Пуговицы - Ида Мартин
– Да, я обязана оплатить эти расходы, иначе бог мне не простит. – Озабоченность на ее лице сменилась выражением спокойной печали. – Перед богом мать всегда остается матерью, даже сумасшедшая, даже такая, как она. Даже та, которая и не мать вовсе. Да я и сама не прощу себе, если не похороню ее с миром. Пусть они попили мне немало крови, но я ей обязана главным, что у меня есть.
Уставившись невидящим взглядом на ручку, которую она машинально крутила в пальцах, директриса погрузилась в свои мысли. Я подсела к ее столу.
– Тамара Андреевна, не расстраивайтесь. Вы и так очень много сделали для Надежды Эдуардовны. Возможно, даже больше, чем она заслуживала.
– Она вообще ничего не заслуживала. То, что я ее жалела, вовсе не значит, что она или ее мать чего-то заслужили.
– Значит, вы не были на ее стороне?
– На чьей стороне?
– На стороне Надежды Эдуардовны. Когда собирались выгнать меня из школы или когда она написала заявление на Антона… Или когда вы сдавали им свою квартиру.
Я многозначительно посмотрела на нее.
– Или когда ссорились из-за этого с моей бабушкой. Она ведь знала, что Надежда Эдуардовна подлая и злая, и собиралась вам это доказать.
– Ей не требовалось ничего доказывать. Мы с твоей бабушкой всегда были на одной стороне. Она искала рычаги воздействия, и ей почти это удалось.
– Вы поддерживали Надежду Эдуардовну не по доброй воле? Она заставляла вас?
Тамара Андреевна скорбно покивала:
– Это долгая история. Нехорошо так говорить, но я рада, что наконец она закончилась. Даже поверить не могу, что теперь мы свободны.
Она легонько похлопала себя по губам, словно не должна была этого произносить.
В животе у меня засосало, я явно была в одном шаге от тайны.
– Расскажите мне, пожалуйста. Для меня это очень важно. Я столько времени мучилась. Теперь же, наверное, можно рассказать, раз уж все закончилось?
Я следила за тем, как ее лицо сделалось сначала каменным и непроницаемым, а потом смягчилось и вновь стало горестно-задумчивым.
– Принеси мне воды, – попросила она.
Я сбегала в секретарскую, торопливо налила стакан воды из кулера и вернулась.
Тамара Андреевна уже стояла возле окна, скрестив руки на груди. Я протянула ей стакан.
– Поставь на стол, – она кивнула, – я ведь Надежду не осуждаю. Я тоже училась в педагогическом, девчонок много, а мальчишек по пальцам пересчитать, так и их тут же расхватали. Я никогда компанейской не была, да еще и стеснительная. Знакомиться не умела и не знала где. Потом в школу устроилась, там из мужчин только шестидесятилетний физрук. Если бы мне еще с внешностью повезло. Пока с мамой жили, я и не очень-то думала об этом. А вот когда ее не стало, с ужасом вдруг поняла, что такое настоящее одиночество – пустое, бессмысленное, жуткое. Вот и Надя так же, только она с самого детства так жила. Лидия Михайловна совсем ее не замечала. Твоя бабушка считала, что у Надежды проблемы с психикой наследственные. Но я думаю, дело не только в генетике. Вон Женечка у меня добрый и послушный вырос, никогда никому зла не причинит.
– Он вас очень любит, – заверила я.
– Да, именно потому, что в заботе и любви рос. Я всегда делала все, что могла, пусть даже это и не в моих интересах. И готова была сражаться за него до последнего, как и Надя за своего мальчика. Нашла коса на камень, понимаешь? Тебе просто не повезло.
– Вы говорите о Славе?
– Конечно. На твоем месте могла оказаться любая девушка. Не вини себя. По правде говоря, зная Надежду, я предпочла бы, чтобы ты ушла из школы. Это было безопаснее для тебя. Я помогла бы с переводом. Но Ольга Викторовна решила иначе. Сказала, что себя не станет уважать, если позволит сумасшедшей вмешиваться в ее жизнь. Она была зла на Надю еще с тех пор, как та засадила Антона. Возможно, даже чувствовала вину, что не смогла ему помочь.
– Бабушка была очень гордой, – сказала я.
– Это точно. – Тамара Андреевна рассмеялась. – Я не одобряла ее поездку в «Пуговицы», но она заявила, что это вопрос чести. Ох… Нужно было ее переубедить, знала же, что добром это не кончится… Но я так привыкла, что она старше и разумнее, и предпочла просто не вмешиваться.
– Часто в нашей жизни происходит нечто такое, что в один момент переворачивает все с ног на голову, – продолжила директриса. – Ты можешь просто идти жарким летним днем дорогой, по которой ходила сто раз и от которой ждать чудес не приходится, и внезапно обнаружить портал. Твой собственный портал. Между старой жизнью и новой. Спустя семь лет и пятьдесят пять дней однообразной предсказуемости вдруг случается нечто, что по большому счету от тебя уже не зависит. Нет, выбор как будто и есть, но это лишь видимость.
Тамара Андреевна вернулась за стол. Села на свое место, медленно отпила воды. Я ждала затаив дыхание.
– Она выбросила его прямо в мусорный контейнер для пластиковых отходов. Синий такой бак. Почти пустой. Она туда его кинула, а он почти и не пикнул. Только тихонечко заскулил… Он же никогда не жалуется, даже когда ему очень плохо. Я сразу поняла, что происходит, и так обомлела, что ничего не могла сказать. А она меня не заметила. Кинула, как мусорный пакет, и пошла дальше. Достать его оказалось не так-то просто. Думала, сама свалюсь в бак. Кое-как ухватилась за уголок одеяльца и вытянула. И ты знаешь, как только я его увидела, сразу поняла, что это судьба. Такое не объяснить словами. Ты просто чувствуешь, что назад дороги нет. Я побежала за ней и, пока бежала, так бережно прижимала его к себе, будто не младенца несу, а свое собственное сердце, завернутое в голубенькое одеяльце.
Лицо Тамары Андреевны наполнилось нежностью.
– Пока бежала, ни о чем не думала. А когда догнала, почувствовала страх, будто что-то не так. Словно не нужно мне этого делать, но было поздно. Она ужасно перепугалась. Отнекиваться стала, расплакалась. Ну, это и понятно. Ей же шесть лет всего исполнилось. Я принялась ее успокаивать, объяснять, что ругать не стану и в полицию не сдам, попросила только к маме проводить. Долго уговаривала. Наконец она согласилась.
Лидия Михайловна сидела на автобусной остановке. Выглядела она ужасно: бледная, изможденная, в
