Филипп Ванденберг - Пятое Евангелие
Неподходящее замечание, по мнению главы Святого Официума, которое говорило о том, что глава папского тайного, архива не имел ни малейшего представления о том, что происходило на самом деле. Берлингер негодующе поднял тонки, брови, наградил монсеньора презрительным взглядом и прошипел:
– Si tасcuisses![63] – Это выражение часто использовалось членами курии, хотя имело языческое происхождение. Затем, обращаясь уже к Гутманну, он сказал: – Но наверняка орфики знают, где находится эта часть документа, и, без сомнении предпринимали попытки заполучить ее, верно?
– Вы абсолютно правы, господин кардинал! – ответил обвиняемый.
– Они добились успеха?
Гутманн смотрел в пол, себе под ноги. Он чувствовал, что взгляды всех присутствующих кардиналов и монсеньоров направлены на него.
В огромном полупустом помещении царила мертвая тишина когда он ответил:
– Мне очень жаль, но об этом я бы предпочел не говорить Оригинал находился у немки, которая, похоже, надеялась получить за него большую сумму денег. Она даже не имела представления о содержании текста. Но чем больше людей проявляли интерес к документу, тем упрямей она становилась. Последний раз я видел ее в монастыре-крепости орфиков, где она уверяла меня, что все знает. О пятом Евангелии, о Бараббасе, обо всем…
– Как вы считаете, это возможно?
– He могу себе представить, чтобы она обладала подобными сведениями. Откуда она могла получить такую информацию?
– Как ее зовут?
– Анна фон Зейдлиц.
5
Гутманна проводили в отдаленное помещение, что-то вроде архива, где находились сотни томов, описывающих дела, возбужденные в связи с действиями, направленными против учения Церкви. Документы хранили сведения о процессах, связанных с искажением и пренебрежительным отношением к законам Церкви, с лживыми учениями, богохульством и не одобренными попытками проведения реформ. Все эти действия карались преданием анафеме и отлучением от Церкви, как это случилось с движениями вальденсов или манихеев. Гутманна охраняли два гвардейца, хотя профессор даже не помышлял о бегстве.
Конгрегацию Святого Официума тем временем занимал вопрос, какие действия следовало предпринять ввиду новых обстоятельств. При этом господа кардиналы и монсеньоры представляли на рассмотрение очень отличающиеся друг от друга точки зрения, которые, как и все слушание ex officio, подробно протоколировались. Следует заметить, что все присутствующие были полностью уверены в правоте именно своих слов.
Для Феличи, самого пожилого из всех присутствующих, было абсолютно ясно: это конец католической церкви. Обратного пути нет. Он сравнивал Рим с вавилонской блудницей и цитировал отрывки из Откровения Иоанна Богослова. В одном из них ангел вещал громоподобным голосом: «Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице». Старый госсекретарь не видел ни малейшего шанса на спасение Церкви.
К такому мнению ни в коем случае не собирался присоединяться кардинал Агостини, верховный судья курии. Он утверждал, что Церкви удавалось преодолевать и более опасные кризисы. На реформацию доктора Лютера ответили Реформаций! Кроме того, католическая церковь пережила времена, когда два Папы боролись за власть, обвиняя друг друга в связи с дьяволом. Так почему же Церковь не сможет пережить новый кризис?
Кардинал Берлингер соглашался с мнением, что курия ни в коем случае не должна пускать все на самотек и принимать происходящее как должное. Нужно бороться. В первую очередь необходимо захватить инициативу в свои руки и делать все возможное, чтобы гарантировать свое существование в будущем. А это значит следующее: использовать все средства и заполучить пергамент с еретическим текстом.
Глава секретного архива, монсеньор Кроче, предложил задуматься, не являются ли текст и содержание уже имеющейся части пятого Евангелия в достаточной степени весомыми дли того, чтобы уничтожить учение Святой Церкви. Возможно, все усилия и попытки что-либо предпринять заранее обречены на провал.
Только один человек не хотел делиться с присутствующими своим мнением и упорно молчал – професс Манцони из Григорианы. Он невидящим взглядом смотрел на полированную крышку стола. Казалось, что професс в своих мыслях где-то невероятно далеко.
На вопрос Берлингера относительно того, проинформирован ли Папа в полной мере о всех событиях и если да, то как он предлагает противостоять проблеме, монсеньор Паскуале дал понять, что его святейшество узнал все обстоятельства данного дела от самого господина кардинала-госсекретаря и был крайне обеспокоен. Он не перестает думать о том, какому унижению может подвергнуться Церковь, а подобные волнении противопоказаны при нынешнем состоянии здоровья Папы Его святейшество уже давно отказывается принимать пищу из-за чего личный врач был вынужден прописать искусственное питание при помощи инъекций. Секретарь добавил:
– Папа говорит крайне редко и только шепотом, как господа сами могли убедиться в последние дни. Его психическое состояние можно назвать депрессией. В этом депрессивном состоянии он и принял решение созвать церковный собор…
Вилошевич нервно закашлялся.
Берлингер вскочил со стула. Он смотрел на Паскуале с таким выражением, словно тот только что сказал нечто ужасное. Затем глава Святого Официума обратился к госсекретарю:
– Еминенца, вы об этом знали?
Феличи спокойно кивнул и отвел взгляд в сторону.
Тогда Берлингер закричал, даже не пытаясь сдерживаться:
– Как я понимаю, об этом уже знают все: смотрители в музеях, служки Сан-Пьетро и добровольцы в «Osservatore Romano»! Только главе Святого Официума ничего не известно!
– Это решение пока что не является официальным, – попытался успокоить кардинала Феличи. – Я тоже узнал это во время разговора один на один с его святейшеством.
Берлингер рухнул на стул, оперся правым локтем о стол, а лбом – на сжатый кулак правой руки. В его голове все смешалось, но самым сильным чувством оставалась ярость. Он предполагал, что в случае возникновения ситуации, подобной этой, которая была непосредственно в его компетенции, он как глава Святого Официума будет первым, кого Папа проинформирует о своем решении. Он, Берлингер, а не госсекретарь!
Около минуты он не мог думать ни о чем другом, кроме как об этой проблеме. Остальные присутствующие не решались нарушить молчание и помешать Берлингеру в его скорбных размышлениях. Наконец он заговорил, предварительно протерев глаза кулаками:
– И какова же цель этого церковного собора?
Он смотрел на Феличи так, словно бросал ему вызов и хотел сказать: ты-то наверняка знаешь ответ, ведь его святейшество открыл тебе и этот секрет.
Феличи неуверенным взглядом окинул всех присутствующих, будто надеясь, что кто-нибудь избавит его от обязанности отвечать на этот вопрос. Но все молчали, поэтому кардинал начал свое объяснение:
– Об этом мы не говорили. Но раз уж ввиду сложивших обстоятельств его святейшество решил созвать собор, то…
Госсекретарь не закончил мысль и запнулся.
– Что же тогда? – вскипел Берлингер. Все присутствующие не могли оторвать взгляд от Феличи.
– Тогда речь может идти только о соборе, целью которого является роспуск Святой Церкви.
– Misere nobis[64].
– Luzifer!
– Penitentiam agite![65]
– Fuge[67], идиот!
– Еретик!
– Да помилует нас Бог, несчастных грешников!
Словно буйные умалишенные, запертые в одной палате, кардиналы и монсеньоры выкрикивали ругательства вперемежку с проклятиями. Видя приближающийся конец, они уже не разбирали, кто друг, а кто враг, и самым отвратительным образом оскорбляли друг друга без каких-либо причин.
Причина такого поведения крылась глубоко в их душах и в самых темных уголках сознания. Эти люди просто не были готовы к подобному открытию и последствиям, которые оно за собой влекло. Их мир, в котором они были наверху и занимали лучшие места, грозил рухнуть. Наверняка даже святые не смогли бы контролировать себя в подобной ситуации, а о простых монсеньорах не стоит даже и говорить. Постепенно крики, которые делали это помещение в самом сердце Ватикана больше похожим на дешевый кабак в Трастевере, чем на комнату для допросов в здании Святого Официума, стихли. Один за другим присутствующие пришли в себя. Они наверняка стыдились друг друга. После этого всплеска эмоций никто не решался заговорить первым, хотя перед лицом предстоящего поражения следовало обсудить довольно многое. Но каждый раз, когда для Церкви наступали трудные времена, в Ватикане было больше врагов, чем служителей Бога.
