Гера Фотич - Фатальный абонент
Всё могло быть по-другому. Могло. Да, что об этом говорить! Снова эти сомнения. Болезнь Пса окажется блефом. Одной из тех шуток, что он вытворял над учителями и однокашниками.
Я ощутил тот далекий вынужденный страх, который сам себе придумал. Он затек внутрь меня из этой комнаты через щель. Заставил снова стоять у доски в классе, наполненном ароматом духов. Которые теперь, со временем, прокисли, трансформировались в запах испражнений и лекарств. Ещё можно тихонько незаметно уйти. Но этот смрад придется унести в себе. В своей памяти, в мозгах, в сердце. Один раз я так уже поступил.
Я пересилил себя и сделал несколько шагов к окну. Обернулся.
Никогда бы не поверил, что облысевшая голова, смирно лежащая на подушке, когда-то обладала лохматой рыжей гривой Пса. Глаза и щеки ввалились. Подбородок, подобно носу, вытянулся и заострился. Больной скорее напоминал старушку на смертном одре, ожидающую священника, чтобы покаяться.
Мне стало смешно за обуявшие меня воспоминания. Что может сделать это безвольное существо? Этот кусок человеческой плоти смиренно сморщившийся под одеялом. Мумия!
Я улыбнулся. Не знаю, чего больше почувствовал — удовлетворения или жалости. Посмотрел прямо ему в глаза. И там глубоко-глубоко видел далекую пульсирующую искорку жизни. Она сверкала холодным пронизывающим вопрошающим светом. Дрожала. Расщеплялась. Готовилась взорваться. Но тем самым пожирала себя из-за невозможности вырваться наружу, преодолеть что-то невидимое, непонятное.
Узнал ли он меня? Или в моем лице возненавидел сейчас весь мир, все, что его окружает? Неожиданно пульсирующая искорка стала ярче, глаза расширились, зрачки стали неимоверно большими. Заблестели. Словно преграда исчезла. Все пространство между век заполнил лучистый отлив черного бархата. Потек наружу горючими слезами, не останавливаясь. Беззвучно. Что-то прорвалось внутри, и вся копимая влага решила выплеснуться через глаза. Голова Пса чуть приподнялась от подушки, желая приблизиться ко мне. Лицо заблестело.
— Сашок, — прошептал он. Уголки губ дрогнули, чуть приподнялись. Затем сомкнулись и уже беззвучно ещё раз обозначили только губами, — Сашок, прости…
И была в его словах и натужном, внутреннем звучании такая пронизывающая ностальгия по чему-то неслучившемуся, такая жажда жизни, что мне стало не по себе. Я кожей ощутил чужой инородный холодок, просачивающийся внутрь, и отступил на шаг.
Пёс откинулся на подушку и уставился в потолок. Глаза высохли, зрачки помутнели. С лица продолжали скатываться остатки влаги. То ли пот, то ли слёзы. Пододеяльник вокруг шеи потемнел.
Я тихо вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Но она снова приоткрылась, словно приглашая меня вернуться. Вспомнил, как прощался с отцом. Быть может, умирая, он так же звал меня. Но не дождался.
Алиса заворочалась. Послышалось детское всхлипывание. Кроватка закачалась, и я ухватил ее деревянное ограждение. Присел на диван. Тихо стал напевать:
— Баю ба-юш-ки баю,Не ложи-ся на краю.Красный пёс захочет есть,Нашу де-точку унесть.Он придет издалека,Дам ему я молока…
Мелодия выводилась неровно. Звучала коряво. Сказывалось волнение.
Мама, мамочка, мамуля…
Периодически глядел то в кроватку, то на приоткрытую дверь. Словно оттуда мог появиться Рыжий Пёс. Но этого не происходило.
Закончив куплет, я начинал его снова. Гадал: слышит ли он, как я пытаюсь петь его внучке?
Я повторял снова и снова слова песни. Опомнился только когда услышал, как в замке поворачивается ключ.
Вошла Лиза. С недоумением посмотрела на меня. Прикрыла дверь в детскую. Заглянула в кроватку. Внучка спала. Обернулась:
— У тебя какой-то странный вид. Нашкодивший…
Подумал, что она попала в цель. Какое емкое слово «нашкодить».
Лиза сняла легкий плащ. Включила телевизор. Притушила свет и села ко мне на диван.
Шла программа «Жди меня». Ведущий — Игорь Кваша.
Лиза сделала звук слышным.
Множество людей, молодых и старых выходили на сцену. Обнимались. Плакали.
— Я все ещё надеюсь, — тихо сказала Лиза, глядя в экран. Глаза ее слезились, — сколько людей растерялись в этом мире! Как много горя вокруг…
Я снова почувствовал ком в горле. Снова вспомнил мать. Мокрая палатка под Москвой. Как согревала. Мамуля…
— Расскажи мне о Сереже, — Лиза придвинулась ближе. Взяла мою руку в свои. Посмотрела в глаза, — у тебя такой взгляд, какой может быть только у людей, пришедших с войны.
Я промолчал. Моя жизнь тоже была войной, но совсем не той, о которой она думает.
— Да мы же практически и не общались, — я попытался уклониться от ответа.
Она молчала.
Я себя ненавидел. Снова эта игра. Подражание кому-то. Быть кем-то, но не собой. Мне так это нравилось, когда по телефону люди принимали меня за своего родственника. Мне казалось, что я проживаю несколько жизней сразу. Теперь меня снова заставляют это делать. Но я не хочу. Мне надо жить самому.
Сделал вид, что мне тяжело вспоминать. Нахмурился. Стал рассказывать о том, что успел прочитать в книге, когда лежал в больнице. Все войны одинаковы. Они приносят беду. В них нет победителей. В моей войне тоже.
Руки Лизы вздрагивали в моей ладони. Она положила мне голову на плечо и продолжала смотреть на экран. Словно там должен был появиться ее сын Сережа.
Прижалась плотнее. Наверно, в близости со мной она хотела почувствовать его тепло, которое осталось от наших военных встреч? Я был для нее человеком, несущим в себе частичку ее единственного сына, которого она кормила грудью, ласкала, лелеяла. И тогда в сексе ей показалось, что она целует именно его, становится ближе.
Я не мог ее разочаровывать. Конечно, это было безнравственно. Я снова и снова ненавидел себя. Старался думать, что спасаю эту женщину. А грехов мне не занимать. Одним больше…
Лиза потянулась ко мне, обняла за шею, мы снова занялись сексом. Прямо здесь, в холодном мерцании телевизора, который продолжал дарить надежду на возвращение ее сына. Под ровное сопение внучки. В истекающем из детской комнаты смраде иссыхающего тела. И было в этой близости что-то некрасивое, порочное. Словно каждый из нас хотел использовать её только для себя. Что-то найти, собрать воедино, склеить…
— Надо мужа перевернуть, — Лиза очнулась, тихонько встала, накинула халат и направилась в детскую.
Через пару минут вернулась. Лицо ее стало белым. Глаза расширены. Осторожно прикрыла дверь.
— Надо вызвать скорую, — прошептала она, — мне кажется, Виктор умер.
Неожиданная новость заставила меня приподняться. Я понял, что мы его убили. Только что. Беззвучным сплетением тел. Жаркими поцелуями. Судорогой экстаза. Я отмщён!!
Быстро оделся. Сделал несколько шагов к детской. Остановился. В этой смерти ничего не почувствовал для себя: ни облегчения, ни радости, ни злости.
Лиза взяла телефон и набрала две цифры. После короткого разговора положила трубку. Присела на край дивана:
— Он тоже был на войне, — склонилась, поставила локти на колени. Подперла ладонями подбородок, продолжала точно в беспамятстве, — в Чернобыле. Война его и убила. Догнала и убила. Я родилась и жила в Припяти на Украине. Приехала домой на выходные из киевского института. Окна квартиры выходили прямо на атомную станцию. Взрыва не слышала. Часа в три ночи на улице началась суета. Сверху — гул. Из окна увидела, как над крышей завис вертолет. Обрадовалась. Надо же! В институте расскажу подругам. Над станцией дым. Но не черный, не жёлтый, а синеватый. Пахнет какой-то химией, в горле першит. Все высыпали на балконы. Прилипли к окнам. Кто в бинокль смотрит, кто фотографирует. А небо синее-синее, словно выкрасилось от дыма станции. На крыше фигурки пожарных — тушат. Солдаты как приведения ходили по улице в белых маскировочных халатах и масках. Я стояла на балконе и смотрела как завороженная. Думала — кто ещё такое увидит? Как мне повезло! Хотела запомнить на всю жизнь. Запомнила — лицо уже позже потемнело.
Я посмотрел на ее высушенные кисти.
Лиза перехватила мой взгляд:
— А, руки… Это от массажа. Вазелин, крема, людская боль… А там… родители своих маленьких детей на мансарды выносили. Представляешь? Ничего не знали. Фотографировались на фоне свечения.
Я никому это не рассказывала. Сначала нельзя было, а потом… К чему?..
Стали нас эвакуировать. Здесь и познакомилась с Виктором. Он офицером был. В группе ликвидаторов. Красавец. Лицо в веснушках. Волосы такие рыжие, аж красные, глаза горят. Всюду хотел успеть.
Оставил адрес. Стали переписываться. Он полгода в больнице лежал. Навещала. Позже поженились, забрал к себе сюда. Он так и не смог привыкнуть к мирной жизни. Потом был Афганистан. Постоянные командировки в Чечню. Куча орденов, медали. Казалось, он заглаживает свою вину… Какую?..
