Майнет Уолтерс - Охота на лис
Снова злобный хохот.
— Боже, какой заботливый сукин сын! Вы не хотели, чтобы он оставался в одиночестве на Рождество! Вы даже не представляете, как омерзительны мне ваши слова! Гребаный Марк это… гребаный Марк то… Вам удалось повлиять и на мать. Отец с незапамятных времен раскачивает поместьем, как приманкой, у нас перед носом, но мать всегда собиралась оставить деньги нам.
Марк решил больше не сдерживать возмущения.
— Если вы таким дерьмом кормите своего нового адвоката, то, боюсь, далеко вы с ним не продвинетесь. Вам с Элизабет были предъявлены копии завещания Алисы. Она хотела, чтобы ее деньги послужили какой-нибудь благой цели, и прекрасно понимала, что если оставит их вам, то единственная цель, которая будет с их помощью достигнута, — ваш полный нравственный и физический распад.
— И кто вложил ей в голову эту идею?
— Вы, когда послали Лиззи забрать картины Моне.
— Они принадлежат ей.
— Отнюдь. Мать Джеймса передала их ему во владение до его смерти. И только потом они, по ее завещанию, должны перейти Лиззи. Алиса была просто вне себя от ярости. Она понимала, что, если картины попадут вам в руки, вы их немедленно продадите… И конечно, попытки Лиззи заполучить картины стали причиной еще одной неприятной сцены с криками и взаимными обвинениями. Откровенно говоря, вам нужно благодарить покойную мать за то, что она вообще не завещала все, что имела, благотворительным фондам, оставив вас ни с чем. По крайней мере, передав состояние вашему отцу, она предоставила вам еще один шанс доказать, что вы способны измениться к лучшему.
— Он не оставит нам деньги ни при каких обстоятельствах. Бекки сказала, что их получит дитя любви Лиззи. — Презрительное фырканье. — Кстати, как она там поживает? Полагаю, вернулась к вам… Она заявила мне, что вы ее примете в любой момент с распростертыми объятиями.
Слова Лео застали Марка врасплох.
— Бекки?
— Конечно, Бекки. Вас бросало так много женщин, что даже и не вспомните, о ком идет речь? Ну что ж, она ждет вас… Можете передать ей мои слова. Она двуличная сучка… — еще один смешок в трубку, — но что я вам говорю, вы сами это знаете. И поделом вам. Помните то дерьмо про мандрагору?.. Вы были моим должником.
Марк задумчиво потер рукой нижнюю челюсть.
— Я не видел Бекки с тех самых пор, как она ушла от меня к вам. И к вашему сведению, я скорее перережу себе глотку, чем буду иметь дело с какой-нибудь из использованных вами шлюх. Подпорченный товар меня не интересует.
— Черт с вами!
— И еще к вашему сведению, — продолжал Марк, — мать не оставила бы вам ни одного фартинга, если бы не мои уговоры. Итак, у вас нет желания поблагодарить меня за пятьдесят тысяч?
— Скорее я перережу себе глотку. Ну и где картины?
Странный вопрос.
— Там же, где и всегда.
— Нет, их там нет.
— Откуда вам это известно?
— Не ваше дело. Где они?
— В безопасности, — сухо и кратко ответил Марк. — Ваша мать полагала, что вы предпримете еще одну попытку заполучить их.
— Вы хотите сказать, вы полагали… Маме самой никогда бы не пришло в голову ничего подобного. — Еще одна пауза. — Вы что, в самом деле с ней не встречались? Она говорила, что ей достаточно поманить вас пальчиком, и вы бегом прибежите.
— О ком вы?
— О Бекки, конечно. Я не сомневался, что вы такой болван, что платите все ее долги. Между прочим, это меня очень веселило. Мне нравилось, что кто-то вас обирает. Ведь мания-то у нее — хроническая.
— Какая мания?
— Сами догадайтесь. Кстати, отец всерьез собирается повысить выплаты на содержание Лиззи?
«Игра?..»
— Да.
— И насколько?
— Пятьсот в месяц.
— Боже! — воскликнул Лео с отвращением. — Гроши. Он ведь целых два года не повышал выплаты. Неужели вы не могли уговорить его хоть на штуку?
— А вам-то какое дело? Все равно деньги достанутся не вам.
— Я на них и не рассчитываю.
Ну что ж, неплохо, цинично подумал Марк.
— Лучше, чем ничего. Если она уже прокутила материнские пятьдесят тысяч, ей будут гарантированы пятьдесят бутылок джина в месяц… Но Джеймс выплатит их только после личного разговора с ней.
— А как насчет меня самого?
— Я веду переговоры.
— Только не ожидайте благодарности. От меня вы можете рассчитывать на единственную благодарность — пожелание как можно скорее оказаться на глубине шесть футов под землей.
— Идите в задницу.
На сей раз в трубке раздался веселый смех.
— Боюсь, в данный момент это моя единственная альтернатива.
Марк невольно улыбнулся.
— Можете рассказать о ней подробнее, — проговорил он сухо.
— Вы явно с какой-то целью надавили на отца, — сказал Лео после секундной паузы. — Он бы скорее повесился, чем увеличил выплаты. Итак, с какой целью вы звоните?
— Вы знаете Элеонору Бартлетт? Ту, что живет в Шенстед-Хаусе?
Молчание.
— Вы когда-нибудь с ней разговаривали? Знакомили ее с Элизабет?
— Почему это вас так вдруг заинтересовало?
Марк подбросил воображаемую монетку. Выпало — будь откровенным. Да и в любом случае, что он теряет? Если Лео как-то причастен к происходящему, то он все и так знает. А если нет…
— Она обвиняет Джеймса в инцесте, говорит, что он отец ребенка Лиззи, и заявляет, что рассказала ей обо всем сама Лиззи. Элеонора пользовалась телефоном для запугивания Джеймса, что является уголовным преступлением, и я посоветовал ему заявить в полицию. Но прежде чем мы обратимся в полицию, мы хотим знать, правда ли, что Элеонора Бартлетт слышала все это от Лиззи.
В голосе Лео звучало торжество:
— И почему же вы полагаете, что это клевета?
— А вы полагаете, что нет?
— Зависит от того, сколько она стоит.
— Ничего не стоит.
— Ошибаетесь, дружок. Репутация отца очень много для него значит. Начните переговоры с ним, исходя из упомянутого условия, и выясните, сколько он готов заплатить за ее защиту.
Марк ответил не сразу.
— А как насчет вашей репутации, Лео? Сколько стоит она?
— У меня в данном случае с ней нет никаких проблем.
— Они, несомненно, возникнут, если я повторю наш сегодняшний разговор в полиции и добавлю к нему еще и те обвинения, которые выдвигает против вас Бекки.
— Вы говорите о той ерунде, что она прет на меня по поводу того, что я заставлял ее брать деньги взаймы? — едким тоном произнес Лео. — Она не выдерживает никакой критики. Бекки сама по уши в долгах. — Подозрительная пауза. — Но вы только что сказали, что не разговаривали с ней.
— Я сказал, что не виделся с ней. А разговаривал я с ней по телефону не далее как полчаса назад. Она отличалась необычной прямотой, когда речь шла о вас… Боюсь, все, что она говорила, было далеко не комплиментарным. Она обвиняет вас в насилии… Говорит, что боится вас…
— О чем, черт возьми, вы говорите? — злобно прервал его Лео. — Я и пальцем к этой сучке не прикоснулся.
Марк бросил взгляд на Джеймса.
— Я не о ней, а о другой вашей жертве говорю. Вы не догадались?
— На что вы намекаете?
— Все-таки попытайтесь догадаться сами. Когда подобные вещи к вам не относятся, вы считаете их смешными, даже пытаетесь на них заработать деньги.
Наступила долгая пауза.
— Вы не могли бы объясниться короче и определеннее?
— В данных обстоятельствах нет.
— Отец слушает?
— Да.
Телефон мгновенно отключился.
*За два часа Нэнси получила три противоречивых сообщения. Первое было от Джеймса, сказавшего весьма обеспокоенным голосом, что, как ни приятна была ему встреча с ней, при сложившихся обстоятельствах ее дальнейшие визиты в Особняк крайне нежелательны. Затем сообщение от Марка, в котором говорилось, что Джеймс лжет. И наконец, третье, где речь шла о каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Все ее попытки связаться с Марком по телефону заканчивались неудачно — звонки переадресовывались на автоответчик. А ее эс-эм-эска так и осталась без ответа.
Нэнси беспокоилась по поводу того, что ей пришлось бросить дела в Бовингтоне и отправиться в пятнадцатиминутное путешествие в Шенстед. Она чувствовала себя просто идиоткой. Какие обстоятельства? Тем более чрезвычайные? Особняк «Шенстед» был погружен во мрак, и, когда Нэнси позвонила в дверь, ей никто не ответил. Время от времени из-за туч выглядывала луна, освещая фасад старинного здания, но вокруг не было никаких признаков жизни. Она пыталась что-нибудь разглядеть сквозь оконные стекла библиотеки, какие-нибудь намеки на свет, пробивающийся под дверью, ведущей в гостиную, но смогла увидеть только свое собственное отражение.
Ей сделалось неуютно. Что подумает Джеймс, если вернется и увидит, что она заглядывает к нему в окна? Хуже того, что он может подумать, если сейчас наблюдает за ней из неосвещенных комнат Особняка? Какие бы обстоятельства он ни имел в виду, вероятно, они все еще достаточно актуальны, и его слова по их поводу были ясны, определенны и не требовали никаких толкований. Больше он не желает ее видеть. Нэнси вспомнила его утренние слезы и собственную растерянность и поняла, что ей не следовало приезжать.
