Саманта Хайес - Пока ты моя
– Вы – красивая беременная женщина, и у вас будет счастливый, здоровый ребенок, – заверила я ее. – Каждый ребенок приносит с собой в этот мир свою собственную, невероятную любовь. А ваши неприятности долго не продлятся.
Я перевела взгляд на ее спутника. Продавщица оставила нас одних.
– Совсем скоро вы почувствуете себя лучше, вероятно, это произойдет уже на следующей неделе. Или, может быть, даже сегодня вечером, – сказала я с легкой улыбкой. Я должна была подарить ей надежду.
– Я записана на аборт, – прошептала мне женщина.
По глазам несчастной я видела, как ей стыдно, но не хотела, чтобы она знала о моих чувствах по этому поводу. Я отчаянно сдерживалась, пытаясь держать под контролем свои эмоции. В конце концов, она не была виновата в моих бедах.
– Это ответственное решение, – сказала я.
Она тут же кивнула и призналась:
– Я не знаю, что делать.
– Никто не может решить это за вас, – пустилась в размышления я. – Но внутри вас растет другой человек. Вы должны лелеять эту жизнь, беречь ее, как свою собственную.
Я заметила вспышку света, мелькнувшую в заплаканных глазах, словно осознание чего-то особенно болезненного помогло ей прийти в себя.
Молодые люди крепко стискивали друг друга в объятиях. Женщина обреченно шмыгала носом, а мужчина нежно укачивал ее, будто она сама была ребенком. Я подумывала записать их имена, передать сведения о них отделу социального обеспечения по месту их жительства или хотя бы сообщить тамошним специалистам об эмоциональном состоянии женщины… Но потом осознала, что это наверняка будет мой отдел, ведь, судя по акценту, они жили здесь, и тогда именно мне придется решать все эти проблемы. В конечном счете я предпочла спустить дело на тормозах.
– Теперь я чувствую себя лучше, спасибо, – сказала женщина, вставая. Ее ноги дрожали, и, чтобы не потерять равновесие, она ухватилась за меня, оказавшуюся в непосредственной близости.
– С вами все будет в порядке? – спросила я.
– С нами все будет в порядке, – резко бросил мужчина. Это вышло довольно грубо, ведь он прекрасно видел, что ради помощи им я бросила свой шопинг.
Женщина собралась уходить, а я почувствовала, как мои собственные глаза колют подступающие слезы. Все это было так несправедливо…
– Что ж, берегите себя, – произнесла я на прощание, потянувшись к ее руке.
Мы на мгновение сжали пальцы друг друга.
– Вы уверены, что с вами все будет хорошо? – повторила я в порыве чего-то вроде отчаяния. Мне не хотелось, чтобы она уходила. Я волновалась, что она передумает и все-таки отправится на аборт. Но, впрочем, разве это меня касалось?
Женщина кивнула.
– Спасибо вам за помощь, – с улыбкой добавила она, а потом эти двое ушли.
Выйдя из подсобки универмага, я еще долго в потрясении блуждала по детскому отделу, глядя вокруг невидящим взором. Если я вообще не могла родить своего собственного ребенка, то и будущей жизни для меня не существовало. Слезы хлынули из глаз. А потом я вспомнила о Джеймсе, о мальчиках, и мое существование перестало казаться мне таким уж безнадежным. Я слишком потакала своим желаниям, была такой эгоистичной!
Я вышла из магазина, так и не купив платье, и направилась к стоянке. Только плюхнувшись на водительское место, я осознала, что оставила свои сумки с покупками, в том числе с одеждой для мальчиков, в подсобке. Мне было все равно. Я просто хотела быстрее добраться до дома.
Подъезжая к турникету, я слышала лишь настойчиво звучавшие в ушах слова акушерки, когда это произошло в последний раз: «Хотите увидеть своего ребенка, дорогая?»
Я отказалась, решительно покачав головой. Предпочла вместо этого распадаться на тысячи погруженных в себя, беспорядочных, полных жалости осколков, которые отвергают любую помощь.
Рыдая, я опустила стекло и приложила билет к считывающему устройству турникета. А потом случайно бросила взгляд на стоявшую рядом, в параллельном ряду, старую помятую машину. Мое внимание привлекли доносившиеся оттуда крики и громкая музыка. Я узнала пару, которую встретила в магазине. Они о чем-то яростно спорили. Мужчина сердито взглянул на меня, и их машина с ревом умчалась прочь, стоило шлагбауму подняться.
Я взяла себя в руки и высморкалась. Когда поднявшийся шлагбаум освободил мне путь, я направилась следом за старым автомобилем вниз по винтообразному пандусу. Мы вырвались на весенний солнечный свет, и я, искоса поглядывая на машину пары, проехала за ней пару улиц. Увидев, как они перестроились в другой ряд на желтый сигнал светофора, я встревожилась. В тот момент, когда моя нога вжалась в педаль газа, я могла думать лишь о сожалениях, детях и том, что я никогда не стану настоящей матерью.
39
Во всей этой истории с Зои, Хэзер и Сесилией что-то смущало Лоррейн. Она никак не могла разобраться и понять, что именно ее волновало, но мысль о них не давала ей покоя. Однако, когда Адам сообщил, что Хэзер Пейдж не значится в их базе данных, Лоррейн на время забыла об этом и сосредоточилась на своей заблудшей дочери.
– Она не пришла в школу, – сообщила Лоррейн, стараясь сохранять спокойствие, хотя мощная волна паники уже захлестывала ее. Лоррейн снова и снова вспоминала все, что говорила по телефону школьная секретарша.
– Ничего удивительного, ведь она сама объявила нам, что бросает школу, – отозвался Адам, выйдя из машины.
– Не понимаю, как ты можешь быть таким беспечным, – упрекнула Лоррейн. – Она явно не ведает, что творит. И несомненно, чувствует себя несчастной. А теперь еще выходит, что она пропала.
Лоррейн тоже вышла из машины, хлопнув дверцей, и зашагала вверх по ступеням унылого серого здания. Обычно она никогда не обращала внимания на мрачную архитектуру родного дома уголовной полиции, но сегодня скучный бетон, алюминиевые окна и унылое однообразие главного фасада взывали к ней, словно знак потерянной надежды.
Догнав жену, Адам схватил ее за руку.
– Мы все прекрасно знаем, в чем тут дело, – сказал он, и его дыхание застыло в воздухе между ними. Адам отпустил Лоррейн, когда увидел, что делает ей больно.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь. Вся эта история кажется мне предельно ясной.
Лоррейн продолжала подниматься по лестнице, пока не споткнулась на последней ступеньке. Ее руки проехали по бетону, а сумка упала с плеча, и содержимое рассыпалось вокруг ног Адама. Лоррейн на мгновение замерла, распростершись на скользкой поверхности. Когда она с трудом поднялась, правое колено пронзила острая боль, заставив ее вздрогнуть. Адам уже собирал рассыпавшиеся вещи и смущенно складывал их на место, рассматривая мелкие предметы так, словно всегда хотел узнать, что же хранится в сумке жены.
– Вот, – сказал он, протягивая руку. – Прости.
Повисла пауза. Лоррейн терялась в догадках, за что же он извиняется.
– Не знаю, как мы можем перейти от Зои Харпер к нашей блудной дочери, а потом – и к груде неприятностей, в которую превратился наш брак, всего за пару минут, отделавшись туманным извинением.
Лоррейн глубже закуталась в пальто. Ладонь правой руки саднило.
Адам хлопнул себя по бокам в привычном недоуменном жесте, который всегда раздражал Лоррейн. Это делало его похожим на беспомощного маленького мальчика.
– Лоррейн… – Он вздохнул и отвел жену подальше от входа в здание.
Там, у двери, все слишком напоминало людской муравейник, с крутившимися вокруг коллегами, то и дело сновавшими взад-вперед. Адам с жадностью глотнул воздух и заговорил так, словно это был его последний и единственный шанс:
– Лоррейн… все то, что происходит между нами… я не хочу этого больше. Каждый раз, когда ты говоришь со мной, не важно, о чем именно, я чувствую боль, как удар под дых. – Он на мгновение отвернулся.
Лоррейн чувствовала, как все внутри заныло от знакомого щемящего чувства. Что же это такое? Неужели все должно и начинаться, и заканчиваться здесь, на ступенях полицейской штаб-квартиры? Лоррейн представляла, что это выяснение отношений произойдет в каком-то другом месте, вероятно, в их гостиной, их спальне, на кухне, в саду – где угодно, только не на людях и не на работе, только не здесь. Мимо промчалась пара коллег, приветственно вскинувших руки при виде их.
– Я не думаю…
– Зато я думаю, – сурово бросил Адам. – Я все время думаю. Мысли о том, что произошло, поглощают все до единого часы моего бодрствования. Поправочка: они поглощают абсолютно все мои часы, не важно, на ногах я или сплю. Как я могу объяснить тебе, что случилось, если сам этого не понимаю? С того момента прошел почти год, и я не знаю, как жить дальше. Я совершил глупость, ты знаешь это, но как оправдать или разумно объяснить это тебе или себе, понятия не имею. В этом вся проблема.
Адам повернулся, прочертив в воздухе полукруг. Его хмурый взгляд был глубже, чем когда бы то ни было, а плечи ссутулились так, как Лоррейн не доводилось видеть уже очень давно. Конечно, она могла держать его в этом неопределенном состоянии страдания, на время прекращать его мучения, каждый раз возобновляя их снова, но разве этого на самом деле ей хотелось?
