Марио Пьюзо - Последний дон
В преклонном возрасте, когда большинство людей терзается грехами, совершенными вольно или невольно, сожалениями о несбывшихся мечтах и даже сомнениями в собственной правоте, дон оставался столь же неколебим в собственных добродетелях, как и в четырнадцать лет от роду.
Дон Клерикуцио был строг в вере и строг в суждениях. Господь сотворил опасный мир, а человечество сделало его еще более опасным. Мир Божий – тюрьма, в которой человек должен добывать хлеб свой насущный в поте лица своего, а его собрат-человек – собрат-зверь, хищный и беспощадный. Дон Клерикуцио гордился тем, что сумел оградить от опасностей своих возлюбленных близких на их жизненном пути.
Его ублаготворяло и то, что в столь почтенном возрасте он наделен волей приговаривать врагов к смерти. Разумеется, он им все прощал; разве он не добрый христианин, следующий поговорке «мой дом – моя церковь»? Однако прощал он их, как Бог прощает всех людей: приговорив к неминуемой гибели.
В мире, сотворенном доном Клерикуцио, перед ним благоговели. Его Семья, тысячи жителей анклава в Бронксе, Bruglione, правящие территориями, вверяющие ему свои деньги и приходящие просить его заступничества перед окружающим миром, когда попадали в беду. Им известно, что дон справедлив. К нему можно воззвать в годину нужды, хвори или иного лиха, а он уж позаботится об их горестях. За это его и любили.
Дон понимал, что любовь – чувство ненадежное, как бы глубока она ни была. Любовь не дает залога благодарности, не гарантирует послушания, не приносит гармонии в столь сложный мир. Кому ж это ведомо лучше, нежели дону? Чтобы внушить настоящую любовь, надо внушать еще и страх. Любовь сама по себе – ничто, пшик, если к ней не прилагаются доверие и послушание. Что толку от любви к нему, если любящие не признают его правления?
Ибо он несет ответственность за их жизни, он оплот их благосостояния и обязан неукоснительно, без колебаний исполнять свой долг. Он обязан проявлять строгость в своих суждениях. Если человек предал его, если подорвал целостность его мирка – этого человека следует наказать и обуздать, даже если сие означает смертный приговор. Не принимаются никакие оправдания, никакие смягчающие обстоятельства, никакие мольбы о милосердии. Долг надо исполнять. Родной сын Джорджио как-то раз назвал его ретроградом. Дон принял это прозвище, понимая, что только так и должно быть.
Теперь ему предстояло пораскинуть умом над очень многими вещами. За последние двадцать пять лет со времени Войны с Сантадио в его планах никогда не было изъяна. Он был дальновиден, хитер, груб в случае необходимости и милосерден, когда милосердие не представляло опасности. Теперь Семья Клерикуцио взошла на вершину могущества, стала почти недосягаемой для посягательств извне. Вскоре она растворится в законопослушном обществе и станет абсолютно неуязвимой.
Но дон Доменико не прожил бы так долго, если бы проявлял близорукий оптимизм. Он умел распознать сорную траву, прежде чем ее росток проклюнется из земли. Величайшая опасность сейчас исходит изнутри – это восхождение Данте, его возмужание, пошедшее в неприемлемом для дона направлении.
Далее, остается вопрос о Кроссе, обогатившемся благодаря наследству Гронвельта и уже отважившемся на серьезный шаг без надзора Семьи. Юноша, начавший столь блестящую карьеру, едва не ставший Квалифицированным Специалистом, не уступающим своему отцу Пиппи. Затем дело Вирджинио Баллаццо повергло его в мелодраматические настроения. А когда ему позволили покинуть такой важный пост в Семье из-за чересчур нежного сердечка, он вышел на оперативный простор ради собственной выгоды и казнил этого Сканнета. Самостоятельно, без разрешения дона. Но дон не корил себя за столь редкостное мягкосердечие, позволившее взглянуть на это дело сквозь пальцы. Просто Кросс пытался сбежать из его мирка в другой. И хотя подобные действия могут нести – или несут – в себе семена измены, дон Клерикуцио не мог не понять подобный шаг. И все-таки Пиппи в паре с Кроссом могут представлять для Семьи серьезную угрозу. Кроме того, от глаз дона не ускользнула ненависть Данте к Де Ленам. Пиппи чересчур умен, чтобы не догадываться о ней, да еще и опасен. Хоть он и не раз доказал свою лояльность, надо приглядывать за ним.
Причиной терпимости дона стала его симпатия к Кроссу и любовь к Пиппи – своему старому, верному служаке, сыну сестры дона. В конце концов, в жилах у них у всех течет кровь Клерикуцио. На самом деле куда больше его беспокоила опасность Семье, исходящая от Данте.
Для Данте дон Клерикуцио всегда был нежным и любящим дедушкой. Раньше они были очень близки, но, когда Данте исполнилось лет десять, в их отношениях наступило некоторое похолодание. Дон выявил в характере мальчика черты, встревожившие его.
До десятилетнего возраста Данте был жизнерадостным, озорным ребенком. Отличным спортсменом, наделенным великолепной координацией движений. Любил поболтать, особенно с дедом, и затевал долгие секретные разговоры со своей матерью Роз-Мари. Но затем, чуть повзрослев, стал злобным и грубым. В драках с ровесниками проявлял неумеренную ожесточенность. Безжалостно издевался над девочками, с наивной похотливостью – смешной, но все-таки ошарашивающей. Мучил мелких животных – дон прекрасно понимал, что у мальчика подобное еще не признак порочной натуры, – но однажды Данте попытался утопить малыша из младшего класса в школьном плавательном бассейне.
Нельзя сказать, чтобы дон слишком уж осуждал подобное поведение. Как ни поверни, дети – дикие зверьки, цивилизацию надо вколачивать им в головы через мягкое место. Бывало, что сорванцы вроде Данте вырастали святыми. А беспокоила дона его болтливость, его долгие беседы с матерью и, прежде всего, его непослушание там и тут в мелочах самому дону.
Пожалуй, благоговеющего перед прихотями природы дона тревожило и то, что лет в пятнадцать Данте перестал расти, остановившись на отметке в пять футов и три дюйма. Осматривавшие его врачи единодушно твердили, что он сможет вырасти от силы еще дюйма на три, но ни за что не дотянет до фамильного роста Клерикуцио в шесть футов. Дон счел малый рост Данте сигналом тревоги, таким же, как рождение двойняшек. По мнению дона, хотя рождение чудо Господне, двойня – это уже через край. Бывало, в анклаве у солдат рождались тройни, и тогда охваченный ужасом дон покупал молодому папаше бакалейную лавку где-нибудь в Портленде, штат Орегон, обеспечивая семье славную, но одинокую жизнь. Кроме того, дон питал суеверный ужас перед левшами и заиками. Что ни говори, а все это дурные предзнаменования. Данте же еще и уродился левшой.
Но даже все это, вместе взятое, не могло оттолкнуть дона от внука или умалить его привязанность; для него всякий, в чьих жилах течет кровь Клерикуцио, по природе своей лишен недостатков. Но с годами Данте все больше выбивался из рамок мечтаний дона о будущем.
Бросив школу в шестнадцать лет, Данте тотчас же сунул нос в дела Семьи. Поработал в ресторане на Винсента, где был популярным официантом и получал крупные чаевые за расторопность и остроумие. Устав от этого, два месяца трудился в конторе Джорджио на Уолл-стрит, но возненавидел финансовую деятельность и не проявил никаких способностей, хотя Джорджио рьяно взялся учить его премудростям обогащения на бумаге. В конце концов Данте осел в строительной компании Пити, с наслаждением работая вместе с солдатами анклава. Гордился своим телом, наращивавшим все больше и больше мышц. Но во всем этом, как с гордостью отметил дон, он проявил кое-какие черты своих трех дядюшек. Он обладал прямотой Винсента, хладнокровием Джорджио и свирепостью Пити. Но где-то по пути раскрыл истинную свою сущность, сформировал собственный характер – коварный, хитрый, скрытный, но по-своему обаятельный и наделенный чувством юмора. И тогда же начал ходить в ренессансных шапочках.
Шапочки (никто не догадывался, где он их добывает) из цветных нитей с люрексом – то круглые, то квадратные – сидели на голове Данте как влитые, делая его выше ростом, миловиднее и симпатичнее. Отчасти благодаря обезоруживающему сходству с клоунскими, отчасти потому, что уравновешивали черты лица. Шапочки шли ему, маскируя его волосы – угольно-черные и курчавые, как у всех Клерикуцио.
Однажды в покое, где фотография Сильвио все еще занимала почетное место, Данте поинтересовался у деда:
– Как он умер?
– Несчастный случай, – лаконично ответил дон.
– Он был твоим любимым сыном, верно?
Дона этот вопрос огорошил. Данте тогда было всего пятнадцать.
– Почему ты так решил? – вопросом на вопрос ответил он.
– Потому что он мертв, – лукаво усмехнулся Данте, и дон не сразу осознал, что этот неоперившийся юнец осмеливается отпускать подобные шуточки.
Вдобавок дону было известно, что, пока он обедает, Данте забирается в его рабочий кабинет и устраивает обыски. Это ничуть не обеспокоило дона; дети всегда любопытствуют о стариках, а дон никогда не поверял бумаге никакой важной информации. В закутке мозга дона Клерикуцио имелась огромная грифельная доска, куда он заносил все необходимые сведения, включая перечень всех грехов и добродетелей возлюбленных близких.
