Джон Харт - Король лжи
– Вы поправитесь; будет больно, но вы выкарабкаетесь. Мы переведем вас на твердую пищу, когда будете к этому готовы. Как только к вам вернутся силы, приступим к восстановительной терапии.
– Где я?
– Это баптистская больница. В Уинстон-Сейлеме.
– Что с Барбарой? – спросил я.
– Ваша сестра может сообщить вам то, что вы хотите знать. Постарайтесь успокоиться. Я вернусь через час. – Он обратился к Джин: – Не утомляйте его. Он пока еще слаб.
Джин вновь появилась у кровати. Ее лицо было одутловатым, вокруг глаз темные круги.
– Ты выглядишь утомленной, – проговорил я. Она печально улыбнулась.
– Ты тоже.
– Этот год оказался жестоким, – сказал я, и она рассмеялась, а затем отвернулась.
– Прости меня, Ворк. – Ее слова ломались, и казалось, что их острые края резали ее. Лицо Джин покраснело, из глаз потекли слезы. Плач перешел в рыдание.
– За что?
– За все, – сказала она, и я знал, что эти слова были просьбой о прощении. – За ненависть к тебе. – Ее голова склонилась, и, сделав невероятное усилие, я коснулся ее. Нашел ее руку и попытался сжать.
– Ты тоже прости меня, – прошептал я. Хотелось сказать больше, но мне снова сдавило горло, и мы долго сидели так в сладостно-горькой тишине. Она держала мою руку, а я смотрел поверх ее головы. Мы не могли возвращаться к той дороге, которая была уготована нам; то место было садом, который остается в прошлом. Но, глядя на нее, я как никогда прежде ощутил близость к нашему детству. И она чувствовала это тоже, как будто мы вернулись в то время когда извинения имели значение и надувные шары были просто улетающим словом. Я увидел это в ее глазах, когда она посмотрела.
– Ты заметил, сколько у тебя цветов? – спросила она с робкой, ломкой улыбкой.
Я смотрел, как Джин прошла, и впервые увидел комнату. Цветы были повсюду, множество ваз с открытками.
– Вот открытка от местной коллегии адвокатов – все адвокаты графства подписали ее. – Она вручила мне открытку, но я не хотел ее брать. Я все еще видел, как эти люди смотрели на меня в суде, готовые осудить.
– Что с Барбарой? – поинтересовался я, и Джин положила открытку обратно на стол. Ее взгляд блуждал по комнате, и я собрался повторить вопрос.
– Ты уверен, что готов говорить об этом?
– Я должен.
– Она арестована.
Во мне бушевали смешанные чувства: и облегчение, и отчаяние; мне продолжало казаться, что ее предательство было сном.
– Как? – спросил я.
– Тебя нашла Миллз. В тебя стреляли дважды – в грудь и в голову. – Ее взгляд пополз вверх, и я притронулся к своей голове. Она была перевязана. – Пуля, попавшая в грудь, прошла через легкое. Второй выстрел только слегка задел голову. Сначала она думала, что ты мертв. Ты и был почти мертв. Она вызвала «скорую», и тебя отвезли в окружной госпиталь графства. В конце концов перевезли сюда.
– Так что с Барбарой?
– В санитарной машине ты пришел в сознание и сумел сообщить Миллз, кто в тебя стрелял. Она арестовала Барбару через два часа.
Голос Джин стих, она отвела взгляд.
– В чем дело? – Я знал: было что-то еще.
– Она обедала в местном клубе, как пи в чем не бывало. – Ее рука накрыла мою руку. – Мне жаль, Ворк.
– Что еще? – Мне необходимо было перейти к следующему. Я представил мою жену так ясно – потягивающей белое вино с наклеенной на лицо фальшивой улыбкой. Обед с девочками.
– Они нашли оружие в вашем доме, спрятанное на цокольном этаже вместе со значительной суммой денег и драгоценностями мамы.
– Надеюсь, Миллз не подумает, что это я положил их туда и выстрелил в себя. – Я не мог удержать горечь в своем голосе.
– Она чувствует себя ужасно, Ворк. Миллз была здесь много раз и не боится признать свою ошибку. Она хотела, чтобы я сказала тебе: она сожалеет об этом.
– Миллз сказала это?
– И оставила кое-что для тебя. – Джин встала и прошла через комнату.
– Когда она возвратилась, в руках у нее была стопка газет.
– Больше всего местных. Некоторые из Шарлотт. Ты хорошо выглядишь на снимке. Миллз даже принесла публичное извинение. – Она взяла верхнюю газету в стопке. Я увидел фотографию Барбары, которую выводили из полицейской патрульной машины. Она была в наручниках и пыталась спрятать лицо от камеры.
– Положи их вниз, – попросил я.
– О'кей. – Она сложила газеты на полу возле кровати, и я закрыл глаза. Фотография Барбары всколыхнула во мне боль от ее предательства. Некоторое время я не мог говорить. Когда я наконец посмотрел на Джин, ее глаза были словно закрыты завесой, и мне было интересно, что она видела.
– Ты знаешь? – спросил я.
– О Барбаре и папе?
Я кивнул.
– Да, знаю. И не смей приносить извинения.
Я промолчал: что бы я ни сказал, это ничего не могло изменить. Теперь это стало частью нас, так же как цвет моих волос, который достался мне от него по наследству.
– Он был ужасным человеком, Джин.
– Но теперь он ушел, поэтому позволь положить этому конец.
Я согласился, хотя сознавал, что конца не будет. Его присутствие среди нас было, подобно запаху мертвого, но не погребенного.
– Хочешь еще льда? – спросила Джин.
– Было бы хорошо.
Она кормила меня льдом, и, когда ее руки появлялись передо мной, я видел свежие шрамы на запястьях, тугие и розовые, как будто кожа на венах была сильно натянута, чтобы лучше их защитить. С Джин мы никогда этого не делали, но я подумал, что, возможно, неплохо было бы нам помолиться.
– У меня все хорошо, – произнесла она, и я понял, что она поймала мой взгляд.
– Действительно?
Она улыбнулась и снова села.
– Ты продолжаешь спасать мне жизнь, – сказала она. – Значит, она должна представлять какую-то ценность.
– Не шути, Джин. Так не шутят.
Она вздохнула, отклонилась назад, и на мгновение мне показалось, что я вспугнул ее. Граница между нами была неопределенной, и я не хотел переступать через лее. Но в голосе Джин не было никакого негодования, и я понял, что она обо всем подумала и требовала от меня понимания.
– У меня ощущение, будто я иду через длинный темный туннель, – откликнулась она. – Если встать прямо, он уже не пугает, словно какая-то часть внутри меня освободилась. – Она сцепила руки и затем разжала их. – Трудно объяснить, – вздохнула она, но мне казалось, что я понял. Эзра ушел; возможно, это и было освобождением. Но в мои обязанности не входило устроить жизнь Джин. Она сама должна была это сделать, и, глядя на ее улыбку, я подумал, что истина у нее внутри.
– А как же Алекс? – спросил я.
– Мы уезжаем из Солсбери, – сообщила она. – Нам надо найти свое собственное место.
– Ты не ответила на мой вопрос.
Глаза Джин были выразительными.
– У нас есть проблемы, как и у всех остальных, но мы пытаемся их решить.
– Я не хочу терять тебя, – сказал я.
– Мне кажется, что мы только нашли друг друга, Ворк. Алекс понимает это. И хотя ей не избежать проблем с людьми, она клянется, что для тебя будет делать исключение.
– Сможет ли она простить мне копание в ее прошлом?
– Она знает, почему ты это делал. Она уважает твои причины, но никогда не напоминай ей об этом.
– Так что у нас все о'кей?
– Где бы мы ни были, ты всегда будешь желанным гостем.
– Спасибо, Джин.
– Еще немного льда?
– Хорошо.
Она дала мне льда, и я почувствовал, как веки мои стали тяжелыми. Я закрыл глаза, пока Джин ходила по комнате, я почти забылся, когда услышал ее слова:
– Есть одна открытка, которая может тебе понравиться. Фактически это письмо. – Я разодрал глаза. Джин держала конверт. – Оно от Ванессы, – сообщила она.
– Что?
– Она была здесь недолго, сказала, что не может больше оставаться. – Джин вручила мне конверт, который был тонким и легким.
– Но я думал… – Я не смог закончить фразы.
– Хэнк нашел ее в больнице графства Дэвидсон. Она поехала в продуктовый магазин в Лексингтоне, и, когда переходила улицу, кто-то ударил ее.
– Кто? – воскликнул я.
– Неизвестно. Все, что она помнит, это черный «мерседес», взявшийся непонятно откуда.
– С ней все в порядке?
– Сломаны ребра и ушибы по всему телу, но она поправится. Ее продержали в больнице всю ночь, накачали болеутоляющими.
– Я думал, что она погибла.
– Как видишь, нет, но она довольно сильно пострадала.
Я ничего не видел. Письмо в моей руке было надеждой на будущее, тем, что, как мне казалось, я утратил. Мне хотелось прочесть его, увидеть слова, выведенные рукой Ванессы. Но мои пальцы были неуклюжими.
Джин взяла конверт из моих рук.
– Позволь мне, – сказала она.
Она разорвала конверт, вытащила сложенный лист и положила мне в руку.
– Если понадоблюсь, я буду снаружи. – Я услышал, как за ней закрылась дверь. Письмо Ванессы было коротким.
«Жизнь – это мучительное путешествие, Джексон, и я не знаю, смогу ли еще выдержать боль. Но я никогда не буду сожалеть о том дне, когда мы встретились и когда ты был готов говорить, а я слушать. Возможно, из всего этого получится что-то хорошее. Я так надеюсь на это, но мне слишком хорошо знакомо, насколько беспощадна судьба. Что бы ни случилось, запомни одно – я каждый день благодарю Бога за то, что ты жив».
