Артур Омре - Риф Скорпион (Сборник)
Я пошел прямо вниз, а когда прошел последнюю горизонтальную балясину, свернул под пирс. Все надо было проделать с минимальными усилиями. Слишком много драгоценного воздуха тратится на то, чтобы спуститься на глубину тридцать футов, а потом подняться. В предыдущие два раза мне едва хватило дыхания. Свет стал ярче. Коротышка так и лежал там, возле фонаря.
Стараясь не смотреть ему в лицо, я подплыл и ухватил его за ремень. Когда я принялся шарить у него в кармане, на меня снова навалилось чувство отвращения. Там был только носовой платок. В другом кармане оказался складной нож и пачка презервативов. Я едва подавил желание бросить все и уплыть отсюда, подняться на поверхность. Я перевернул тело. Оно уже частично погрузилось в ил, и от этого движения со дна поднялась муть, которая, двигаясь по течению, скрыла от меня верхнюю часть тела. Я стал обшаривать карманы брюк.
Кожаный футляр с ключами оказался в первом же из них. Потом я достал бумажник. Подплыл поближе к фонарю, чтобы удостовериться, что это то, что нужно, потом затолкал бумажник в ил и слегка прикопал его. Надо возвращаться. Я поплыл вдоль кабеля фонаря, потом пошел вверх. Вот моя голова уже на поверхности. Никогда еще ясное звездное небо не казалось мне таким прекрасным.
Все еще дрожа, я подплыл к лесенке и вскарабкался на баржу. Правая рука болела. Надеюсь, что кости целы. Я стоял голый и мокрый, и мысль моя лихорадочно работала. Один из самых страшных моментов уже позади. Теперь предстоит еще один. Нет, успокоил я себя, в этом нет ничего страшного. Неужели я теперь струшу и отступлю? Тысяча шансов против одного, что сторож только мельком глянет на меня и махнет рукой: проезжай, мол.
Я обошел вокруг каюты и положил футляр с ключами сушиться возле сходни, где его легко будет найти, потом пошел на корму и выдернул вилку фонаря из розетки. Втянул фонарь на борт, свернул кабель, положил фонарь, а также маску в кладовку и запер дверь.
Я выжал мокрую одежду и повесил ее сушиться в ванной комнате. Торопливо взглянул на часы. Было без десяти одиннадцать. У меня полно времени. Тут я понял, сколь велико было напряжение. Часы оставались у меня на руке во время всех трех заплывов, а я и не заметил. Считалось, что часы водонепроницаемые, но это, понятно, ничего не значит. Одно дело, когда стоишь с часами под дождем, и совсем другое, когда ныряешь с ними на глубину шести морских саженей. Я поднес часы к уху. Они еще тикали. Я снял их с руки и вытер.
Ополоснувшись пресной водой из ведра, я вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Под правым глазом — белесая шишка, в углу рта порез, сбоку, на нижней челюсти, здоровенный синяк. Сейчас С этим ничего нельзя поделать, разве что постараться, чтобы никто не увидел. Я обследовал правую руку. Она сильно распухла; но переломов я не нащупал.
Я оделся, причем выбрал белую спортивную рубашку, похожую на ту, что была на коротышке. Было только одиннадцать часов. «У меня уйма времени», — подумал я, чувствуя, как на меня снова накатывает напряжение. Но медлить нельзя. Иногда ночной сторож приходит пораньше, поговорить с Кристиансеном. У обоих стариков ничего в жизни не осталось, кроме работы да бесцветного пансиона, одна радость — поговорить. Мне нельзя рисковать. Лучше выехать сейчас, хоть мне и придется убить больше времени там, снаружи.
Я запер дверь, взял футляр с ключами и поднялся на пирс. У него зеленый «олдсмобиль». Отлично, ведь у меня коричневый «форд». Это Кристиансен отлично помнит. Промашки тут быть не может. Фонарика я не захватил, но без труда нашел машину в темноте. Я сел за руль и включил зажигание. Нервы мои были на пределе. А что, если он стоит возле сторожки? Тогда ему легко будет разглядеть, кто в машине. Этого я не узнаю, пока не выеду из эллинга с другой стороны, а тогда будет уже поздно.
Я придумал, как с этим справиться. Включив фары, развернул машину передом к выезду из эллинга, а потом опять выключил их. Как только мои глаза привыкли к темноте, я медленно двинулся вперед. Наехать на что-нибудь я не боялся: впереди был четко виден проем ворот. В тридцати — сорока футах от ворот я остановил машину, вышел из нее, подкрался к воротам и выглянул наружу. Все было в порядке. В ярко освещенных воротах на проходной никого не было. Кристиансен сидел в сторожке. Я повернулся и побежал к машине.
Не забыв сползти пониже на сиденье, я захлопнул дверцу, включил фары и двинулся вперед. Мне показалось, что я проехал не меньше ста миль. Вот я уже вне эллинга. Повернул налево и переехал железнодорожную ветку. Спешить нельзя. При подъезде к сторожке надо чуть-чуть замедлить ход. Вот машина поравнялась со сторожкой. Я поднял руку и бросил на Кристиансена быстрый взгляд искоса.
Он сидел за столом. Наливал себе кофе из термоса. Нехотя взглянул в мою сторону, махнул, чтобы я проезжал, и тут же снова сосредоточился на чашке. Я проехал.
Напряжение разом спало, и мне показалось, что я расползаюсь на сиденье, как подтаявшее мороженое. Каждый нерв у меня расслабился. Дальше все будет просто.
При первой возможности я свернул налево и покатил по темной улице в направлении города. До «крутого» района было кварталов пятнадцать. Остановив машину в темном проулке за полквартала от шума и неонового блеска кабаков, я быстро огляделся, вышел из нее, запер и забрал ключи, как это сделал бы сам владелец машины. Меня никто не видел. Я дошел до угла и повернул направо, прочь от берега моря. Проходя мимо какого-то темного пустыря, я бросил там ключи. Теперь я освободился от него. Я подумал о нем и содрогнулся. Бедняга, мерзавец ты эдакий, зачем ты только полез на меня?
Не знаю, сколько я прошел. Наверное, несколько миль. Я избегал освещенных мест, стараясь держаться тихих жилых кварталов. И уходил все дальше от берега. В двенадцать тридцать я подошел к работающей всю ночь забегаловке. Можно возвращаться. Пока доберусь, будет без четверти час. Я зашел в забегаловку через боковую дверь, нашел телефон и вызвал такси. Когда машина приехала, я уже ждал его в темноте на тротуаре. Я забрался внутрь, прежде чем таксист сумел разглядеть мое лицо. Теперь все в порядке. Я уселся на заднем сиденье в углу, где он не мог видеть меня в зеркальце заднего обзора.
Мы подъехали к воротам. Никого.
— Притормозите здесь, я назовусь сторожу, — сказал я таксисту. — Чтобы проехать внутрь, пропуск не требуется.
— Как скажете, шеф, — ответил тот.
Он притормозил у сторожки. Из окна выглядывал сторож, дежуривший с полуночи до восьми утра.
— Мэннинг! — крикнул я, оставаясь в темноте. Он поднял руку.
— Пожалуйста, мистер Мэннинг.
Таксист переключил скорость и снова двинул вперед. И вдруг остановился. Кто-то кричал нам вслед.
— Минуточку, мистер Мэннинг!
Я оглянулся. Сторож вышел из дверей.
— Чуть не забыл. Минут десять назад вам звонила женщина…
Но я не слушал. Я заглянул в окно сторожки и похолодел. Там был старина Кристиансен. Он только что поднялся со стула и выглядывал из окна с удивленным выражением. Потом повернулся к двери. Другой сторож все говорил, стоя у дверцы такси:
— Крис как раз собирался передать вам. Он сказал, что вы на барже.
Я шевельнуться не мог, не то что ответить. Кристиансен теперь стоял рядом со своим сменщиком, глядя на меня.
— Черт возьми, мистер Мэннинг! Когда вы вышли? Я вас не видел.
Ощущение было такое, будто у меня отвалился язык.
— Ну, я…
Думать было невозможно. Это был какой-то кошмар.
— Я выехал со своим приятелем. Помнишь? Решили пропустить по паре кружек пива. Было, наверно, около двенадцати.
Теперь я не мог остановиться. Я отрешенно слушал собственный голос и ничего не мог с собой поделать.
— Да, где-то около этого. Я еще помахал тебе, помнишь? Это мой старый друг. Пропустили по паре кружек пива.
— Так вы были в той машине, когда она выезжала?
Он уставился на меня, явно ничего не понимая.
— Черт меня подери совсем. Я прямо в нее смотрел, а вас не заметил. Должно быть, становлюсь рассеянным. А я еще собирался пойти на баржу сказать вам, что звонила женщина…
Вдруг он смолк, потом спросил участливо.
— Ой, что это у вас с лицом, мистер Мэннинг?
В этом-то был весь ужас. Ничего особенного не происходит. Меня ни в чем не обвиняют, меня не пытают в гестапо, не применяют ко мне допрос третьей степени. Просто кудахчут два милых одиноких старика, которые хотят мне помочь. Я им интересен. Они вынуждены сидеть здесь по восемь часов в день, охранять эту чертову верфь, где единственная живая душа, единственный человек, с кем можно поговорить и кто создает, пусть иллюзорное, впечатление связи с миром, где что-то может произойти, — это я, так что я им нравлюсь и им интересно знать, когда я ухожу и когда возвращаюсь. Вот и все. Теперь они запомнят каждое слово этого разговора.
— А, это… — пробормотал я, ощупывая свое лицо с таким видом, будто удивлялся, что оно у меня вообще есть. — Искал тут кое-что в кладовке и упал.
