Алан Глинн - Корпорации «Винтерленд»
Ну, значит, так тому и быть.
Марк скидывает одеяло.
Так тому и быть.
Он передвигает ноги к краю кровати, спускает их и медленно садится.
Хочет с этим покончить — пожалуйста, на хрен, нет проблем.
Неожиданно до Марка доходит, что он прикреплен к катетеру, а тот, в свою очередь, к мешку для сбора мочи, свисающему с кровати. Что делать? Отцепить? Потом он дотрагивается до полоски на шее: от нее к мешкам, стоящим на мобильной установке, тянутся капельницы. Их тоже отцепить?
Сначала попробуем встать.
Он снова переводит взгляд на телик. Там уже показывают студию: монотонные голоса бубнят на тему важного события, большого дня в истории.
Он спускает ноги на пол и только тут впервые ощущает тупую боль в спине. С каждой секундой усиливающуюся.
Он хочет сорвать полоску с шеи. Вдруг глаза его наполняются слезами.
Он вообще соображает, что делает? Совсем рехнулся? Он что, надумал ворваться в государственное учреждение в больничной пижаме, а потом задушить нового премьер-министра трубкой от катетера?
Да уж, картина не для слабонервных!
Он приваливается к кровати и постанывает. Боль усиливается.
Открывается дверь.
Сестра, пятясь задом, вкатывает в палату тележку. На полпути ее кто-то отвлекает: охранник или другая сестра, и она останавливается.
— Э, да ладно тебе, не он первый, не он последний!
Марк кое-как подтягивается и оказывается на краю кровати. Морщась от боли, возвращается на исходную позицию.
— Знаешь, я бы на это рассчитывал.
Натягивает одеяло, опускает голову на поднятые подушки и закрывает глаза.
— До скорого.
Он слышит, как медсестра вкатывает тележку в дверь и проезжает с ней по палате.
Сердце бешено стучит, глаза прожигают слезы.
Через секунду сестра уже у кровати. Она берет пульт и выключает телевизор.
Потом Марк чувствует: она бросила что-то на кровать.
Когда она уходит, он открывает глаза.
В ногах у него номер «Санди трибьюн».
Чтобы отвлечься от телевизора, Нортон берет конверт и рассматривает его. Почерк незнакомый. Вскрывает конверт. Внутри — всего один листок глянцевой фотобумаги. На нем — три фотографии.
Мужчины, женщины и маленькой девочки.
Сначала он приходит в замешательство. Заглядывает еще раз в конверт, находит там карточку. Достает ее, изучает.
Имя на карточке — Джина Рафферти.
У него екает сердце… не раз и не два.
Пусть только попробует приблизиться ко мне…
Он переводит взгляд на фотографии…
Кто бы сомневался!
Вот это да, ну и нахалка! Что она задумала? Как это понимать — как закодированное послание, сулящее угрозу? Он решил, что, отказавшись от обвинений, хотя бы ее из уравнения вычеркнет. Подумал — она отвяжется и оставит его разбираться с последствиями, разгребать дерьмо, которое сама же навалила… но нет, теперь еще вот это…
Он наклоняется вперед, задыхаясь, кладет фотографии на низкий столик. Берет мобильный и откидывается на спинку дивана. Включает телефон, вводит ПИН-код и ждет.
Потом ищет номер, находит, звонит.
Пошли гудки.
По телевизору реклама: через пустынный лунный пейзаж несется серебристый автомобиль.
— Да?
— Это вторжение в личное пространство, домогательство. Я позвоню в полицию, и они тебя заберут.
— Пожалуйста. Звоните. Они знают мой адрес.
Он медлит, опять косится на фотографии: три лица с нездешним далеким выражением.
— И что прикажешь делать с этими фотографиями? К чему они?
— К чему? — Она почти смеется. — К тому, что пока еще никто не заметил связи. — Она делает паузу. — Но заметят. Рано или поздно обязательно заметят, и, думаю, ждать осталось недолго.
— Связи с чем?
— Да ладно вам. Это же проще простого: журналист увидит фотографии и сразу же вспомнит фамилию человека из недавней заварухи. Или недавний телефонный звонок.
Он скрежещет зубами. Встает.
— Я не понимаю, о чем ты, — произносит он.
Но как-то вяловато произносит — он и сам это слышит.
— Разве нет?
— Нет.
Он ждет. Она молчит. Молчание длится и длится. Он подходит к окну. Шторы приподняты. На улице темно. Горят только фонари на лужайке, уличные фонари в отдалении да городские огни — совсем далеко. Подброшенные в небо, отразившиеся в нем и падающие на землю, словно снег.
— Понимаете, — наконец произносит Джина, — погибли три человека. Умерли оболганными. Тони Гриффин не был виноват, а всем сказали, что был. Естественно, доказать я это не могу. Да и никто не может. Включая Марка Гриффина. Но, вашу мать, может настало время во всем признаться, а?
— Господи! Я вообще не понимаю, о чем ты. Я не… — Он больше не в силах сдерживать гнев. — Что ты имеешь в виду? Данброган-Хаус?
Она молчит.
— Подготовилась, сука? — Он потирает грудь. — Ладно, — продолжает он и морщится. — Хочешь об этом поговорить, не так ли? О Фрэнке и Ларри? Об аварии? Давай поговорим.
— Да… давайте.
— Но не по телефону. — Это он произносит уже жестко: справился с интонацией, перешел почти на шепот. — Где-нибудь. На нейтральной территории. Сейчас.
Пусть только попробует ко мне еще раз подойти…
— Идет, — мгновенно соглашается Джина. — Говорите где.
Почти вся первая полоса «Санди трибьюн» отдана Ларри Болджеру и его надвигающейся коронации. Однако внизу затесалась статейка, а внутри, на странице восемь, еще две — про Ричмонд-Плазу.
Марк читает. Сначала просто внимательно, потом с растущим интересом.
Прямо нигде не утверждается — вообще прямых утверждений не видно, наверное из-за строгих законов против клеветы, — но если читать между строк, то получается, что обнаруженный Джиной отчет мог служить мотивом для убийства ее брата.
Или того, что она считает таковым.
На этом девелопере, Пэдди Нортоне, похоже, сосредоточилось все ее внимание. Пишут, что Джина преследовала его просто с лютой решимостью и потом…
Марк ненадолго опускает газету. Таращится на противоположную стену, слушает, как монотонно пикают мониторы, и тут его осеняет.
Она ведь собиралась ему что-то сказать.
Во время их последнего разговора. По телефону.
Она уже говорила, а он перебил ее.
Что же она говорила?
Он пытается вспомнить. Он тогда…
«Мне кажется, я пошла по ложному следу».
Вот что.
«С Болджером».
Он прикрывает глаза.
«Мне кажется, я пошла по ложному следу. С Болджером. Просто как-то не склады…»
Он снова открывает глаза.
Но что? Что не складывается?
Не складывается, что Болджер…
Он обескуражен. Он снова поднимает газету и вчитывается в последние абзацы.
Пэдди Нортон… Пэдди Нортон…
Слова почти что расплываются.
«…Начал карьеру больше двадцати пяти лет назад… на стыке бизнеса и политики… вскоре зарекомендовал себя как ведущий… принадлежность к партии… братья Болджер…»
Марка начинает мутить.
Значит… Значит, он всю дорогу был не прав? Всю свою жизнь?
Он перелистывает страницы и возвращается к другой статье — о Болджере. Внимательно перечитывает ее.
«…Вызван из Бостона… когда шла уже подготовка к похоронам… не хотел выдвигаться…»
Марк закрывает глаза.
Он в шоке, равном по силе религиозному прозрению.
Когда произошла авария, Болджера даже в стране не было…
К моменту его возвращения из Штатов обо всем уже позаботились. Процесс был запущен.
Вот это да!
А он-то думал…
Это имя… это имя — Ларри Болджер — всю жизнь нависало над ним, как грозовая туча.
Ларри Болджер… Ларри Болджер…
А он ни разу не спросил, ни с кем не говорил. И с ним никто не говорил об этом…
Марк качает головой. Теперь в нем закипает ярость.
Он должен узнать.
Он должен выяснить.
Пэдди Нортон.
Девелопер-миллиардер.
Имя, конечно, на слуху, но ни с каким лицом оно не ассоциируется. И тут же Марку приходит в голову, что, учитывая местечковость здешней строительной индустрии, он мог спокойно пересекаться с Нортоном по работе или хотя бы встречаться с ним на приемах или выставках.
И уж конечно, он знает тех, кто знает Нортона. Хотя бы этот девелопер из Корка. Он вроде заикнулся, что разговаривал с Нортоном.
Ну и дела!
В этом мире разве скроешься? Уж точно не в этом городе.
А иногда так хотелось бы!
Политик Болджер всегда казался Марку далекой фигурой — застывшей и недосягаемой. Но этот… этот близкий до неприличия.
Слишком близкий…
Они могли пожимать друг другу руки.
Марк словно ощетинился: сердце наполнилось гневом, а теперь еще и отвращением. Он старается сосредоточиться, пытается сконцентрироваться.
«Винтерленд пропертиз». Офис у них на Бэггот-стрит, но у самого Нортона… какие-то гектары в районе… Фоксрока.
