Виктория Платова - Она уже мертва

…Она все ждала шагов за своей спиной – громких или, наоборот, легких, крадущихся. Но ее сопровождали лишь звуки музыки, какого-то умиротворяющего блюза. Ворвавшись в буфетную, Белка принялась с грохотом выдвигать все имеющиеся ящики и откидывать крышки: несколько дорогих сервизов, бокалы, супницы, чашки с блюдцами, кольца для салфеток, изящные фарфоровые статуэтки животных и людей, вилки, ложки…

Ножи оказались столовыми.

Чертова буфетная! Это – не кухня, в которой готовят еду, в комнате хранятся предметы сервировки, будь проклят этот дом!

На смену энтузиазму пришло глухое отчаяние, и Белка, забившись в угол, зарыдала. Единственное, что она может сделать сейчас, – не отводить взгляд от распахнутой двери. Если убийца придет сюда (а он обязательно придет), она сможет посмотреть ему в лицо.

Белка не знает, чьим будет это лицо. Хотя… нет. Знает. Лицо коллекционера незадачливых насекомых. Того, кого дурачок Лёка обозвал странным словом «зимм-мам». Что еще говорил Лёка? Что никому больше не понадобятся телефоны. Что когда придет зимм-мам, ей станет по-настоящему страшно. И что она сразу поймет: он пришел.

Он пришел.

Пришел, чтобы усадить за праздничный обеденный стол, где все замерли в ожидании завтрака. В ожидании лета. Того лета, в котором они снова станут детьми. И Маш, возможно, помирится с Астой. А Аста ответит Мишу слегка надменной взаимностью, флирт между двоюродными братьями и сестрами – обычное дело, когда еще влюбляться, как не в шестнадцать лет?… А сама Белка… она будет по-прежнему скучать по Сереже. Она всегда скучает по Сереже, ей хочется крепко смежить веки и заснуть. Чтобы проснуться уже мертвой, в том самом мире, где дырки во лбу и фиолетовые полосы на шее проходят сами собой, заживают, как заживают царапины и густо смазанные зеленкой раны на коленках. И самое главное: она наконец-то увидит Корабль-Спаситель, огромный и величественный. Каюты в нем уже заняты теми, кого она так сильно любила, по крайней мере, одна из кают. Мама и папа ждут свою Белку, и она скоро, совсем скоро причалит к борту…

Кажется, Белка и впрямь заснула, а может, провалилась в забытье, из которого ее вывел странный звук – как будто две льдинки стукнулись друг о друга. Звук шел не извне, а откуда-то из недр ее сумки, которую все это время она таскала с собой. Неужели заработал телефон? Резким рывком Белка вытряхнула все содержимое сумки на пол: куда-то в сторону полетел дневник Инги, развалилась на части папка с ее фотографиями, а маленькое круглое зеркальце откатилось к буфету, произведя невероятный шум. Вот открытка с приглашением к путешествию, оказавшемуся путешествием в один конец, вот тушь для ресниц, которая ей больше не пригодится, вот идиотский вьетнамский бальзам «Звездочка»… Где же телефон?

У нее нет телефона. Но ледяное, быстро тающее сообщение все-таки пришло! Только теперь Белка вспомнила о «Нокии», которую бросила себе в сумку. С этим телефоном хлопот не оберешься, вечно он прячется от хозяев, заставляет их нервничать!

Телефон нашелся под папкой с фотографиями, он выпал из сумки первым, и уже потом Инга заслонила его своим смеющимся клубничным ртом. Подхватив «Нокию», Белка нажала на кнопку и впилась глазами в дисплей. Всего лишь одна палка, что означает неуверенный прием. Одна палка и один непринятый звонок: Тата – суши весла!

ЭТОТ АБОНЕНТ ЗВОНИЛ ВАМ 1 РАЗ

Слабо понимая, что делает, Белка нажала на кнопку вызова. Раздались длинные гудки, после чего в трубке послышался голос Таты – ровный и прохладный, как она сама.

– Шило? Куда вы все пропали?

– Это я, Белка, – срывающимся шепотом отозвалась Белка.

– Привет. Ты записалась в секретари к Шилу? А где он сам? Что, черт возьми, происходит? И почему ты говоришь шепотом?

– Никого нет.

– Что значит – никого нет?

– Никого нет. Больше. Я на соседней вилле. Той самой, с бассейном.

– Хмм… А что ты там делаешь? И как ты туда попала?

Кажется, Белка говорит совсем не то, что нужно, теряет драгоценное время.

– Неважно. Просто слушай и не перебивай меня.

– Хорошо.

– Здесь все. Почти все. Они… мертвые. И Шило мертв.

– Что за глупости?

– Всё так и есть. Я в беде. Кто-то убил Шило, МашМиша и Ростика. И Алю с Гулькой… Наверное, он еще здесь. Тот, кто убил. Я в беде! Звони в полицию, пусть приезжают. Пусть приедет хоть кто-нибудь!

– Успокойся. И уходи оттуда.

– Я… не могу уйти. Дом заперт. Я в ловушке. Пожалуйста, сделай что-нибудь…

– Если это шутка – то совершенно идиотская.

– Нет! Умоляю тебя!

– Все, что ты сказала, – правда?

– О господи! – Белка с трудом сдерживала слезы. – В любой момент все может кончиться… Пожалуйста, пожалуйста…

– Я поняла, – только теперь в голосе Таты послышалось волнение и участие. – Если ты не можешь выбраться, запрись где-нибудь. Там можно запереться?

– Не знаю. Я не смогу, не смогу…

– Сможешь. Я буду через пять минут.

– Нет. Не смей! Не смей даже приближаться! Звони в полицию!

– Я что-нибудь придумаю. Обещаю…

Помехи, шорох и треск. Тата с ее «Я что-нибудь придумаю» истончается и исчезает, через мгновение в трубке воцаряется безнадежная немота. Белка с отчаянием смотрит на расколотый дисплей: связь снова потеряна, она может возобновиться в любую секунду, а может не возобновиться никогда. Во всяком случае – при Белкиной жизни, лучше не думать об этом. Лучше не думать о том, что выберет Тата – этот дом или дорогу к шоссе. Если она не до конца поверила Белке и решила, что лозунг «Вот ты и попалась!» предназначен для нее, – Тата появится здесь. Если же поверила… Обезлюдевший хутор «Роза ветров» отрезан от мира. Чтобы добраться до шоссе, нужно потратить не меньше получаса – и то если перейти на бег. Станет ли Тата бежать – по пересеченной местности, в темноте, под проливным дождем? Но даже если дождь кончился, и не пойдет больше никогда, и на всем побережье вдруг наступит полярный день, – станет ли Тата бежать? И почему только Лёка не обзавелся никаким транспортным средством?…

Лёка.

Нужно было сказать художнице, чтобы она разыскала добродушного дурачка, наверняка он где-то у себя в мастерской. Возможно, ей удалось бы выудить из аборигена больше, чем удалось Белке. Тата – умная и решительная, и в то же время в ней есть что-то, что позволяет говорить на одном языке с такими людьми, как Лёка. Это не заискиванье, не сюсюканье, не сползание в третье лицо единственного числа, когда говоришь о себе. Тата может настроиться на Лёкину волну, Белка почти уверена в этом. А вдвоем они смогут помочь Белке быстрее.

Если еще есть шанс помочь.

Но и она не должна тупо сидеть здесь и ждать неизвестно чего. А… что она должна сделать? Тата посоветовала ей запереться в каком-нибудь укромном уголке и уже там дожидаться помощи. На двери буфетной нет даже декоративной щеколды, холл и гостиная «Роза ветров» представляют собой анфиладу, остаются обе лестницы и кинозал. И еще два этажа. Первый – закупорен со всех сторон, а третий… Вручить свою судьбу Богу и отправиться в домашнюю часовню? До часовни можно и не дойти, а ее судьба – здесь и сейчас – меньше всего зависит от Бога. Скорее – от дьявола.

От убийцы.

Пока Белка предавалась бесплодным и горестным размышлениям, ее глаза скользили по фотографиям, вывалившимся из папки. Клубничная Инга – этот снимок она уже видела. А вот другой, почти такой же, но сделан он на общем плане. Инга сидит, прислонившись спиной к другой спине: какого-то паренька, такого же темноволосого, как и она. Он намного выше и мощнее – следовательно, старше. Это и не паренек даже – молодой мужчина. А вот и его профиль! Очень удачная фотография – Инга и мужчина смотрят в разные стороны, оба профиля взяты на контражуре и чем-то неуловимо похожи друг на друга и чем-то знакомы самой Белке. Но фотография и впрямь чудесная, хоть сейчас на выставку. Пожалуй, мужчина со снимка – ровесник нынешней Белки, кто он? Не чужой Инге человек – ведь снимков не меньше десятка, и со всех льется абсолютное счастье, абсолютное взаимопонимание, абсолютный покой. Примерно такими же были отношения между Белкой и ее отцом.

Подписей на снимках нет – на всех, кроме одного, где Инга сидит на коленях у мужчины и улыбается, быть может, чуть грустнее, чем обычно. Но это «чуть» совершенно несущественно. Существенно – лицо мужчины, которое Белка видит впервые, ничем не заслоненное – ни солнцем, ни тьмой, ни цветом граната, ни виноградными листьями.

Она уже видела это лицо.

Вчера в альбоме, который передала ей Тата. Это лицо французского актера… как же его звали? Бернар Алан. «Для Барбары. По-дружески. Бернар Алан». Сходство почти абсолютное, разве что у лучшего друга Инги Кирсановой покруче подбородок.

А еще… Внезапное озарение снисходит на Белку – Лучший Друг похож на Сережу! Не так явно, как на Бернара Алана, но все же…

Илья! Илюша. Наверное, это и есть Самый старший. Тот, о ком никогда не упоминала Парвати. Тот, о ком даже во сне не проговаривался Белкин отец. Тот, чье имя было стерто на зарубке в старом доме. Но Илья упрямый, он не захотел мириться с беспамятством Большой Семьи: сбежал с Корабля-Спасителя, прихватив шлюпку и посадив туда Ингу. Запаса воды и сухарей хватит ненадолго, но и сам побег предполагает возвращение: Инга и Илья – временные гости здесь, каюта на Корабле-Спасителе закреплена за ними навечно. Все, что им нужно, – снова напомнить о себе, оставить зарубку. Ведь Илья не просто старший брат клубничной Инги, он еще и отец Сережи! Странно, что Белка никогда не думала об этом. Или старалась не думать? Или ее сердце слишком маленькое, чтобы вместить в себе еще кого-то, кроме Повелителя кузнечиков? Если оно и выросло за эти годы, то лишь незначительно, на несколько сантиметров, и их недостаточно, чтобы там свободно расположился Илья со своей шлюпкой…