Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж
XVI
Папаша Табаре не только рассуждал, но и действовал.
Лишившись помощи следователя, он принялся за дело, не теряя ни минуты и не давая себе ни малейшей передышки.
История с кабриолетом, запряженным резвой лошадкой, была чистой правдой.
Не жалея денег, сыщик нанял с дюжину полицейских из тех, кто оказался не у дел, и безработных прохвостов и во главе этих славных помощников отбыл в Буживаль, сопровождаемый своим верным сеидом[29] Лекоком.
Он буквально прочесал округу, дом за домом, с тщанием и терпением маньяка, решившего отыскать иголку в стогу сена.
Труды его оказались не напрасны. Через три дня розысков кое-что начало проясняться.
Оказалось, что убийца сошел с поезда не в Рюэйле, как делают все, кто направляется в Буживаль, Ла-Жоншер или Марли. Он доехал до Шату.
Портрет его, сложившийся у папаши Табаре по описаниям железнодорожных служащих этой станции, был таков: молодой человек, черноволосый, с густыми черными бакенбардами, имеющий при себе пальто и зонт.
Этот пассажир приехал в восемь часов тридцать пять минут, поездом, прибывающим из Парижа и следующим в Сен-Жермен, и, похоже, очень спешил.
Выйдя из вокзала, он скорым шагом устремился по дороге, ведущей в Буживаль. По пути его видели двое мужчин из Марли и женщина из Ла-Мальмезон, обратившие внимание на то, что он торопится. Шел он быстро и курил на ходу.
Еще большее внимание он привлек к себе на мосту через Сену.
Мост там платный, а предполагаемый преступник, разумеется, об этом забыл.
Он миновал мост, не заплатив, и пошел дальше гимнастическим шагом, прижимая локти к телу и размеренно дыша, так что сборщику платы пришлось бежать за ним вдогонку и кричать, чтобы стребовать деньги.
Путешественника, судя по всему, это обстоятельство очень раздосадовало; он бросил сборщику монету в десять су и понесся дальше, не дожидаясь причитавшихся ему сорока пяти сантимов сдачи.
Это еще не все.
Кассир в Рюэйле вспомнил, что за две минуты до прибытия поезда десять пятнадцать появился крайне взволнованный и запыхавшийся пассажир, который, еле ворочая языком, попросил билет второго класса до Парижа.
Описание незнакомца в точности соответствовало приметам, сообщенным служащими в Шату и сборщиком платы у моста.
И наконец, сыщик, судя по всему, напал на след человека, который ехал в одном купе с запыхавшимся пассажиром.
Папаше Табаре сказали, что это был булочник из Аньера, и он написал ему, прося о встрече.
Таковы были его успехи к утру понедельника, когда он явился во Дворец правосудия, чтобы узнать, не получены ли сведения о вдове Леруж.
Сведений он не обнаружил, зато в галерее встретил Жевроля и человека, которого тот разыскал.
Начальник сыскной полиции торжествовал, бесстыдно торжествовал. Завидев папашу Табаре, он его окликнул.
— Ну, что новенького, старая ищейка? Много злоумышленников послали на гильотину за последние дни? Ах, старый хитрец, сдается мне, что вы метите на мое место!
Увы, старина Табаре разительно изменился. Сознание ошибки сделало его смиренным и кротким. Шуточки, когда-то выводившие его из себя, теперь оставляли равнодушным. И не думая огрызаться, он сокрушенно повесил голову, чем безмерно поразил Жевроля.
— Потешайтесь надо мной, любезный господин Жевроль, — промолвил бедняга, — издевайтесь без всякой жалости. Вы правы, я этого заслужил.
— Вот как? — переспросил полицейский. — Опять вы отличились, старый чудак?
Папаша Табаре печально кивнул.
— Я уговорил арестовать невиновного, — отвечал он, — а теперь правосудие не выпускает его из своих лап.
Жевроль пришел в восторг; он так потирал руки, что, казалось, сотрет ладони в кровь.
— Недурно, — промурлыкал он, — совсем даже недурно. Сажать преступников на скамью подсудимых — как это пошло! То ли дело отправлять на укорот ни в чем не повинных людей; это, черт возьми, высшее искусство. Папаша Загоню-в-угол, вы великий человек, и я преклоняюсь перед вами.
И он насмешливо приподнял шляпу.
— Не добивайте меня, — взмолился старик. — Что поделаешь, я ведь новичок в вашем деле, хоть голова у меня и седая. Разок-другой мне пособил случай, вот я и возгордился. Слишком поздно я понял, что не такой уж я мастер, как мне казалось; я — подмастерье, которому первый успех вскружил голову, а вот вы, господин Жевроль, — наш общий учитель. Вместо того чтобы надо мной насмехаться, умоляю, спасите меня, помогите советом и опытом. Одному мне не справиться, но уж с вами!..
Жевроль был беспредельно тщеславен.
Смирение папаши Табаре, которого в глубине души он весьма ценил, чувствительнейшим образом польстило его самолюбию полицейского. Он смягчился.
— Полагаю, — осведомился он покровительственным тоном, — что речь идет о лажоншерском деле?
— Увы, именно о нем, дорогой господин Жевроль; я вообразил, что обойдусь без вас, и теперь раскаиваюсь.
Старый хитрец скроил сокрушенную мину, словно пономарь, уличенный в том, что ест скоромное в пятницу, но в душе он веселился, он торжествовал.
«Тщеславный олух, — думал он, — я до того задурю тебе голову лестью, что ты и сам не заметишь, как сделаешь все, что я захочу».
Г-н Жевроль почесал себе нос, выпятил нижнюю губу и что-то промычал. Он притворялся, будто раздумывает, дабы продлить изощренное наслаждение, которое доставлял ему конфуз старого сыщика.
— Успокойтесь, папаша Загоню-в-угол, — изрек он наконец. — Я человек добрый: чем смогу, помогу. Ну как, довольны? Но сегодня мне недосуг, меня ждут наверху. Приходите завтра утром, и мы потолкуем. Однако, прежде чем распрощаться, я дам вам в руки путеводную нить. Знаете, кто тот свидетель, которого я доставил?
— Скажите, любезнейший господин Жевроль!
— Извольте! Этот детина, что сидит на скамье и ждет господина судебного следователя, — муж убитой.
— Быть не может! — изумился папаша Табаре и, поразмыслив, добавил: Вы надо мной смеетесь!
— Да нет же, клянусь вам. Спросите сами, как его имя, и он ответит, что его зовут Пьер Леруж.
— Так она не вдова?
— Выходит, что так, — ехидно отвечал Жевроль, — поскольку вот он, ее счастливый супруг.
— Ну и ну, — прошептал сыщик. — А он что-нибудь знает?
Начальник сыскной полиции вкратце пересказал своему добровольному сотруднику то, что сообщил следователю Леруж.
— Что вы на это скажете? — закончил он.
— Что тут скажешь? — пробормотал папаша Табаре, на физиономии которого изобразилось изумление, граничащее с полным отупением. — Ничего не скажешь. Думаю, что… Впрочем, нет, ничего не думаю.
— Недурной сюрпризец? — сияя, спросил Жевроль.
— Скажите лучше, недурной удар дубиной, — откликнулся Табаре.
Но тут он выпрямился и стукнул себя кулаком по лбу.
— А мой булочник! — вскричал он. — До завтра, господин Жевроль.
«Совсем свихнулся», — решил начальник полиции.
Но старик сыщик вовсе не сошел с ума, просто он внезапно вспомнил, что пригласил к себе домой аньерского булочника. А вдруг посетитель не дождется его?
На лестнице папаша Табаре повстречал г-на Дабюрона, но говорил с ним наспех и скоро удрал.
Он выбежал из Дворца правосудия и, высунув язык, понесся по набережной.
«Ну-ка, разберемся, — рассуждал он на бегу. — Выходит, мой Ноэль остался ни с чем. Теперь ему не до смеха, а ведь как он радовался, что получил титул! Эх, стоит ему пожелать, я его усыновлю. Табаре — имя не такое звучное, как Коммарен, но и не самое плохое. Впрочем, история, рассказанная Жевролем, ничуть не меняет положения Альбера и не опровергает моих выводов. Он законный сын, тем лучше для него. Но это ничуть не послужило бы для меня доказательством его невиновности, если бы я в ней сомневался. Разумеется, он, как и его отец, понятия не имел об этих поразительных обстоятельствах. По-видимому, он так же, как граф, поверил в подмену. Госпожа Жерди тоже не знала про эти события; вероятно, ей рассказали какую-нибудь историю, чтобы объяснить шрам. Да, но госпожа Жерди ничуть не сомневалась, что Ноэль — ее родной сын. Получив его обратно, она, безусловно, проверила приметы. Когда Ноэль нашел письма графа, она попыталась ему объяснить…»
Папаша Табаре неожиданно замер на месте, словно увидел под ногами омерзительное пресмыкающееся. Он был потрясен выводом, к которому пришел, и этот вывод был таков:
«Получается, Ноэль убил мамашу Леруж, чтобы она не рассказала о том, что подмены не было, и сжег письма и документы, которые это подтверждали!»
Но тут же он с негодованием отбросил свое предположение, как отгоняет порядочный человек гнусную мысль, случайно пришедшую ему на ум.
— Ах ты старый болван! — приговаривал он, продолжая путь. — Вот последствия мерзкого ремесла, которым ты занялся, да еще и гордился им! Заподозрил Ноэля, единственного своего наследника, воплощение чести и порядочности! Ноэля, с которым десять лет прожил бок о бок, в неизменной дружбе и который внушает тебе такое уважение, такое восхищение, что ты поручился бы за него, как за себя самого! Для того чтобы порядочный человек пролил чужую кровь, его должны обуревать безумные страсти, а за Ноэлем я не замечал никаких страстей, кроме двух — это его работа и его матушка. И я позволил себе замарать тенью подозрения такую благородную натуру! Да я готов сам себя отдубасить! Старый осел! Тебе не пошел на пользу урок, который ты только что получил! Когда же ты станешь осмотрительней?
