Александра Маринина - Пружина для мышеловки
– Сучок никто не делал, в него никто не вкладывал свой труд, – упрямо возразила Майя.
– Хорошо, – покладисто согласился Георгий Степанович, – пуст будет не сучок. Пусть будет деревянная фигурка, корявая, неуклюжая, плохо сделанная, которую кто-то выбросил на помойку за ненадобностью. Ты видишь ее и понимаешь, как ее можно довести до ума, чтобы получилось произведений искусства. Разве это воровство?
Партконференция, на которой задержался отец Майи, закончилась очень поздно, родители приехали на дачу ближе к полуночи, и все это время Георгий Степанович уговаривал свою племянницу, увещевал, приводил доводы и резоны. И в конце концов уговорил.
* * *– Все эти годы я была уверена, что переделывала рукопись Лены, – тихо произнесла Истомина. – И только теперь я поняла, что это была не рукопись… не придуманная история. Это был фактически дневник. Она описывала собственную жизнь. Если бы я раньше знала, что у Лены был брат, который покончил с собой, я бы еще тогда догадалась. Но я ведь не знала…
Не знала. Никто ничего не знал. Все такие чудесные, ничего не знающие, не ведающие, а Олега Личко сгноили в психушке.
Никто не заставлял Елену Шляхтину давать ложные показания против Личко, она сделала это совершенно добровольно, спасая брата. И не было никакой тайной жизни, в которую были бы вовлечены другие люди, был психически больной брат, и была сестра, которая за ним следила. Вот зачем ей нужны были больничные листы. Она не могла сказаться больной, чтобы не ходить на работу, и при этом уходить на целый день из общежития, поэтому она уходила «болеть» к подруге, которая «за ней ухаживала». Головные боли, головокружение – как это проверишь, тем более была незалеченная травма черепа. Симптомы вегетососудистой дистонии есть – есть основания для выдачи больничного листа.
Шляхтина следила за братом. А Олег Личко проверял вычисленные им по какой-то методике места возможного появления маньяка. Вот тут они и встретились, помешанный на научном подходе сотрудник информационно-аналитического подразделения штаба ГУВД и циничная жесткая красавица Лена Шляхтина. Познакомились. Может быть, не очень близко, но все-таки познакомились. Он мог сказать ей, чем занимается. А она? Она испугалась. Он слишком близко подобрался к брату. Елена наверняка старалась быть в курсе действий милиции, приходила к месту, откуда брат уводил ребенка, смотрела, как оперативники ищут свидетелей. Момент был более чем удобным, и она сама сказала, что видела подозрительного молодого человека, который высматривал детишек и задавал ей, Шляхтиной, странные вопросы, и вообще вел себя странно, и говорил чудовищные вещи про какого ребенка, которого он убил и закопал… и даже место назвала. Это было нетрудно, ведь она следила за братом и точно знала, кого, где и как он убивал и где прятал тела. Место проверили, труп нашли, а больших доказательств и не потребовалось.
Вот какая складывается картинка, если сопоставить то, что рассказала мне Истомина, с тем, что было написано в приговоре и в уголовном деле, и с тем, что удалось раскопать.
И не было, действительно не было никакой заметной фигуры, которую нужно было бы спасать от суда при помощи первого попавшегося «обвиняемого». Шляхтина давала показания, и ей искренне поверили. А дело выглядело демонстративно гладким, потому что нужно было побыстрее его закончить, чтобы отчитаться перед ЦК, и следствие просто закрывало глаза на мелочи и ерундовые, на их взгляд, несоответствия. Да бог с ними, с мелочами, какая разница, когда обвиняемый есть, и свидетель есть. А что не признается Личко, так это обычное дело. Он же псих, кому нужны ему признания, им грош цена в базарный день. Мелочи подчистим, вылезающие концы подрежем, где надо – подотрем, где надо – подмажем, и будет полный парад.
А дальше встал тот вопрос, который я задавал себе уже неоднократно. Что делать с настоящим убийцей, чтобы он больше ничего не совершил и чтобы не стало очевидным, что посадили не того?
Ответ давным-давно придумал Георгий Степанович. Нужно, чтобы он умер. Только одно дело автору убить героя, и совсем другое – убить человека в жизни. Автор волен делать все, что захочет, он может наслать на героя болезнь страшную и неизлечимую, заставить ядовитую змею его укусить, толкнуть под колеса автомобиля, и ничего автору за это не будет. А в жизни? Неужели Лене Шляхтиной так повезло, что ее несчастный сумасшедший брат сам покончил с собой? И ей не нужно было больше мучиться мыслью о том, что невинный человек осужден, а жизнь какого-нибудь ребенка все еще под угрозой. И не одного ребенка, а неизвестно скольких.
А может, она и не мучилась? Засадила Личко за решетку и спала спокойно? Судя по тому, что я успел о ней узнать, угрызения совести – это не ее репертуар. Она была циничной, жесткой, жестокой и холодной. Один только факт, что она наблюдала за тем, как брат высматривает детей, уводит их и убивает, и ничего не делала, говорит о многом. Она была безжалостна и абсолютно безнравственна. Тогда почему она не сдала брата милиции сразу же, как только узнала о нем страшную правду? Да потому, что ей нужно было дописать свою книгу, которая «произведет эффект разорвавшейся бомбы». Ей не хватало материала, ей не хватало опыта, который она могла бы описать. Брат убивал и насиловал детей, а она ставила живой эксперимент и с любопытством ученого наблюдала за его ходом.
Наверное, потом она захотела бы написать о переживания человека, давшего ложные показания и упрятавшего в тюрьму невиновного. Тоже интересный человеческий материал получился бы. Народ будет зачитываться книгой, где с такой силой и правдивостью описан страшный нравственный опыт.
А может быть, ей захотелось проверить, что она будет чувствовать, если доведет родного брата до самоубийства? И это послужит хорошим материалом для очередной книги. Или она убила брата? Вытолкнула из окна? И одновременно решила две задачи: предотвратила дальнейшие убийства, которые заставили бы всех понять, что Личко осужден напрасно, и получила бесценный опыт братоубийцы.
Господи, как чудовищно…
Но так или иначе, остается еще один вопрос: почему погибла Лена Шляхтина? Покончила с собой? Или все-таки кто-то ее убил? Кто? И почему?
И еще вопрос: что искал Ситников-Клюев в бумагах Истоминой? Историю брата-убийцы и сестры-наблюдателя? Глупо. Эта история давным-давно опубликована в романе Истоминой «Сестра», впервые напечатанном в 1977 году в журнале «Алтай», и Ситников наверняка его прочел, если интересовался творчеством молодой писательницы, подруги Лены Шляхтиной. А даже если и не прочел, то все равно: зачем ему дневники, записные книжки и рабочие наброски, если есть изданный роман? Значит, не это. А что? И почему не тогда, а только сейчас? Какой еще тайной владела Шляхтина? Чем еще она могла поделиться с Майей?
* * *– Я отпускаю вас под подписку о невыезде, – скучно проговорил тучный краснолицый следователь, не глядя Олесе в лицо. – Попрошу никуда из Москвы не выезжать без моего ведома и разрешения. Это понятно?
– Да. Спасибо.
– И молите бога, чтобы ваш свекор выжил. Тогда, может быть, все обойдется тяжкими телесными повреждениями, а не покушением на убийство. Статья другая, срок поменьше. Вам понятно?
– Да, – тупо повторила она и зачем-то снова добавила: – Спасибо.
На улице ее ждал муж.
– Гриша!
Олеся бросилась к нему, но Григорий отвернулся и молча пошел к машине.
– Гриша, меня отпустили под подписку.
– Знаю. Я заплатил. Садись, поедем.
– Домой?
– Нет, в больницу к отцу.
Она покорно забралась на переднее сиденье джипа и сжалась, обхватив себя руками. Сейчас придется объясняться. Что сказать? Что сказал Вячеслав? Как он объяснил то, что произошло? Следователь не сказал об этом ни слова, только задавал ей вопросы, и там, на квартире у Ситникова, и в своем кабинете. Две ночи она провела в «обезьяннике», но ни теснота, ни грязь, ни вонь, ни сомнительная компания, ни отсутствие привычных удобств не показались ей такими уж пугающими по сравнению с тем адом который, воцарился у нее в душе.
Несколько минут прошло в гробовом молчании, потом Григорий заговорил:
– Зачем ты сказала, что отец пытался тебя изнасиловать? Это же вранье. Он не мог.
– Не мог, – тихо согласилась она.
– И что? Зачем ты это сказала?
– Я думала… – она тяжело перевела дыхание. – Я думала, что убила его. Ему теперь все равно, а у меня будет самооборона или как там это называется… Самозащита.
– Но ты его не убила. И что теперь? Как нам с этим жить? У меня будет отец-насильник, похотливый старый козел, польстившийся на мою же жену, на собственную невестку? Ты так себе это представляешь? Или как?
– Гриша, я…
– Молчи, идиотка, – в его голосе послышалось презрение. – Если ты думаешь, что я заплатил следователю за то, чтобы тебя выпустили под подписку, потому что безумно люблю тебя, то сильно ошибаешься. Я не стану обсуждать с тобой свои чувства к тебе, которые были раньше. Это уже не имеет значения. Значение имеет только то, что больше я тебя не люблю. Я тебя ненавижу. Ты – глупая мразь. Ты стреляла в моего отца, и для меня этого достаточно, чтобы вычеркнуть тебя из своей жизни.
