Лилия Беляева - Убийца-юморист
- Ну надо же! Сколько интересного вы мне рассказали! - проворковала "ветошка".
- И поучительного, - добавил "похоронщик", снимая руку с моего плеча. - Ося, между прочим, тоже контактирует с "бритоголовыми"... А как же! Все, все, кто хочет достичь, сохранить, приумножить - держат при себе... - Мой собеседник улыбнулся мне извинительно даже. Но золотой его клычок блеснул как-то нехорошо, многообещающе... Или мне это почудилось?
- Не будем о суетном, - вдруг попросил меня этот весьма непростой человек. - Давайте закончим наш разговор любовью. Почему нет? Я вам расскажу сейчас очень странную, но абсолютно достоверную историю о любви. Возможно, она где-то как-то вам пригодится... Начну так... На одном из московских кладбищ стоит полированный камень со скромной надписью: такая-то, родилась тогда-то, умерла тогда-то. И к этому камню до сего дня приходят двое. Иногда поодиночке, иногда вместе. Один помоложе, другой постарше. Шатен и блондин. Приносят цветы, подолгу стоят молча.
Теперь приготовьтесь возмущаться и митинговать на тему: "Какой ужас! Какой позор! Как они могли! Как она могла!" Ибо у нас почему-то считается самым незначительным грешком изменять мужу или жене, но "так, чтобы никто ничего не знал". Умеешь прятать концы в воду - правильный человек. Не умеешь - дурак.
А тут такая история. Работал на большой сибирской стройке один молодой человек. И, видимо, был он весьма головастый - начальствовал, возглавлял, получал премии и благодарности. И пробовал записывать свои впечатления о жизни. Возможно, он уже тогда осознал себя писателем. А такие люди, если талантливы, то, конечно, очень и очень чувствительны. И склонны к неординарным поступкам.
Приехала на ту стройку молодая и, видимо, очаровательная монтажница-высотница, и высмотрел её наш начальник и будущий писатель. Полюбил. Подробно описывать, как именно и за что полюбил, не буду, не смею. Это под силу разве что таким гигантам, как Лев Толстой или Иван Бунин. Но полюбил накрепко, судя по тому, что произошло потом. Полюбил смертельно. Есть, выходит, и сегодня такая злая любовь, способная скрутить в бараний рог и весьма преуспевающего молодого начальника на большой стройке... И все в общем-то складывалось поначалу просто, радостно, безо всяких нежелательных зигзагов. Юная монтажница-высотница и её возлюбленный сыграли свадьбу. Тосты, пожелания, светлая уверенность в том, что "завтра будет лучше, чем вчера".
Видимо, юная жена ум имела глубокий, сердце чуткое и вскоре поняла, что её муж - человек талантливый и надо ему всерьез заняться литературной работой. Она поддерживала его, вдохновляла и внушала уверенность в своих силах, как делает это всякая хорошая, мудрая женщина, знающая, как важно любимому услышать от любимой: "Ты все сможешь, если захочешь!"
Как они жили потом? Видимо, неплохо и дружно, если вместе собрались и уехали в его родной город, где он решил с головой уйти в сочинительство. А дальше... Дальше прошло время, и однажды, возвратившись домой, наш писатель обнаружил, что рядом с его любимой и вполне привычной женщиной сидит молодой человек с ясными, бесстрашными глазами. Очень может быть, что никто ничего не сказал в ту минуту друг другу. Ни он, ни он... То есть двое молчали, глядя друг на друга. Она же сказала: "Прости, но так получилось... Мы любим друг друга". И он, муж, хлопнул дверью... Конечно же, он не собирался унижаться, просить вернуться к нему, обещать, что сумеет любить её, любимую, ещё больше, нежнее, чем любил. Он же мужчина. Он же умеет писать рассказы, которые другие читают и удивляются: "Как хорошо, свежо, истинно..."
Как он мучился, как он страдал, хватался за голову, отшвыривал ногами табуретки, как пил и пробовал натужно веселиться, тоже не стоит много говорить. Все это станет яснее ясного, если сказать следующее: "Не выдержал, дрогнул, жажда видеть, чувствовать, лелеять любимую оказалась злее мужской гордости и всех завещанных от общественности призывов. В том числе и этого: "Жит втроем? Крайне непотребно! Чудовищно, безнравственно!"
И тем не менее... Он знал, он верил, что и второй её избранник мучается такой же страстной любовью к его единственной. И для него, второго, нет хода назад, а только к ней...
Что .то такое? Что за "порча" такая напала на двух здоровых, крепких парней? Но ведь вопрос можно поставить и чуть иначе: что же за чудо была эта молодая женщина, сумевшая разом, без особых усилий, приворожит двоих?..
Конец жизни втроем пришел с той стороны, откуда его меньше всего ждали. Она заболела - тяжело, безысходно и умерла... И они вместе хоронили её и оплакивали, а потом воздвигли камень на том месте, где успокоилось её хрупкое, источенное страстями и болезнью тело. И шли не месяцы - года, но ни тот, ни другой не могли забыть свою единственную, неповторимую. И один из них, писатель, пристрастился к вину... И кое-кто из собратьев смотрит на него, пьяненького, "косенького", то ли с небрежной игривостью, то ли с насмешливым презрением...
Мой вам совет, Танечка, - любите. Это единственное на земле занятие, которое дает отраду сердцу... А все эти помойки жизни... Их слишком много, все не разгребешь. Более того - надорвешься. Не цените вы свою молодость... Впрочем, пока ею обладаешь - она для тебя ничто. Так было, так будет. Ну, всего вам хорошего! Помните: вы - очаровательны. Если бы мне было сегодня хотя бы сорок... Но увы, увы!
Вот и думай тут что хочешь... Враг он мне или друг? Во всяком случае, следовало улыбнуться ему на прощанье, и я улыбнулась. Следовало уходить от дома, где экстравагантная рыжеволосая Софья Марковна собиралась в Америку со своим денежным мужем, походкой легкой, вальяжной такой, словно все мне по фигу, и "нов проблем".
Так я шла, и ветер играл в моих волосах, и сумка, повешенная на плечо, моталась легковесно, легкомысленно, туда-сюда...
Но внутри-то, в душе, тлел и обжигал уголек тоски по утраченному и творилось что-то вроде молитвы: "Только бы мальчишки не сунулись под тент и не вытащили чемодан с рукописями! Только бы он сохранился!"
Я ни разу не оглянулась на покинутый дом, но чувствовала - меня он не отпустил с миром, смотрит мне вслед кто-то из семейства Софьи Марковны, кто-то не спешит доверят моей беспечной походке...
Что дальше? Дальше я дождалась полуночи, оделась в темненькое, волосы спрятала под косынку бандана, как принято у пиратов, и пошла ""а дело"".. Подобралась к машине, закрытой тентом, без особых сложностей, радуясь, что она вся в тени, но когда протянула руку в глубину, под жесткий брезент, рука наткнулась на... кромешную пустоту. Жар хлынул в лицо. Невезуха! Чемодан исчез! Села на землю, отдышалась. И лишь тут поняла, что не туда руку тянула, что чемодан положила под тент с другого боку машины... Но ой же как боялась ошибиться и на этот раз! Как не хотелось, чтобы рухнула в секунду моя надежда заполучить помоечный чемоданишко с рукописями Михайлова!
Замерев сердцем, пошарила под днищем машины и... о радость! - рука уперлась в твердь... Это был вожделенный чемоданчик...
Стоит ли говорить, как осторожничала, пробираясь кустами к шоссе, как не верила сама себе, когда мчалась на пойманной машине со своим кладом к себе домой! Как заливалась смехом от собственной удачливости, слушая неприхотливый, но тоже по-своему забавный рассказ пожилого шофера с большой, тоже забавной, бородавкой на переносице:
- Моей матери, как пострадавшей в репрессиях, позвонили утром и говорят: "Приходите, будем раздавать гуманитарную помощь из Германии, вещи и обувь". Моя мать в ответ: "Откуда, откуда помощь? Из Германии, от фашистов, что ли? Не пойду!" Во как долго войнушку помнит. Медсестрой в полевом госпитале три года отпахала. Чего только не повидала! До сих пор с Германией не подписала мирного договора...
Дома, не раздеваясь, прошла с чемоданом в свою комнату, дернула молнию, вынула рукопись за рукописью, убедилась: "Так и есть. Романы отпечатаны на одной машинке, а пьесы - на другой. Хотя это ещё ни о чем не говорит... Но..."
Но план у меня уже созрел. Жесткий такой, железобетонный и не шибко гуманный. И я понимала, что буду делать нехорошее, очень даже такое сомнительно добродетельное. Однако остановиться не могла. Иначе до истины не доберешься. Я, признаться, много раз размышляла над православием, над его призывами к смирению и терпению. И это тогда, когда в мире столько негодяев, и они идут в драку за свое благополучие, вооруженные до зубов, презирая добрых, совестливых, жалостливых досконально. Не в их ли пользу работают христианские добродетели? Пока ты, совестливый, будешь раздумывать, а имеешь ли моральное право поставить подножку подлецу, как он уже саданул тебе под дых...
Или я не права? И надо бы как-то иначе освещать проблему борьбы черного и светлого, добра и зла?
Однако если заняться философствованием, да ещё темной ночью, - не выспишься, утратишь рабочую форму. Да и некогда умствовать. Вперед, вперед по следам! Надо не уставать, верить в себя и пробовать каждую версию в этом темном деле на разрыв. И опять и опять беседы беседовать с теми, кто имеет какое-то отношение к убитым...
