Александр Хабаров - Русский бунт-2000 (фрагмент)
- За политику, значит, не достали, а через квартирку - прищучили? Или прищупили? - тихо сказал Толик и - вдруг заорал так, что задрожали стекла. Говори, гнида: знал, что они людей убивают, а?!!! Говори, сука!... У меня в Анголе Чомба Бешеный кололся как орех! - Толик схватил Голощапова за шею, ударил лицом об колено и тут же отскочил, чтоб не сильно пачкать кровью брюки.
Андриан упал с кресла на ковер. Во рту было солено, он выплюнул на ковер осколки зубов, перемешанные с кровью. Все это уже было когда-то, а потому и страх перерос себя, стал не чувством, а состоянием. Голощапова били редко, но в основном именно били, ибо дрался он не часто, хотя и рассказывал после рюмки-другой о своих победах. Как-то мужик в очереди за вином (в пору борьбы с алкоголем) отвесил ему оплеуху и вызвал "за угол" - продолжить. Голощапов ушел, смешавшись с покупателями. Но та оплеуха была вся на виду, в открытом свободном пространстве, можно было легко избежать продолжения. Теперь же, как и на допросе у Зубкова, бежать было некуда. Голощапов вначале замыслил побег, но, так сказать, в переносном смысле: хотел рассказать все, да не все, немножко оставить на случай, если воспрянет Зубков. Но эти двое и некто невидимый, за ними, судя по всему, не склонны были упускать его - ни в каких смыслах. И Зубкову, вполне вероятно, требовалось уже не воспрять, а воскреснуть. Голощапов был догадлив.
- Не жнал, но догадывался... - сказал Андриан с пола. - Вщё хотел выяшнить, куда делись люди, но никак не полусялось спросить... А хотел, сестно...
- А на Скворцова, на "Сирин" как вышел, гад? - уже спокойней спросил Толик.
- Слусяйно, клянусь! Засол весером, в конце рабосего дня посмотреть, сто за фирма, нет ли работки, не нузен ли пофредник... Спрятался в скафу, а потом, когда все усли - вылез. Ну, полажил по компьютерам, насол кое-сто... Правда, рассыфровать не шумел...
- Тебе, Щуп, в ЦРУ надо было устроиться... Или в МОССАД. Ишь, бля! В шкаф! - сказал Насос.
- Да просто повезло, подфартило ему, гаду, - поморщился Толик. - Пора заканчивать. Что он еще сможет сказать? Пустой мешок.
- Нет, Толик, - сказал Насос. - Лучше так: что мы ему теперь можем сказать?
Толик посмотрел на Голощапова. Тот лежал у него под ногами. Лицо его было в крови, нос явно сломан, выбито несколько зубов. "Хорошо бы ликвиднуть его, суку... - подумал Толик. Он так и сделал бы лет десять-пятнадцать назад. Но с той поры за ним протянулась такая вереница мертвых, что впору было самому уже вставать в конец собственной очереди. Толик устал. Среди мертвых были, конечно, и трусливые голощаповы и отмороженные ширяйки с хлюпиками... но были и случайные, нечаянные люди, женщина даже одна была, можно сказать, красивая женщина... Можно даже сказать, что Толик любил эту женщину. Но когда она кой-куда падала, он не только не подал руку, а напротив, подтолкнул ее - "чтобы, товарищ генерал, наверняка!"
Так что усталость Толика Рублева, майора ГРУ Генштаба по прозвищу Штукубаксов, спасла Голощапова от неминуемой гибели. "Одно дело - приказ, святое дело, - думал Рублев. - И совсем другое - личная просьба друзей, пусть даже таких замечательных как Скворец. Нет, не буду убивать, хватит. Да Скворец и не просил убивать-то".
- Слушай, писарь, - сказал он Голощапову, ткнув его носком сапога. Тебе дается шанс. Мы сейчас уходим, а ты делаешь следующее: берешь билет на самолет, на поезд, на пароход... да, короче, хоть в космос, но чтобы через три дня тебя в Москве не было! И чтоб был от нее - на расстоянии не менее двух тысяч верст. Областные и районные центры для проживания запрещены, усек?
- Да, - с чуть заметной радостью в голосе прошептал Голощапов. Он все же думал, что убьют, не верил в жизнь.
- Да, товарищ, - добавил Насос. - Тут люди, дети, женщины, а вы так себя ведете! Нехорошо.
Насос встал, подошел к лежащему Голощапову, нагнулся и, схватив его за воротничок рубашки, поставил на ноги.
- И на работу! Понял, сука! - сказал он, глядя Андриану прямо в глаза. - И не писарем, а пахарем! Чтоб духу твоего возле коммерций и бизнесов всяких не было! Умри и не воняй!
- Про литературу забыл, - сказал Толик.
- Что? Какую литературу? - удивился Насос. - А, ну да, ну да... Это тоже не забудь, сволочь.
Насос повернулся на пол-оборота, будто уже хотел отойти, но неожиданно въехал Голощапову правым коленом в низ живота, захватив большую часть мужского достоинства.
Запрыгали картины и бра на стенах, вздулся пузырем сервант, диван из розового стал черным. Затем все слилось в одну темнеющую на глазах каплю, которая обрушилась на Голощапова. Сознание его померкло.
- И секс тоже, - сказал Штукубаксов. - Все, отходим. Теперь в кофейню, по сто пятьдесят.
- Что-то у вас, товарищ, неверно с цифрами, - удивился Насос. - Видно, в школе нелады с арифметикой были? Ясно же записано - двести пятьдесят. Да, кстати, какого это ты Чомбу Бешеного в Анголе колол? Как орех, да?
- А что? Не веришь, что ли? На штуку баксов спорим: Колька Манилов из "Вектора" не даст соврать. Ну, спорим, а?
Хлопнула дверь.
ОТСИДЕНТ И БАКЛАН
Шахову снился сон - такой странный сон, когда сюр, абсурд и фантастика обретают свойства объяснимой (но лишь в самом сне) реальности.
Он был черной, средних размеров, птицей, похожей одновременно на чайку1 и ворона. Чайку - потому что летел он над морем и время от времени нырял под воду за рыбой. Ворона - потому что об этом свидетельствовал цвет оперения и некая ясно ощутимая мудрость мыслей. Он был не один - с ним летел его друг, у которого было имя, состоявшее, как это и бывает во сне, из ля-диез второй октавы, буквы "Р" с французским прононсом, двух мазков водянистого аквамарина и нескончаемых аплодисментов. Внешне он был похож на птицу-Шахова как брат-близнец.
Темное море внизу, небо вверху - еще темнее. Длились сумерки, и были они нескончаемыми, как будто время остановилось или обрело свойства мгновенной обратимости.
В полете они беседовали с товарищем, и беседа их была полна неожиданных открытий и прозрений. Впрочем, язык беседы также не поддавался определению, как и имя собеседника, но после каждых сказанных и услышанных слов Шахова-птицу охватывала необъяснимая радость. В какой-то момент (не совсем точное выражение при отсутствии времени) явились на горизонте мощные зубчатые скалы-острова, и друзья полетели к ним - в надежде на отдых и новые впечатления.
Потом они сидели высоко над водой, на небольшом уступе, поросшем приятным наощупь мохом, и наблюдали, как внизу, у подножья скалы, разбиваются волны, и белые крупные капли, взлетая вверх, превращаются в мельчайшие брызги - как средство "после бритья" из аэрозольного баллончика.
Вдруг Шахов обратил внимание на еще более высокую скалу, торчавшую из воды поодаль, и понял, что ему нужно лететь туда. Он объяснил товарищу свое желание, и тот согласился ждать его здесь, да хоть всегда! - скука явно была неуместна.
Та скала находилась довольно далеко (а казалось - рядом), и Шахов, до этого не испытывавший ни малейшей усталости, неожиданно выбился из сил. Но внутреннее чувство гнало его вверх, и Шахов, собрав все силы, в несколько десятков мощных взмахов добрался до восходящего потока, понесшего его к вершине. Там, на вершине (и это было совсем неудивительно) стоял дом, в котором он жил с женой Мариной, детьми Сережей, Аней, Лялей и тещей Галиной Ильиничной в Большом Харитоньевском переулке на Чистых Прудах. Шахов быстро нашел знакомое окно и с большим трудом, зацепившись коготком за щербатую жесть, взгромоздился с обратной стороны освещенного окна.
За окном Марина, ставшая странно красивой, примеряла у зеркала длинное темно-зеленое бархатное платье (отродясь не носила таких!), девочки водили по комнате каких-то уж очень больших кукол с широко открытыми голубыми глазами, а Сережа собирал из металлических деталей конструктора, пуговиц и мармелада (лимонные дольки!) устройство для регулировки восхода и заката. Он был увлечен работой, у него получалось, он даже чуть высунул язык, предвкушая результат. Но вдруг мальчик обратил внимание на окно, заметил Шахова и нормальным, обыденным тоном (как это всегда было наяву) сказал:
- Мама, папа пришел.
Марина подошла к окну; подбежали и девочки с куклами. Марина стала открывать шпингалет, но он, видимо, был густо покрыт краской после последнего ремонта и не поддавался. Шахов стал громко говорить, что сейчас, мол, он слетает за товарищем, оставшимся на скале - это совсем недалеко, это быстро, ведь не пешком же по водам, а с помощью крыльев - но Марина не слышала его и, смеясь, продолжала тянуть проклятый шпингалет. Подошел, наконец, Сережа (закончил работу) и со всего размаха ударил по стеклу тяжелым безымянным инстурментом.
Шахов проснулся.
Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.
