Мольберт в саду Джоконды - Антон Валерьевич Леонтьев
* * *
Пробудилась я от стука в дверь номера, причем весьма грубого. Заспанная, я взглянула на часы и обомлела: было уже без четверти десять! И это при том, что я обычно встаю не позднее шести!
Распахнув дверь, я увидела на пороге Кариночку, вернее, их обеих: четвероногую на руках двуногой. И обеих в бриллиантах.
Как всегда безупречно выглядевшая двуногая оттолкнула меня в сторону и, проходя в номер, спросила:
– У тебя мужик? Или баба? Просто реально кошмарно выглядишь… Ты что, опять пила?
Не подавая вида, что в особенности меня задела вовсе не резкая колкость (или колкая резкость?) о бабах, ведь Кариночка, ввиду своего скудоумия, давно и надежно причислила меня к лесбиянкам, тем самым списав из разряда потенциальных соперниц, а о том, что пила, точнее, опять пила.
Можно подумать, я выгляжу как алкоголичка!
Бесцеремонно пройдя в мой номер, двуногая Кариночка осмотрелась, а четвероногая недовольно тявкнула, словно требовала, чтобы я продемонстрировала спрятавшуюся под кроватью бабу или хотя бы батарею пустых бутылок из-под виски, а лучше и то, и другое.
– Пупсик жаждет узнать подробности! – заявила она недовольно и схватила со стола открытку Лизы Ф.
Мое сердце екнуло, впрочем, напрасно, потому что двуногая Кариночка тотчас отбросила ее, а четвероногая заскулила.
– Господи, что за дешевый старинный китч! А еще искусствовед! Вкуса ни на грош!
Я не стала просвещать Кариночку в том, чего в ней не было ни на грош и ни на грамм, несмотря на жутко дорогой прикид от кутюр и столь нелепые утром бриллианты.
Обдав меня запахом модного парфюма, Кариночка процедила, выплывая со своей собаченцией из моего номера:
– Что-то ты стала заметно сдавать. Пупсику надо найти тебе замену. Он ждет тебя на отчет через четверть часа!
Думаю, моя улыбка, которой я одарила дверь, закрывшуюся за двуногой (и четвероногой, впрочем, тоже) Кариночкой, им обоим жутко не понравилась бы: я ведь размышляла о том, что Воротыйло пора бы сменить не меня, а Кариночку.
И одну, и другую.
* * *
Уже десять минут спустя я, энергичная и деловая, предоставляла боссу отчет о своем визите к месье Шахрияру. Не упоминая, конечно, о безвременной кончине того, как и о моем посещении заседания ЛЛ.
Воротыйло выглядел весьма неважно, видимо, все же сказывались последствия приступа накануне, о чем я не преминула ему сказать в конце нашего разговора, который, однако, был монологом – моим.
Босс, посмотрев на меня исподлобья, заявил:
– Да, что-то мне не очень хорошо, устал. Не люблю я этот Париж. Так и чую, что здесь умру!
Ни единый мускул не дрогнул на моем лице, когда я услышала знакомую песню, а двуногая Кариночка, сгрузив с рук четвероногую, тотчас принялась порхать вокруг своего пупсика, предлагая то вызвать врача, то выпить таблеточку, то подложить под спинку подушечку.
Пупсик позволил уговорить себя взять день тайм-аута и даже поставил все три своих мобильных на беззвучный режим.
– Ты не возражаешь, пупсик, если я, пока ты отдыхаешь, прошвырнусь по магазинчикам? – произнесла коварная Кариночка (двуногая!), и другая (четвероногая!) тихо тявкнула.
Теперь стала понятна такая явная забота о пупсике и попытка запихнуть его в постель: желая накупить кучу ненужного, жутко дорогого шмотья по кредитке супруга, Кариночка убеждала его остаться в отеле.
Это полностью согласовывалось с моими планами: ведь меня так и тянуло на рю Виндзор, к дому номер 34.
А для этого требовалось, чтобы босс оставил меня в покое и на заваливал ненужными поручениями, а обе Кариночки куда-нибудь делись с моих глаз и из зоны ответственности.
Воротыйло позволил нам отвести его в гигантскую спальню, откуда Кариночка (двуногая!) вытолкнула меня, а четвероногая, угрожающе зарычав, тоже намекнула, что пора уходить.
Получив официальный внеплановый выходной, я неспешным шагом удалилась. И, едва дверь президентского люкса закрылась за мной, сломя голову понеслась к себе в номер, чтобы уже через пять минут вылететь на Елисейские Поля и, отказавшись от услуг швейцара, желавшего вызвать мне такси, почти бегом направиться к метро.
* * *
Наконец-то я ступила на рю Виндзор и, чувствуя себя на грани обморока, подошла к дому номер 34. Он – старинной кирпичной кладки, пятиэтажный, не особо красивый – резко контрастировал с окружавшими его мраморно-гранитными зданиями современной постройки.
Дернув дверь искомого дома, которая, конечно же, была закрыта, я, запрокинув голову, стала изучать окна. Может, мне надо проникнуть в квартиру номер 34? Если таковая в доме, вообще, существует. Или 3 и 4 надо сложить и наведаться в квартиру номер 7?
Если бы еще знать, какая квартира имеет нужный номер, я бы, честное слово, прямо на месте и попыталась это сделать, но на табличках звонков моему взору открылись только фамилии.
Несколько в смятении, не зная, что предпринять, я в раздумьях принялась ходить по рю Виндзор, не такой уж и протяженной, возвращаясь к центру моих поисков: кирпичному дому номер 34.
Внезапно я заметила то, что, вообще-то, должна была заметить намного раньше. Под прямым углом от дома номер 34 вправо уходил небольшой проулок, который не был отдельной улицей, так как тянулся не более чем метров на сто – сто пятьдесят и где стояло всего несколько домов, а ответвлением все той же рю Виндзор.
Отправившись вниз по этому проулку вдоль стены дома номер 34, я вышла к его обратной стороне – и обомлела, чувствуя, что ноги меня не держат.
В небольшом палисаднике, который располагался все еще на территории, относившейся к дому номер 34, прямо на границе с соседним домом, я увидела высоченный, явно старинный дуб.
* * *
Все сошлось в одной точке, и я, чувствуя головокружение, даже прислонилась к невысокой ограде.
Дубу было явно больше ста лет, возможно, он стоял тут даже в те дни, когда в Париже всем командовал Наполеон – если не Первый, тот, что Бонапарт, так его племянник Третий, тот, что построил все эти столь любимые туристами, в особенности китайскими, воздушные бульвары и ажурные проспекты, варварски снеся при этом почти все средневековые строения.
Значит, рос этот дуб и во времена Лизы Ф., сто лет назад.
Осмотревшись, я заметила одинокого прохожего и, делая вид, что говорю
