Далия Трускиновская - Умри в полночь
– Дать тебе щетку для волос? – спросил Артем.
– Дай, миленький. Я ни на что не похожа.
– Напрасно ты так осветляешь волосы, – заметил Артем, доставая из бардачка щетку. – тебе бы больше пошли светло-русые. У тебя такой тип лица, что желтые волосы для тебя хуже погибели.
– Тебе не нравится? – растерялась она.
– Мне бы больше понравились светло-русые, – значительно сказал Артем. – И подлиннее. Тебе никто никогда не говорил, что мужчинам нравятся длинные волосы?
– Не всем, – строптиво ответила она.
– Которые со вкусом – тем нравятся. У тебя же такие густые волосы, зачем тебе эта банальная стрижка, будто у продавщицы из овощного магазина?
– И стрижка тебе не нравится?
– Возможно, мне не нравится то, что ты сделала ее на чей-то дурной вкус, – помолчав, сообщил Артем. – И хотела, чтобы она понравилась кому-то другому…
Честно говоря, он ждал хихиканья и какой-нибудь пошлости насчет ревности. Но иной возможности заговорить о женатом любовнике Артем найти не мог.
– Мало ли чего я хотела, – тут в голосе Наташи обозначилось недовольство, и Артем даже удивился – значит, положенного вранья не будет?
– Ему нравятся блондинки? – подначил Артем.
– Дуры ему нравятся! – отрубила Наташа.
– Ну, тогда мои шансы повышаются, – Артем даже приосанился. – Дурой тебя никак не назовешь. И давно ты догадалась?
– Чего – догадалась?
– Что ему дуры нравятся?
– Когда подсвечник продать уговаривал.
– Какой еще подсвечник?
Пауза была – в четверть секунды, не больше. Наташа вдруг сообразила, что брякнула лишнее. Но Артем не дал ей опомнитьсч, быстро протянул руку у нее за спиной и привлек ее к себе.
– Артемчик, люди смотрят! – спохватилась она, заметив краем глаза парочку заблудших прохожих, но от поцелуя не уклоняясь. – Ты что, сумасшедший…
– Мне тоже нравятся глупые женщины, которые сидят в два часа ночи в запертой машине и боятся целоваться, – заколдовал бархатным голосом Артем, – мне нравятся дурочки, которые боятся таких же ошалевших от свободы дурачков, ты погляди, они сейчас войдут в подъезд и тоже будут целоваться…
– Все-таки ты сумасшедший… – прошептала она и вдруг заметила, какое время показывают часы на панели. – Артем! Гляди! Ведь уже третий час! Господи!…
– Вспомнила? – жестко спросил Артем. – А теперь давай выкладывай, что за подсвечник, почему понадобилось его продавать и какое отношение к нему имеет этот твой Шурик.
– Какой еще Шурик? – изумилась Наташа. – Витя он, а не Шурик.
– Витя? Хорошее имя. Ну, девочка, начинай, благословясь. И учти, что Витя только что ушел из твоей биографии. Был Витя – и нету. Ты ведь сама это прекрасно знаешь, миленькая.
Последнее слово Артем употребил, невзирая на внутреннее сопротивление. Ему самому была противна фальшь собственного голоса. Но словечка нравилось Наташе – возможно, называя Артема миленьким, она ждала и от него того же?
– Ну, я его в сарае нашла… – опустив глаза, призналась Наташа. – Раз в жизни повезло. Под дровами кусок стены провалился, а там коробка со всякой дрянью, туфли какие-то дореволюционные, карточки, муфта меховая, уже ни на что не похожая, и этот подсвечник.
– Клад, стало быть, выкопала, – подытожил Артем. – Ну и как ты им распорядилась? Муфту, конечно, приспособила к вечернему туалету, в туфлях будешь по ресторанам ходить…
– Ой, Артемка, по ним же помойка плакала! – вдруг развеселилась Наташа. – Этим же туфлям сто лет было! А муфту я сквозь газету брала! Она же вся расползлась! Смеху было! Игорь тоже покатывался – клад нашла! Говорил: нужно в муфте швы распороть, брилики поискать! Я ему говорю – сам пори, я к этой дряни даже не прикоснусь! Ну, мы договорились – добыча пополам.
– Погоди, Наталья, какая добыча? – поддержал ее смехом Артем. – Вы что, действительно камушки нашли? Вот это да!
– Ага, камушки! Брилики! Ведро бриликов! – тут Артем понял, смех-то у женщины нехороший, крепко обнял ее и легко куснул за ухо, напоминая, что их амурная игра продолжается. Она поцеловала его в нос, прижалась и опять оттаяла.
– Не нашел он, конечно, ни фига, – продолжала Наташа. – Только ввозился весь, из нее же шерсть клочьями лезла и по воздуху летала. Он этой дряни нанюхался, ругаться начал.
– А зачем ему половина добычи вдруг понадобилась? Машину купить захотелось?
– Да на кой ему машина? Он в такси работает, она ему и на работе осточертела. Верашки дома как раз не было, когда мы этот клад потрошили, он сказал – с первых же больших денег уйду ко всем чертям, квартиру куплю, хоть конуру, да свою, чтобы от этой стервочки подальше… Ой, Артемчик, это тебе совсем ни к чему знать. Соседи у меня хорошие. Я и с ним, и с ней прекрасно лажу. Вераша меня всегда замечательно понимает. И насчет Вити – тоже все о’кей! И Игорь тоже понимает. Когда Витя приходит, мы даже на кухне все вместе чай пьем. Они только между собой, ну, ты понимаешь… Поженились совсем молодые, детей не получилось, разводиться – это или ему под забором жить, или ей. Ты же знаешь, разменяться, когда в коммуналке, вообще очень сложно. А одну комнату в коммунадке вообще можно только на такую же конурку выменять, на две ну никак не получится. Вот он и искал в муфте брилики.
– Ну и отдала бы ты ему половину? – полюбопытствовал Артем.
– В долг бы, конечно, дала, – деловито ответила Наташа. – Оформили бы у нотариуса расписку, все чин чином. Он, когда муфту потрошил, все мне объяснил.
– А свою половину на что?
– Как это на что? Тоже на квартиру, конечно! Артемчик, родненький, ты когда-нибудь жил в коммуналке?
– Считай, что жил.
Если быть до конца честным, как раз в своей замечательной двухкомнатной квартире, все удобства, центр Москвы, возле Никитских ворот, даже гараж – и тот поблизости, Артем практически не бывал. Так, гостил раз пять-шесть в году по два-три дня, все остальное время квартира пустовала, и покрывались московской пылью два импортных гарнитура в комнатах и один советский – кухонный. В классических коммуналках он иногда бывал в гостях. А вообще жилищные условия случались самые разнообразные. Из комнатехи с разбитыми стеклами и ручными тараканами, откуда в туалет ходишь коридором с тремя поворотами, в душ вообще спускаешься на два этажа, а стряпаешь внизу, где на общей кухне к двум плитам – очередь в дюжину молодых мам с детишками на руках, – так вот, из этго рая он переезжал в апартаменты с радужно-переливчатыми портьерами на окнах, цветным телевизором и холодильником, финским санфаянсом в ванной и вежливыми горничными, каждая из которых привычнее шпарит по-английски, чем по-русски. Но были в этой роскоши некие сиюминутность и иллюзорность, не позволявшие принимать ее всерьез и наслаждаться ею. У Артема, впрочем, хватало чувства юмора на все, даже на быт.
– Ну, значит, понимаешь, о чем я. Господи ты мой Боже, хоть бы на старости лет пожить по-человечески!
– И дочку бы к себе взяла… – мечтательно произнес Артем.
– Люську? Нет, я иначе думала – Люську прописать сюда и оставить ей эту комнату. А что? Комната большая, красивая даже. А что с потолка течет – так дом через год на капитальный ремонт, может, поставят. И все-таки центр, все поблизости, техникум этот самый – и тот всего за четыре квартала.
Артем усмехнулся в глубине души – все та же история, все та же надежда на мужика, которого можно приманить – если повезет, то квартирой. Конечно, какая-то логика в эгоизме Наташи была. Артем не раз наблюдал семьи, где взрослые дети разбежались кто куда, а осталась доругиваться пара стариков. Сорок лет эти старики все собирались развестись, сорок лет твердили друг дружке и всему миру, что лишь ответственность перед детьми удерживает их в одной семейной упряжке, и вот настал час свободы – и что же? Оказалось, что единственное существо, которое будет врачевать его болячки и выслушивать его воркотню вплоть до смертного часа – это она, осточертевшая и единственная. Оказалось, что кроме этого старого черта, изводившего ее то выпивками, то загулами, то ревностью, некому подать ей, прихворнувшей, стакан чая с медом. Наташа, возможно, боясь самой себе признаться в мыслях об этих последних годах, искала того старого черта, который будет лет через двадцать помирать рядом с ней, рядом с которым и ей помирать будет не так одиноко. А Люська – Люську, когда нужно, вызовут телеграммой.
Наташа еще похвалила свою комнату в коммуналке, особенно отметив большое окно, телефон, ванную с кафелем, где помещается, кроме всего прочего, и столик, и табуретка для удобства стирки, где стоят и не мешают обе стиральные машины.
Наташа тосковала по маленькому женскому раю, где можно с наслаждением кулинарить, с восторгом мыть посуду, блаженствовать за стиркой и так далее, где сознание, что на полировке ни пылинки, а обувь в прихожей выстроена по ранжиру, наполняет душу неизъяснимым счастьем. Артем понял – вот этим она готова заниматься двадцать пять часов в сутки, а если будет, кому похвалить ее старания, – то и все двадцать шесть. А ее, бедолагу, снабдили трудовой книжкой и посадили за облупленный стол в неком управлении. И зачем это управление, что за цифры проходят через Наташины руки, никто не знает, и сама она – меньше, чем кто-либо. И выполняет она свои обязанности так же бездарно, как все ее соседки по комнате, сидящие за такими же столами. А талантишко-то в течение восьми проклятых часов криком кричит – дура, в «Хозяйственном» набор эмалированных кастрюль продается, дура, напротив ситчик привезли и лен на простыни, дура, брось к черту свой калькулятор, сходи и купи цветов и поставь их дома посреди стола в большой вазе лилового стекла, с кружевным верхом и тяжелой ножкой! Да… Вот именно эти вопли и понимал Артем лучше, чем кто-либо.
