Михаил Черненок - Ставка на проигрыш
— Пряжкину специально привезли в Шелковичиху, чтобы поставить под подозрение Реваза Давидовича?
— Да. Люся, выпив чуть не всю бутылку водки, как всегда, закатила истерику. Кое-как успокоив ее, я предложил на спор — на коньяк переплыть туда и обратно Иню. Люся разделась, подошла к реке и упала лицом в воду. Я за шею ее… Она почти не сопротивлялась…
— Спор завели в расчете, что Пряжкина сама утонет?
— Да. Люся многое знала, и я боялся, что она расскажет.
Молчавший на протяжении всего допроса Бирюков внезапно спросил:
— Что она могла рассказать?
— Как я хотел свою вину на Реваза свалить. Сипенятин говорил, что на основании сто седьмой статьи Уголовного кодекса меня за случай с Холодовой могут приговорить к высшей мере наказания.
Бирюков осуждающе посмотрел на Зарванцева.
— Нашли юридического консультанта. Вася и не такие страсти мог наговорить. В ваших действиях по отношению к Холодовой не было состава преступления, предусмотренного сто седьмой статьей УК РСФСР. Иными словами, вы утопили Пряжкину, пытаясь скрыть несуществующее преступление.
— Как… Как же так?.. Вы сами в разговоре со мною упоминали эту статью…
— Тогда я еще не знал всех обстоятельств происшедшего.
Зарванцев уставился на Антона остекленевшими глазами. Несколько раз он судорожно сглотнул слюну и вдруг, уткнувшись лицом в ладони, истерично разрыдался.
Маковкина, закончив оформление протокола, вызвала конвойного. Перед уходом Альберт Евгеньевич заискивающе обратился к Бирюкову:
— Что мне будет?
— Суд решит, чего вы заслуживаете, — ответил Антон.
Вскоре в кабинет вошел Слава Голубев. Положив на край стола корешки почтовых переводов, он скороговоркой выпалил:
— Вот еще на Главпочтамте отыскал, а вот эти… — Слава достал из кармана три переводных извещения. — Свеженькие, сегодня утром поступили.
Бирюков, медленно перебирая корешки, проговорил:
— Фирма «Степнадзе и компания» делает последние вздохи.
Зазвонил коммутаторный телефон. Голубев, быстро протянув руку к аппарату, ответил. Дважды повторив по-уставному «Есть!», положил трубку и сказал Антону:
— Тебя — срочно к генералу. С переводами Степнадзе.
Бирюков, обмениваясь с Маковкиной впечатлением от только что закончившегося допроса, неторопливо собрал переводные корешки.
Вернулся он через полчаса, когда Маковкина уже ушла и в кабинете находился один Голубев.
— Ну что?.. — нетерпеливо спросил Слава.
— Приказано дело Степнадзе выделить в отдельное производство. ОБХСС будет им заниматься.
— Хватились, когда преступление раскрыто!
— По этому преступлению, Слава, еще очень много работы… — Антон помолчал. — Кстати, твою поездку в Адлер генерал оценил на «отлично».
— Дружинник Пашков мне там крепко помог, — быстро проговорил Голубев и словно вспомнил: — Да, Антон, пока ты был у генерала, отец Холодовой звонил. Сильно переживает смерть дочери. Говорит, подробностей не надо, скажите лишь: «Саня виновна?..» На свой риск я сказал, что нет.
— Правильно сказал.
Бирюков подошел к окну. Несмотря на веселый, солнечный день, настроение было тягостное. Перед глазами как наяву стояло бледное, заискивающее лицо Зарванцева, а в ушах, будто на заевшей пластинке, навязчиво крутился один и тот же вопрос: «Что мне будет?» На какой-то миг в зрительной памяти мелькнул губастый Вася Сипенятин с засохшей ссадиной на подбородке, но его тут же оттеснил представительный седовласый Реваз Давидович Степнадзе, подписывающий протокол о своем задержании.
Антон распахнул форточку. Ворвавшийся в кабинет ветер взъерошил листки настольного календаря и, словно устыдившись своей шаловливости, мигом утих.
