Шантажистка - Пирсон Кит А.
Только на следующий день я замечаю самого фотографа — едва различимое отражение на оконном стекле возле музыкального автомата — здоровяка в джинсовом костюме с щегольскими усами в форме подковы.
Шесть месяцев спустя
38
С пододеяльниками я не лажу. И необходимость заправлять имеющиеся у нас двадцать четыре кровати воплощает для меня версию ада, которую я, естественно, всяческими способами пытаюсь избегать.
— Пойду-ка посмотрю, вдруг они уже приехали.
— Нет, не пойдешь, — пресекает мою малодушную попытку Эмма. — До приезда еще пятнадцать минут, а нам осталось заправить всего четыре кровати!
Отвечаю хмурым взглядом, но делать нечего, мученически запихиваю очередную подушку в наволочку.
— И нечего дуться, — добавляет она. — Ты все равно заправил только три.
— Да знаю я, но это сущая пытка, — притворно бушую я.
По свершении четвертого подвига неспешно подхожу к окну. Вид со второго этажа — прямо ежедневно сменяющаяся открытка, и сегодня нас радует чистое голубое небо и лучезарное солнце.
— Безупречно, — тихонько произношу я.
Вокруг моей талии обвивается рука, и ко мне прижимается Эмма.
— Во всех отношениях, — мурлычет она и чмокает меня в щеку.
Я поворачиваюсь и привлекаю женщину к себе.
— Спасибо… За поцелуй… И за все.
— Это я должна тебя благодарить, — отвечает она. — Поверить не могу, что мы сделали это!
Откровенно говоря, недоверие вызывает весьма многое из произошедшего за эти шесть месяцев.
Мой изначальный план провести в Сандауне две недели потерпел решительный крах. Две недели превратились в три, потом в четыре, а после серии судьбоносных решений плавно переросли в бессрочность. Почему-то считается, будто дело не стоит совмещать с удовольствием, однако в моем случае они совпали.
Все началось с идеи, зародившейся темным декабрьским вечером, когда мы сидели перед камином в комнате отдыха и смотрели старый фильм «Оливер?». Почему-то мне вспомнилась девушка, которую я повстречал в многоэтажке в Хаунслоу, и мои мысли обратились к ее сыну, а потом и к сотням тысяч детей из подобных микрорайонов по всему Лондону. Если их родители вынуждены полагаться на продуктовые банки, какова вероятность, что дети смогут поехать куда-нибудь на каникулы? Определенно, нулевая, заключил я.
Размышления эти наложились на мрачный прогноз Эммы касательно будущего ее гостиницы. В условиях падения спроса и необходимости полного косметического ремонта неизбежно должен был настать момент, когда «Сандаун-Бей» просто не сможет позволить себе принимать посетителей.
И тут я, с весьма приличной суммой на банковском счете по милости клеветнической газеты. Впервые в жизни я поверил, что боги пытаются указать мне верное направление.
Я поделился идеей с Эммой, и она ухватилась за нее обеими руками.
С поддержкой Эммы меня уже ничто не сдерживало, и я безотлагательно выкупил у ее матери, Доры, пятьдесят процентов акций гостиницы. Деньги позволили Доре наконец-то покинуть отсыревающую спальню: она приобрела квартиру в доме для пенсионеров в нескольких кварталах от отеля. Таким образом, сделка оказалась выгодной для обеих сторон.
Следующим шагом стало учреждение благотворительной организации и планирование переоборудования старого отеля в дом отдыха для детей из лондонских малообеспеченных семей. После нескольких встреч и тщательного изучения вопроса выяснилось, что ежегодно мы сможем помогать сотням детей, которые в большинстве случаев и моря-то никогда не видели, не говоря уж о каникулах на море.
Перед мыслью повлиять непосредственным и положительным образом на столь большое количество детских жизней устоять я никак не мог, как бы эгоистично это ни звучало.
К середине января все формальности были улажены, и нанятая фирма обещала приступить к ремонту уже в феврале. Эту веху я и Эмма отпраздновали ужином в ресторане. Так уж случилось, что тем вечером мы впервые поцеловались. А через три дня мы провели первую ночь в одной постели — и с тех пор ее разделяем.
Не погрешу против истины, если скажу, что Эмма в корне изменила мою жизнь и что та злосчастная поездка на остров Уайт в прошлом октябре обернулась сущим подарком судьбы. Кто бы мог подумать, что из столь безрадостной ситуации выйдет нечто столь замечательное!
— О чем задумался? — спрашивает Эмма.
— Да так, ни о чем. Просто поверить не могу, что всего через несколько минут к нам прибудут первые гости.
— Тогда лучше поторопиться, — смеется она. Действительно, для продолжительного поцелуя время у нас, пожалуй, еще остается.
— Фу! — прерывает нас возглас от дверей.
Мы отрываемся друг от друга и поворачиваемся.
— Немедленно прекратите свое ПВЧ! — неистовствует Габриэлла.
— О боже, что такое ПВЧ? — напускаю я на себя испуганный вид.
— Публичное выражение чувств, — назидательно объясняет сестра. — Это ужасно и должно быть запрещено!
— А, понял.
Я подхожу к ней и невинно осведомляюсь:
— Означает ли это, что я больше не могу обнимать свою сестренку?
Габриэлла пару секунд обдумывает дилемму и в конце концов с улыбкой заключает меня в объятья.
— Нет, это можно!
В компании двух самых невероятных женщин я спускаюсь в вестибюль.
Габриэлла и Эмма отправляются готовить напитки для наших первых гостей, а я встаю за стойку регистрации и внутренне собираюсь. Оглядываю вестибюль, а потом взгляд мой падает на две фотографии в рамках на стойке. На одной запечатлены шестеро мужчин в костюмах, на другой мы с Габриэллой — Кен сделал этот снимок через несколько недель после того злополучного дня в конюшне.
Оба фото вызывают у меня смешанные чувства.
Кен умер два с половиной месяца назад. К счастью, к тому времени мы с Габриэллой уже крепко сдружились. Порой я задаюсь вопросом, не держался ли Кен последние недели лишь для того, чтобы убедиться в обеспеченном будущем своей дочери. И мне доставляет удовольствие думать, что он отправился к создателю совершенно спокойным на этот счет.
Через две недели после похорон мы с Эммой спросили Габриэллу, не хочет ли она переехать в Сандаун и жить с нами. Даже не знаю, что бы я делал, откажись она, однако соблазн проживания на берегу моря оказался для сестры непреодолимым. Единственным ее условием был переезд Арчи, так что теперь коняга обитает в новой конюшне в нескольких километрах отсюда. Мне даже кажется, что Габриэлле доставило облегчение, что больше ей не придется наведываться в то место, где на нее покушалась Эми.
Так вот и вышло, что мы живем здесь эдакой состряпанной на коленке семьей. Пускай нас и соединили крайне неблагоприятные обстоятельства, именно благодаря этому мы так высоко и ценим свое нынешнее положение. И а не откажусь от него ни за какие сокровища в мире!
— Приехали! — вопит Габриэлла с другого конца вестибюля.
Я отрываю взгляд от фотографий и вижу подкативший ко входу автобус.
— Ну что ж, вперед!
Мы выходим наружу, где двадцать четыре распираемых от возбуждения ребенка уже покидают транспорт. Их сопровождают Дебби и Хлоя, две волонтерки из лондонской благотворительной организации, помогающей нашему предприятию. Мы пожимаем друг другу руки и ведем детей в вестибюль.
Несколько минут их приходится успокаивать, после чего я наконец-то могу выступить с приветственной речью.
— Доброе утро, дети. Меня зовут Уилл.
На меня устремляются двадцать четыре пары глаз неугомонных гостей. С широкими улыбками на взбудораженных личиках они хором отвечают:
— Доброе утро, Уилл!
— Я понимаю, что вам не терпится поскорее оказаться на пляже, так что сейчас покажем вам номера и сразу же отправимся к морю. Идет?
Ответом мне служит всеобщий вопль одобрения.
— Но сначала позвольте мне познакомить вас с двумя исключительными леди, которые будут за вами присматривать.
Я представляю им взволнованную Эмму и несколько сконфуженную Габриэллу. По своему состоянию она гораздо ближе к возрасту новых постояльцев, нежели мы, и, подозреваю, мое официальное упоминание «леди» пришлись ей не очень по вкусу.
