Испанский сапог. Нам есть чем удивить друг друга - Александр Григорьевич Звягинцев
— Валентин Константинович, а ведь я женился…
И что прикажете делать в такой ситуации? Ледников помедлил и сказал:
— Поздравляю.
— Спасибо, — устало протянул Градов.
Ледников чувствовал, что нельзя разговор обрывать так, получается, он словно упрекает Градова в чем-то. А в чем он может его упрекать? За что?
— Главное, чтобы ваш сын все правильно воспринял, — сказал он.
— Да-да, я понимаю, — ответил Градов, снова погружаясь в свои нелегкие, судя по всему, мысли.
Глава 25
«Аллюзии»
«Вот видишь, Анетта, как все получилось… Твой муж женился, а твой мальчуган едет к женщине, о которой уже давно думает постоянно, все время. И я не знаю, виноваты ли мы перед тобой или просто так уж устроена жизнь. Что же нам остается? Только верить, что ты поняла бы нас, поняла или простила…»
И тут Ледников подумал: ничего себе, он обращается к Разумовской не только от себя, но и от имени ее мужа тоже! Мог ли он себе такое представить когда-нибудь! Хорошенький дуэт у них образовался, весьма трогательный.
Вот так, путаясь в неясных мыслях и неопределенных чувствах, он добрался до квартиры Апраксиной.
Жила она на проспекте Мира недалеко от станции метро «Алексеевская» в солидном, так называемом «сталинском» доме. Несколько раз он подвозил ее сюда, но внутрь никогда не поднимался, как-то все не случалось. С трудом приткнув машину во дворе, он отыскал нужный подъезд. Железная дверь была почемуто распахнута, внутри было темно и грязно — ободранные стены, исписанные непристойностями, дверь квартиры рядом с лифтом исполосована ножом, из дыр торчали грязные обрывки поролона, на подоконнике стояла мятая жестяная банка, набитая окурками. В общем, картина радости не внушала.
Лифт, дребезжа и дергаясь, доставил его на четвертый этаж. Здесь было почище и попристойнее.
— Проходи, — без всякого выражения сказала Апраксина, открывая дверь и отходя в сторону.
По узкому коридору он прошел, в единственную комнату. Горела только лампа рядом с креслом, на котором лежала раскрытая книга. Поэтому было темновато, но Ледников сразу машинально, словно он пришел с обыском или допросом, оценил обстановку. Массивная мебель занимала слишком много места — она явно не предназначалась именно для этой комнаты, ее привезли из другой, более просторной квартиры. Видимо, мебель досталась Апраксиной в наследство от родителей. На стенах висело несколько картин. Он быстро провел по ним взглядом и уже хотел отвернуться, когда одна из них буквально приковала его внимание.
Это был все тот же «Водоем» Борисова-Мусатова. Две девушки в кружевах у воды… Прекрасные юные женщины из какого-то иного мира… Та же самая копия, что он видел у Марины… Хотя нет, другая. Если там был прорисован профиль девушки на первом плане, а лицо второй терялось в дымке, то здесь наоборот — профиль едва различим, а юное, свежее лицо на заднем плане — четко прорисовано… И это — Апраксина… Еще не женщина, даже не девушка, еще полудевочка, но она…
— Откуда у тебя это картина?
— Какая?
— Вот эта копия Борисова-Мусатова?
— Это написал один художник, друг папы…
— Почему же ты не говоришь, что он написал две картины?
Она застыла, а потом медленно повернулась к нему.
— Откуда ты знаешь?
— Я сегодня разговаривал с Мариной Нагорной… В ее кабинете висит вторая картина. И Марина сказала, что это предсказание. Как это понимать?
— Она… моя сестра.
«Вот так, — подумал Ледников, — как все просто».
— Старшая сестра… Но мы не виделись уже много лет. Она ушла из моей жизни, я из ее. Наверное, потому и предсказание. Мы есть, но нас нет друг для друга.
— Из-за Нагорного?
Апраксина едва заметно кивнула.
— Давай на этом закончим.
— Что между вами прозошло?
— Да какая разница?
— И все-таки?
Все тем же тусклым, невыразительным голосом она рассказала:
— Однажды, уже после их свадьбы, он стал приставать ко мне… Я не знала, что делать, сначала думала, он шутит, а он повалил меня на диван… Я умоляла его. И тут вошла Марина. Она обозвала меня маленькой мерзкой шлюхой и сказала, что больше не хочет меня знать.
— Между вами с Нагорным что-то было?
— Нет. Он просто ничего не успел… Она своим появлением спасла меня от изнасилования, но возненавидела меня. С тех пор мы больше не виделись.
Апраксина с вызовом взглянула ему в глаза.
— Ну, вот и все. Теперь ты все знаешь. Можешь думать, что хочешь.
— А что я должен думать?
— Не знаю.
Она дернула плечами — мол, какая разница.
Ледников крепко взял ее за плечи повернул к себе, но она никак не хотела смотреть ему в глаза.
— Слушай, какая разница, что у вас в прошлом? Мало ли что у кого было? Думать надо не об этом. Как только Нагорный узнает, что старик завещал портрет Державина тебе, его подручные явятся за тобой. Тебе надо уехать.
— Глупости все это. Я никуда не уеду. Не хочу бросать Павла Лукича. И не уговаривай меня. Не уговаривай меня, я просто не могу.
— Тогда надо поговорить с Мариной — пусть она остановит своего мужа. Я не думаю, что она до сих пор ненавидит тебя. Прошло столько лет. Уверен, что она жалеет о том, что все так произошло. Вы просто обе боитесь сделать первый шаг. Черт побери — это же твоя сестра!
Апраксина прикрыла глаза.
— Это бесполезно и ничего не даст.
— Но почему? Я разговаривал с ней сегодня, она показлась мне вполне вменяемой.
— Это только так кажется. Я несколько раз пыталась поговорить с ней — ничего не вышло.
— Она что — так любит его?
— Не думаю… Там другое. Она готова на все, лишь бы сохранить его. Просто она полностью под его влиянием. Он может убедить ее в чем угодно. И она поверит.
— Даже если с тобой что-то случится?
— Он убедит ее, что не имеет к этому никакого отношения. Или что так надо было. И она поверит ему. Она всегда на его стороне.
— Так что же ты собираешься делать?
— Не знаю.
На улице он набрал номер Марины.
— Это Ледников. Я только что встречался с вашей сестрой… Да, с Ириной… Да, мы знакомы… Но дело не в этом! Дело в том, что Верхоянцев оформил дарственную на портрет Державина, и оформил на имя Ирины. Теперь он принадлежит ей! Когда ваш муж узнает об этом… Вы понимаете, что Ирина в опасности? Алло! Марина, вы меня слышите? Вы поняли, что я сказал?
Ответа он так и не дождался. Тут была какая-то странность, непонятность. Почему Ирина готова
