованию, сообщая мне любую информацию, имеющую к нему отношение. Мы вовсе не испытываем желания причинять ненужные огорчения, и у нас хватает проблем с обработкой относящейся к делу информации, без того, чтобы тратить время еще и на то, что к делу не относится. Если вам известно, как труп Робина Бойтона оказался в морозилке, или у вас имеются сведения, которые помогут нам понять, как это произошло, может быть, нам лучше перейти прямо к ним?

Если упрек и задел Кэндаси, она виду не подала.

— Кое-что, может быть, вам уже известно, если Робин говорил с вами о своих отношениях с семьей, — сказала она. Поскольку Дэлглиш не ответил, она продолжала: — Робин, как он любит утверждать, наш с Маркусом кузен. Его мать, Софи, была единственной родной сестрой нашего отца. По меньшей мере в течение двух предыдущих поколений мужчины в семействе Уэстхоллов недооценивали, а иногда даже презирали своих дочерей. Рождение сына всегда становилось поводом для празднования, рождение дочери считалось несчастьем. Этот предрассудок и в наши дни еще не полностью изжит, но у моего деда, а потом и у отца он просто принял форму наследственной одержимости. Я не хочу сказать, что дело доходило до физического пренебрежения или жестокости. Такого не было. Но я не сомневаюсь, что мать Робина страдала от пренебрежения эмоционального, и у нее развился тяжкий комплекс неполноценности и неверия в собственные силы. Она не была умна, не была хороша собой, на самом деле она даже привлекательной не была и, что довольно естественно, с самого детства представляла для семьи проблему. Из дома она ушла, как только смогла, и получала некоторое удовлетворение от того, что перестала слушаться родителей, ведя довольно свободный образ жизни в суматошном мирке поп-музыкальной обочины. Ей исполнился всего лишь двадцать один год, когда она вышла замуж за Кита Бойтона, и ничего хуже она выбрать себе просто не могла. Я встретилась с ним всего один раз, и он вызвал у меня отвращение. Когда они поженились, Софи была беременна, но это вряд ли могло послужить ей оправданием, и меня удивило, что она решила доносить ребенка. Думаю, материнство просто было для нее новым ощущением. Кит все же обладал каким-то внешним обаянием, но я никогда не встречала никого, кто бы так явно гнался за наживой. Он был дизайнером, во всяком случае, он так себя рекомендовал и время от времени даже находил работу. В перерывах, чтобы получать хоть какой-то доход, он занимался чем попало, например, мне кажется, даже продавал по телефону двойное листовое стекло. Только все очень быстро кончалось. Тетушка моя, которая была в семье главным добытчиком, работала секретарем. Брак каким-то образом не рассыпался, скорее всего потому, что Кит жил на иждивении Софи. Может быть, она его любила. Во всяком случае, по словам Робина, она умерла от рака, когда ему было семь лет, а Кит нашел себе другую женщину и эмигрировал в Австралию. С тех пор никто о нем ничего не слышал.

— Когда же Робин Бойтон стал регулярно связываться с вами?

— Когда Маркус согласился работать здесь, с Чандлером-Пауэллом, и мы перевезли отца в Каменный коттедж. Он стал приезжать сюда на короткие каникулы, поселяясь в гостевом коттедже и явно надеясь пробудить у Маркуса или у меня что-то вроде родственного интереса. Но у меня все-таки были некоторые угрызения совести в отношении Робина. И сейчас еще остаются. Время от времени я ему помогала небольшими суммами, тут — двести пятьдесят, там — пятьсот, если он просил, жалуясь на отчаянное положение. Но потом я решила, что это неразумно. Это выглядело слишком похожим на то, что я беру на себя ответственность за него, чего я, откровенно говоря, вовсе не хотела. А потом, примерно месяц назад, он вбил себе в голову совершенно необычайную идею. Смерть моего отца последовала за смертью деда всего через тридцать пять дней. Если бы это случилось менее чем через двадцать восемь дней, могли возникнуть сложности с завещанием, в котором содержалось условие, что получатель состояния должен пережить завещателя не менее чем на двадцать восемь дней, чтобы ему досталось завещанное. Ясно, что если бы мой отец не получил денег своего отца, ему нечего было бы передавать по наследству нам с братом. Робин сумел добыть копию завещания нашего деда, и у него зародилась странная идея, что мой отец умер несколько раньше, чем закончились двадцать восемь дней, и что мы с Маркусом, или один из нас, спрятали тело отца в морозилке в Каменном коттедже, потом разморозили его через пару недель и только тогда позвали старого доктора Стенхауза выписать свидетельство о смерти. Морозилка в конечном счете сломалась, примерно в конце лета, но до тех пор, хотя ею пользовались редко, она работала.

— А когда он впервые высказал вам эту идею? — спросил Дэлглиш.

— В те три дня, что Рода Грэдвин приезжала сюда с предварительным визитом. Робин явился на следующее утро после ее приезда и, мне кажется, намеревался с ней увидеться, но она твердо заявила, что никого не желает видеть, и, насколько мне известно, его так и не пустили в Манор. Вполне возможно, что это именно она — автор идеи. У меня нет сомнений, что эти двое сговорились, да он сам фактически почти прямо дал мне это понять. Зачем же иначе она выбрала Манор, и почему Робину было так важно оказаться здесь одновременно с ней? Этот заговор мог быть просто злой шуткой с ее стороны, она вряд ли была способна принимать такое всерьез, но для него это оказалось просто смертельно серьезным.

— А как он заговорил с вами об этом?

— Он дал мне старую книжку почитать. В мягкой обложке. Сирил Хэар, «Преждевременная смерть». Это детективная история, где время смерти фальсифицировано. Он принес мне книжку сразу, как приехал, и сказал, что она может показаться мне интересной. А я-то на самом деле уже читала ее много лет назад, и, насколько мне известно, она больше не переиздается. Я просто сказала Робину, что мне неинтересно ее перечитывать, и тут же вернула книжку. Тогда я и поняла, что он затевает.

— Но ведь эта идея совершенно фантастична, она хороша для искусно написанного романа, но не для вашей ситуации. Неужели он действительно мог поверить, что это правда?

— О, конечно, поверил, еще как! На самом деле существовал целый ряд обстоятельств, которые, можно сказать, добавляли вероятности этой фантазии. Сама идея тоже была не столь нелепа, как кажется на первый взгляд. Я не думаю, что мы сумели бы длить обман какое-то значительное время, но несколько дней, неделю, даже две недели — это было бы вполне возможно. Мой отец был крайне трудным пациентом, он ненавидел болеть, не принимал сочувствия и напрочь отказывался от чьих-либо посещений. Я ухаживала за ним не одна — мне помогала пожилая горничная, которая умерла чуть больше года назад, и еще — пожилая медсестра. Через день после того, как уехал Робин, мне позвонил доктор Стенхауз, который пользовал моего отца. Робин посетил его под каким-то благовидным предлогом и пытался выяснить, много ли времени прошло с момента смерти отца до вызова врача. Доктор никогда не отличался особым терпением, а уйдя на пенсию, стал еще менее терпимым к идиотам, чем когда занимался врачебной практикой, так что я прекрасно представляю себе, какой ответ получил Робин на свою наглость. Доктор Стенхауз сказал, что он не отвечает на вопросы о своих пациентах ни когда они живы, ни когда умерли. Могу себе представить также, что Робин ушел от него в полной уверенности, что старик доктор если и не страдал старческим слабоумием, когда подписывал свидетельство о смерти, то был либо одурачен, либо взят в соучастники. Вероятно, он также пришел к выводу, что мы подкупили двух наших помощниц, Грейс Холмс, пожилую медсестру, теперь эмигрировавшую в Канаду, и горничную, Элизабет Барнс, которая с тех пор успела умереть.