Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)
– Ну что ж, товарищи, – сказал Костенко. – Загибалов – интересная версия. Будем ее работать. А еще? Я не очень верю в одну лишь версию. Я люблю, чтоб их много было, как в магазине обуви, когда продают наши ботинки – выбирай не хочу, только не покупает никто.
Сыщики переглянулись: смел полковник; ясное дело, москвич, начальник отдела, этот может резать правду-матку, вышучивать, что хочет, да в общем-то и правильно – на критику в первую очередь имеет право тот, кто состоялся, добился своего от жизни, не из-за угла же шипит.
– Разрешите, товарищ полковник? – поднялся майор Жуков.
– Да вы сидите, в ногах правды нет…
– Спасибо. – Жуков, однако, садиться не стал. – Наши оперативные группы провели определенную работу. Итоги: установлено, что в заброшенном бараке, – он кивнул на карту, – в семистах метрах от того места, где обнаружен труп, собирались неизвестные мужчины, пили, играли в карты. По слухам, один там всех обыграл, была драка, и, как сейчас говорят, его убили.
– Дом осмотрели?
– Так точно.
– Что-нибудь нашли?
– Нет. Ни бутылок с пальцами, ни окурков, ни следов крови – будто кто специально все прибрал.
– От кого поступил сигнал?
– От Потановой.
– Сколько лет ей?
Сыщики переглянулись. Жуков усмехнулся:
– Семьдесят шесть.
– Сигнализирует часто?
– Да уж. Почитай, каждый месяц пишет.
– Подтвердилось что-нибудь?
– Нет.
– Проверяли ее сигналы тщательно?
– Как положено.
– Так, может, хватит проверять? Маразм, может, у старухи?
– Вы ж сами нам голову и отвернете, – осмелев, сказал Жуков. – Поди не ответь на сигнал гражданина…
– Отвернем, если глупо ответите. С головой надо отвечать – и нам, и старухе, – а людей от дел отрывать стоит ли? И так мы время ценить не умеем, сколько его попусту тратим, а каждая минута имеет товарную стоимость. Так что оставим версию старухи про запас. Что еще?
– Выяснены имена всех пропавших без вести.
– Сколько их?
– Трое.
– «ДСК» по инициалам есть?
– Нет. Пропали Лазарев, Мишин и Курдюмов. Ни одного Сергея и Дмитрия среди них нет.
– Ну и что?
– Работаем.
– А как дела у науки? Что-нибудь с пальцев убитого получить можно?
– Пока нет. По формуле Пирсона пришли к выводу, что покойник был невысок ростом – сто семьдесят один сантиметр, обувь носил сорокового размера. Никаких характерных признаков, свидетельствующих о личности убитого или роде занятий, установить не удалось.
– Пока не удалось или совсем не удалось?
– Совсем не удалось, – ответил Жуков. – Эксперты бьются с пальцами, может быть, удастся вытянуть на дактилоскопию…
– Думаете, был судим?
– Думаю, товарищ полковник. Иначе откуда флотская форма, если никто из моряков не пропадал?
– Думаете, подбросил убийца, чтоб нас с толку сбить? Возможно такое?
– Судя по тому, что Загибалов работает на бойне и знает, как расчленять туши, также был судим, позволяет предположить, что его навещал человек именно с уголовным прошлым.
– Когда получили данные, что он по профессии раздельщик туш?
– Перед началом совещания.
– Чего ж с этого не начинали? – раздраженно спросил Костенко, поднимаясь.
– Если б с этого мы начали, кончать было б нечем, – ответил Жуков, тоже раздраженно. – И два чемодана у него стоят, от того самого гостя.
– Прокуратуру поставили в известность?
– Прокуратура в обыске отказала.
– До того, как вы установили там чемоданы?
– До.
– Сейчас должна дать санкцию. Едем к ним, думаю, выпросим.
– Дай-то Господь, – ответил Жуков, пропуская Костенко перед собой.
3
– Погодите, Загибалов, погодите… Я про Фому, а вы про Ерему. – Костенко поморщился, неторопливо закурил. – Вы мне толком ответьте: чьи это чемоданы и что в них лежит?
– Так я ж десятый раз отвечаю: чемоданы моего дружка по колонии, вместе чалились, а что в них – не знаю.
– «Дружок», «не знаю»… Это ж детский лепет, Загибалов, вы кодекс знаете не хуже меня… Как дружка зовут?
– Не знаю.
– Как же вы с ним общались, с дружком-то?
– Так кличка у него была.
– Какая?
– Нескромная.
– Здесь женщин нет.
– Матерная была кличка.
– Значит, как зовут его – не знаете?
– Не знаю, как перед Богом – не знаю.
– А в чемоданах что?
– Откройте да посмотрите.
– Товарищ полковник, – Жуков стоял на пороге комнаты, – вы в коридорчик выгляньте. А ты сиди, сиди на месте, Загибалов, сиди и не прыгай.
Костенко вышел в коридор, где стояли понятые и еще три милиционера.
– Вот, – сказал Жуков, – кровь, товарищ полковник. И на полу, и на обоях. Кровь, чтоб мне свободы не видать.
– Хорошо говорите, – усмехнулся Костенко. – Красиво.
– Так ведь всю жизнь с урками… Иной раз жене говорю, словно на этап отправляю: «Шаг влево, шаг вправо считаю побегом». Так что прошу простить. Обрадовался я, поэтому и заговорил приблатненно: кто б стал на эти бурые пятна внимание обращать – кухня на то и есть кухня, чтоб в ней мясо разделывать.
– Давайте-ка вырежем кусок обоев, товарищ Жуков, – сказал Костенко. – И выпилим эту часть кадки – на ней тоже вроде бы кровь, а?
– Нет. Не кровь, – убежденно сказал Жуков. – Это у нас с Кавказа привозили гранатовый сок, все на нем помешались, чтоб пищу заправлять, потому как витамин. Я его цвет от крови сразу отличу.
– Значит, выпиливать кадку не будем?
– Не надо, товарищ полковник, и так дел невпроворот… А вот здесь… Ну-ка, ножку стола поднимите… Еще выше… Новиков, помоги, чего рот разинул?! Нагнитесь, товарищ Костенко, ко мне нагнитесь… Вот здесь кусок пола выпилить надо – это уже точно: кровушка.
Вернувшись в комнату, Костенко сел рядом с Загибаловым, придвинулся к нему, тронул за колено – тот неторопливо отодвинулся:
– Не надо, полковник, вы мне дружбу не вяжите, все равно не ссучите.
– Неумно отвечаете, Загибалов, потому как раздраженно – с одной стороны, а с другой – страх в вас вижу. А боятся только те, кто чувствует за собою вину.
Загибалов странно усмехнулся, сокрушенно покачал головой:
– Иные с рождения страх чуют, с кровью передалось.
– Историей увлекаетесь?
– А чего ей увлекаться-то? Куда ей надо, туда и пойдет; не жизнь, а сплошная автоматическая система управления.
Тут пришла очередь Костенко усмехнуться – он начал испытывать интерес к этому громадному человеку, в маленьких стальных глазах которого была видна мысль, как он ни старался играть дурачка – тюремная, видимо, привычка; вторая натура, ничего не поделаешь; дурачку порою живется легче, особенно в трудных ситуациях.
– Чемоданы не вскрывали, Загибалов?
– Не имею привычки в чужой карман заглядывать.
– Хорошая привычка. – Костенко обернулся и попросил милиционера, стоявшего на пороге: – Пригласите, пожалуйста, понятых.
В чемодане было барахло: поношенная кожаная куртка, ботинки, носки, две пары брюк, меховая безрукавка; в кармане этой-то безрукавки Костенко и нашел профсоюзный билет на имя Дерябина Спиридона Калиновича. ДСК.
Костенко поднял глаза на Загибалова:
– В какое время Спиридон от вас ушел?
– Ночью.
– Зачем скрывали, что знаете его имя?
– А я и…
– А я и… – передразнил его Костенко. – Откуда он приехал?
– Не знаю.
– И фамилии не знаете?
– Ну Дерябин.
– А молчали…
– Я-то завязал, а он, может, в бегах.
– «Может» или наверняка?
– Про такие вещи впрямь не говорят, ждать надо, пока сам решит открыться.
В комнату заглянул Жуков:
– Товарищ полковник, вас Москва требует.
Костенко поднялся:
– Я скоро вернусь, Загибалов. Подумайте, может, есть резон самому сказать правду. Это не милицейские фокусы – это закон: признание облегчает участь.
– Слыхал, – ответил Загибалов. – Как же, как же…
– Когда жена придет с работы?
– У ней сегодня вечерняя смена, поздно придет.
– Адрес какой?
Жуков, усмехнувшись, откликнулся:
– Мы знаем, товарищ полковник.
4
Из Москвы звонил Тадава.
– Владислав Николаевич, – сказал он, – я посидел в нашем музее и откопал два любопытных документа.
– Давайте, – ответил Костенко, закуривая.
– Первый документ военной прокуратуры: в марте сорок пятого года в районе Бреслау, в нашей прифронтовой зоне был обнаружен мешок с расчлененным туловищем. Головы не было, как и в нынешнем эпизоде. Около места преступления нашли морской бушлат и бескозырку. На внутреннем ободке бескозырки полуисчезнувшие буквы, которые давали возможность предположить, что образовывали они имя и фамилию убитого.
– Записываю.
– Первая буква просматривалась явственно – «М». Затем пропуск двух или трех букв, затем «и», потом предпоследняя буква – либо «п», либо «к». Скорее «н», хотя тут со мной не соглашаются.
– Немного, а?
– Все же есть первая буква.
– А имя?
– Странное.
– Диктуйте.
