Море играет со смертью - Влада Ольховская
– Все верно, в жизни бывает всякое. Ребенок протягивает сердце – и его иногда берегут, а иногда бьют, причем сильно. И чем раньше ребенок получает первый удар, тем тщательнее бережет свое сердце потом, тем осторожнее действует. В какой-то момент он и вовсе перестает пытаться, забывая о том, что свободное, сохраненное, согретое другим сердце – это счастье.
– Слишком романтично для меня.
Она хотела быть ироничной и этим отпугнуть его. Отец Гавриил не поддался, он выглядел расслабленным, как человек, который рассуждает о погоде, а не о чужих судьбах. Кто же воспринимает погоду как личное, в самом деле?
– Не думаю. Помните, я просил не тревожить Бориса? Это потому, что я знаю, какой он. Он с вами будет счастлив вспышками, а в остальное время вам обоим будет плохо. Что же касается Марата Майорова… Я не мог не обратить на вас внимание, когда вы были вместе. Вот и все мое дело.
– А это не попытка свести меня с Майоровым, чтобы я не приставала к Боре? Если так, имейте в виду: я дисциплинированно держусь подальше от бывшего. И дальше буду, с Майоровым или нет.
– Похвально, но все же… Разве в глубине души вы не понимаете, о чем я говорю?
Это она как раз понимала. Про схожесть характеров, про родство душ. Она сама снова и снова проговаривала такое женщинам, которые обращались к ней за помощью. Но как очередь дошла до нее, оказалось, что давать советы проще, чем следовать им.
– Да не вышло бы из нас образцовой семьи…
– А кто говорит про семью? – удивился отец Гавриил. – Вы б хоть парой себе побыть позволили!
– Э… Разве это не считается жизнью во грехе? Вы не должны такое порицать?
– Ложь и осознанное прикармливание несчастья я порицаю больше.
– Не нужно это ему… Ну где я, а где он?
Полина попыталась перевести разговор на Майорова, но священник быстро сообразил, что она делает, и не позволил.
– Это уже не вам решать. Внешность, статус, возраст – все это мы не увидим глазами другого, а свое мнение на него перекидывать не надо. Что вас на самом деле тревожит, Полина?
– Что я уже ничего не смогу ему дать, – прошептала Полина.
За этой короткой фразой таилось признание, от которого Полине и самой хотелось бы убежать. Она слишком хорошо помнила, как любила когда-то Бориса – беззаветно, открыто. Она не стеснялась этого чувства, ей хотелось рассказать о нем целому свету. Она пообещала Борису, что никто не сможет любить его так, как она, и это было правдой. Она, хоть уже давно не была ребенком, открывалась, не боясь.
А теперь что? Так не получится, страшно, и шрамы эти внутри – после той, первой, уже отгоревшей любви. И чужая земля. И слишком поздно… Рядом с Маратом нужно было все это признать, и Полина сразу чувствовала себя какой-то дефективной.
Отец Гавриил не был впечатлен.
– Ох уж мне эти солидные взрослые люди… Столько проблем на ровном месте придумать! В итоге глушите мыслями чувства и страдаете от этого!
– Что делать? Страдание – часть жизни, – усмехнулась Полина. – Для меня любить – это отдавать. А дать ему столько, сколько он заслуживает, я уже не могу.
– Полина, милая… Вы здесь столько дней работали с людьми, а не увидели самое главное. Думаете, те, кто потерял тут близких, размышляют, насколько совершенными их близкие были? Какими красивыми, престижными, как много им давали? Нет. Выжившие думают только о том, что все бы отдали, лишь бы вернуть потерянных. Любыми! Некрасивыми, злыми, грешными – но вернуть! А нельзя, уже нельзя, и дальше придется идти без них. Вот что прерывает любовь, единственная достаточно сильная черта, а не набор характеристик, которые вы там себе придумали.
Полине хотелось, чтобы он был прав. Она допускала, что он действительно прав, только вот принять это не получалось. Жить без ограничений страшно, смириться с назначенным себе приговором проще.
Она ведь уже неплохо изучила Марата, знала, что он легко вспыхивает – потому и разозлился, потому и уехал. Но его настоящие чувства куда глубже и крепче. Если она найдет его в Москве, если хотя бы позвонит и позовет – он ответит…
Но она не позвонит.
– Знаете… Счастливая любовь, не обреченная, – это чудо. А чудес не бывает.
– Эх, дети, – тяжело вздохнул отец Гавриил. – Все-таки легче с вами, когда вы маленькие и верите в Деда Мороза, хоть и язычество это знатное. Куда хуже, когда вы вбиваете себе в голову то, что взросление вас принципиально изменило.
Обсуждение ее ошибок Полине надоело, она решила, что пора сменить тему:
– Давайте лучше вместе сделаем что-нибудь полезное. Мне нужно поговорить с Еленой, сказать ей, что пришла пора уезжать. Буду признательна, если составите компанию.
Отец Гавриил мгновенно прекратил улыбаться, и Полина прекрасно знала, почему.
За все эти дни они оба не раз пытались поговорить с Еленой, но толку не было. Она все так же приходила на берег, спокойная, смиренная, с одной ей понятными молитвами. Она не отказывалась от разговоров, но и психолога, и священника слушала со спокойной мудростью древней старухи. Она никогда не плакала, никого не обвиняла, она больше не повышала голос. Она была монахиней в изгнании и этим аскетизмом, похоже, спасала себя.
Теперь это должно было измениться. Руководство отеля мягко, но настойчиво вышвыривало из номеров всех, кого могло. Началось это с бригады киношников, следом за ними теперь отправлялись туристы, у которых не было веских причин жить здесь.
К таким относилась и Елена. Ее муж умер, его тело перевезли в город, чтобы хранить в достойных условиях. Ее сын считался погибшим по умолчанию: специалисты, обследовавшие «Сонай», установили, что выжить там было невозможно, просто из-за течения удастся найти не все трупы. Чтобы запустились необходимые бюрократические процедуры, поиск тел решили опустить и просто выдать родным свидетельства о смерти. А личные молитвенные ритуалы Елены и ее абсолютное, всепоглощающее горе, от которого она спасалась на берегу, вообще никого не интересовали.
Полина понятия не имела, как Елена отреагирует на эту новость. Могла остаться такой же ледяной статуей, если она уже мысленно похоронила себя вместе с родными. Это вполне вероятный исход, потому что она признавала смерть сына, она не спорила с результатами экспертизы. Но если признание было поверхностным, просто чтобы от нее отвязались, Елена могла и сорваться – ее истерика над телом мужа показывала, на что она способна.
Так что Полине было даже проще от того, что
