Неестественная смерть - Дороти Ли Сэйерс
Но тут грянула война. Разумеется, юный идиот помешался на идее жениться, прежде чем отправиться на фронт. Однако присущие ему совестливость и чувство чести делали его податливым как воск в чужих руках, и ему внушили, что, если он вернется с войны калекой, это будет нечестно по отношению к девушке. Сам он об этом прежде не подумал, и теперь, в неистовом порыве самоотречения, поспешил освободить невесту от данного ему слова. Я в этом участия не принимал; результат меня, не скрою, порадовал, но средство казалось неприемлемым.
Он безупречно сражался во Франции, стал хорошим офицером, солдаты любили его. А потом, представьте себе, в шестнадцатом году, уже будучи капитаном, он приехал в отпуск и узнал, что его девушка вышла замуж – за некоего солдафона в чине майора, за которым она ухаживала в госпитале Отряда добровольной помощи и чьим девизом в отношениях с женщинами было: «Брать без раздумий и не миндальничать!» Для Питера это явилось страшным ударом, поскольку девице даже не хватило духу заранее предупредить Питера. Они скоропалительно поженились, узнав, что тот возвращается; лишь ступив на землю Англии, он получил письмо с сообщением о fait accompli [118]и напоминанием, что сам освободил ее от обета.
К чести Питера надо сказать, он явился прямо ко мне и признал, что сделал глупость. «Ладно, – сказал я, – это послужит тебе уроком. Впредь не ставь себя в дурацкое положение». Итак, он вернулся на фронт с явным намерением (я в этом не сомневаюсь) найти там свою смерть, но вместо этого заслужил звание майора и орден «За выдающиеся заслуги» за участие в некой отчаянной разведывательной операции в тылу у немцев. В 1918 году, под Кодриˊ, он был контужен и завален землей в воронке от снаряда, в результате чего в течение последующих двух лет время от времени страдал нервными срывами. Вернувшись домой, он поселился в квартире на Пикадилли с Бантером (который на фронте служил у него сержантом, проявившим и проявляющим до настоящего времени беззаветную преданность ему) и начал собирать себя заново по кусочкам.
Видя его состояние, я был готов ко всему. Он утратил свою очаровательную искренность, замкнулся, никому не доверял, в том числе матери и мне, манеры его приобрели неистребимую фривольность, простительную разве что дилетанту, в сущности он превратился в комедианта. Будучи богатым, он мог позволить себе делать все что заблагорассудится, и мне доставляло своего рода язвительное удовольствие наблюдать, как весь послевоенный женский Лондон безуспешно стремился покорить его. «Питеру вредно жить отшельником», – сокрушалась одна заботливая матрона. «Мадам, – ответил ей я, – было бы вредно, если бы это было так». Нет, в этом отношении он меня нисколько не беспокоил. Но я не мог не думать о том, что человеку с его способностями опасно не иметь никакого дела, которое занимало бы его голову.
В 1921 году случилась история с изумрудами Аттенбери. О ней нигде особо не писали, но она наделала шума, немалого даже по тем временам, когда подобного рода скандалы не были редкостью. Однако суд над вором породил несколько еще более горячих сенсаций, самой громкой из которых стало явление лорда Питера в качестве главного свидетеля обвинения.
Это была настоящая слава. На самом деле для опытного полицейского следователя, полагаю, дело не представляло особых трудностей, но «сыщик-аристократ» стал феноменом, ранее не виданным и захватывающим. Денвер взбесился, а лично я не имел ничего против новой деятельности Питера, радуясь, что он хоть чем-то занялся. Сам Питер казался весьма довольным проделанной им работой, и мне нравился инспектор Скотленд-Ярда, с которым он сблизился в ходе расследования. Чарлз Паркер, спокойный, рассудительный и хорошо воспитанный человек, стал большим другом Питера и его шурином. Он обладает ценным качеством любить людей, не стараясь вывернуть их наизнанку.
Единственным осложнением, связанным с новым увлечением Питера – если джентльмену вообще пристало чем-то увлекаться, – было то, что оно неизбежно выходило за рамки увлечения. Невозможно возводить убийц на эшафот ради собственного удовольствия. Интеллект тащил Питера в одну сторону, нервы – в другую, пока я наконец не стал опасаться, что он пойдет вразнос. По завершении каждого очередного дела его снова начинали мучить ночные кошмары и последствия контузии. А потом Денвер – представьте себе, сам Денвер, этот напыщенный болван – в разгар своих гневных инвектив по поводу деградации Питера и его неподобающего участия в работе полиции становится подозреваемым в убийстве, предстает перед судом палаты лордов, и его дело, по сравнению с которым деяния Питера кажутся всего лишь хлопкáми детской петарды, получает широкую огласку.
Питер вытащил брата из передряги и, к моему облегчению, просто по-человечески напился вдрызг по этому поводу. Но теперь он счел свое «хобби» узаконенной работой на благо общества и проявил достаточный интерес к государственным делам, чтобы время от времени исполнять мелкие дипломатические поручения министерства иностранных дел. А в последнее время он стал более сдержан в проявлениях своего нрава и чуть менее замкнут.
Его последней эскападой было то, что он влюбился в девушку, которую очистил от подозрений в отравлении любовника. Выйти за него замуж она отказалась, как поступила бы на ее месте любая женщина с характером. Чувство благодарности и унизительное сознание своего более низкого положения – не самый прочный фундамент для брака, ситуация была сомнительной с самого начала. На сей раз Питеру достало ума последовать моему совету. «Мальчик мой, – сказал я ему, – ты повторяешь ошибку, которую совершил двадцать лет назад. Эта девушка – не невинное существо, требующее деликатного обращения, это напуганная и травмированная женщина. Начни все сначала, но предупреждаю: тебе понадобится все самообладание, которому ты научился
