Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись

Василий Семенович — старый и знаменитый медвежатник. У него и сейчас за плечами винтовка на сошках. В граненый ствол ее свободно входит мой палец. Старик одобрительно кивает на зайца.

— Убил? Ха-ха... Хорошо!..

С любопытством Василий Семенович смотрит на мой рисунок. Он остро приглядывается и вдруг громко и довольно хохочет.

— Узнал, Василий Семенович?

— Все, все узнал! Ха-ха! Это — Буринда! Это, с правой руки, Мулук. По левую — Торбалык-Су.

Су — это по-шорски вода. Но... Торбалык?.. Я вскакиваю от осенившей меня мысли.

— Как Торбалык? Приток Буринды?!

Василий Семенович кивает утвердительно:

— Ага! Ага! Старые люди так звали, наши, шорские люди. А русские — Торбалык Теей зовут..

Так вот оно что! Значит, мой план безымянной разведки действительно план Буринды. Какое великолепное открытие!

Арендатор все еще здесь. Я не знаю, как решило поступить начальство. У меня очень много работы, и я забываю о его присутствии. К весне мы должны организовать разведочные операции, и мне нужно учесть потребность в деньгах, инструментах и людях. Кроме того, мне поручили спроектировать план. Я беспрерывно езжу по точкам и совсем оторвался от конторы.

Сейчас я брожу по долине Теи. Берегами ее тянутся плосковерхие горы старых отвалов и бесконечные насыпи когда-то отмытых галек, перемешанных с глиной и песком.

Ребятишки роются в этих грудах и нередко приносят порядочные золотинки.

Мы считаем отвальное золото пустяком, а сметливый арендатор уже подсчитывает барыши. Досадно!

Еще мало у нас заинтересованности в производстве. Подал рабочий в известное время нужный объем земли — и баста, получай паек. А есть там золото или нет — дело десятое, контора пишет, она и знает! Много сейчас на прииске ненормальностей... Мои думы обрывает чей-то оклик:

— Здорово, товарищ техник!

Вот встреча! Это, оказывается, Максаков. С группой старателей он возится у отвала. Берет, вероятно, пробу.

— Здравствуйте, — говорю я и подхожу ближе.

Мороз не шутит, вода ледяная. А Максаков в коротеньком полушубке, расставив толстые ноги, отбивает кайлой породу. С грохотом сыплется она в подставленный лоток. Натуживаясь так, что даже щеки краснеют, арендатор подымает лоток и бежит с ним к ручью.

Невольно хочется посмотреть. Уж очень уверенные у него движения. Я останавливаюсь.

Рукава у него засучены. Породу он перемешивает в поде голыми руками, потом молодецки встряхивает лоток, сбрасывает пустые камни. Полощет долго, опять встряхивает. В лотке остается один черный шлих. Тогда он слегка плескает водицей, шутя наклоняет лоток — шлих разбегается. В лотке блестит золото... Ловко! Прямо как фокусник.

Максаков знает, что здорово вышло, и весело смеется, потирая остуженные пальцы.

— Ну и моете вы! — одобряет его один старатель. Улыбаются и другие.

— Этаким вот, — поднимает Максаков над снегом ладонь, — без порток по приискам бегал. Пора научиться!

Знает он дело. Этого не отнять. И действует, разумеется, на зрителей. Его слушают, и просьбы его уже звучат приказаниями.

Меня трогают за плечо. Отзывают в сторонку. За отвалами дожидается человек. Узнаю его издали. Это тот, что беседовал с инженером, Бахтеев, язвительный спорщик.

Он идет мне навстречу. Без всяких предисловий, пытливо всматриваясь в мои глаза, Бахтеев значительно говорит:

— Вас Иван Григорьевич просил поспешить на прииск... Очень нужное дело.

В словах его слышится доброжелательство.

— Хорошо, сейчас поеду, — тихо отвечаю я.

— Поезжайте! Нужное дело, — повторяет Бахтеев и кивает головой в сторону отвала. — Видали птицу? Совсем как хозяин! Я старый рабочий и должен сказать, — не даром все это!..

Я быстро иду к своей лошади. В голове рой мыслей... Чувствуется, что Бахтеев связан с Иваном Григорьевичем какой-то тайной. А сейчас и меня вплетают в узел. Это трогает и интригует...

Прежде чем я успеваю дойти до лошади, меня догоняет Максаков. Он отводит меня в сторону. Рука его ложится мне на плечо. Он говорит быстро, решительно:

— Владимир Сергеевич, человек я коммерческий и прямой. Откровенно скажу: свою выгоду соблюдаю! Сколько вы получаете жалования?

От неожиданности я называю сумму.

— Так-с, — продолжает Максаков. — Мне нужен топограф и техник. Для начала даю вам вдвое. Идет?

— То есть как? — Я даже остановился. — Вы предлагаете перейти к вам на службу?

— А как же! — Максаков раскатывается своим добродушным смехом. — Все оформление я беру на себя. Можете не бояться!

Я смотрю пристально в его наглое, здоровенное лицо. Несколько секунд длится молчание. Кажется, что он начинает понимать мои чувства. Смех запинается и тухнет. Лицо Максакова багровеет:

— Ну чего вы на меня так уставились?.. Не хотите — не надо!

Он резко поворачивается и уходит, подергивая плечами.

— Враг! — говорю я сквозь зубы.

На прииске что-то случилось. Это я вижу по растерянным и недоумевающим лицам. Толком никто ничего не знает, но все насторожились и чего-то ждут.

Конюх, которому я возвращаю лошадь, тихо спрашивает меня:

— Перемены, говорят, товарищ техник?

— Ничего я не знаю...

В конторе праздное настроение. Сидят на столах, болтают. Один бухгалтер угрюмо перелистывает свои отчеты. Всегда приветливый, сейчас он едва отвечает на мой поклон.

B коридоре я сталкиваюсь с инженером.

— Вы приехали? Хорошо. Идемте-ка в кабинет...

Подогретое общим смущением, мое беспокойство возрастает уже в тревогу.

В кабинете обычная обстановка. Натоптано и накурено. Здесь целый день толкутся посетители. Сюда идут за каждой мелочью: из-за пары ботинок, из-за вороха сена.

Инженер запирает за собою дверь, словно подчеркивает необыкновенность событий.

— Итак, хотите знать новость? — многозначительно говорит он, когда мы усаживаемся, друг против друга.

— Ну?..

— Контора расформировывается, а наш прииск сдается в концессию целиком!

— Кому?..

— Максакову!..

Из моих рук на пол с грохотом падает кусок кварца, который я машинально взял со стола.

— Директива треста. Так, видимо, нужно!

Инженер разводит руками. Очевидно, он и сам не подготовлен к такому внезапному обороту дела.

— Впрочем, — продолжает он, — удивляться особенно не приходится. Можем мы дать в год столько золота, сколько запроектировал трест? Разумеется, нет!.. А Максаков берется... В чем тут дело — понять трудно... Может быть, на отвалы надеется? Но плохо ему будет, если он не выполнит договор — опишут его до ниточки...

— А черт с ним совсем! — срывается у меня невольное ругательство. — Противная у него морда!.. И думать о нем не хочется.

— Он — историческая необходимость, — криво усмехается инженер. — А мы с вами откомандировываемся в трест!

«Здорово! — думаю я, выходя из кабинета. — Не успел приехать и уже откомандировываюсь. Ну и арендатор! Втихомолку обстряпал какое дело!..»

Во мне закипает буря. Взорванный острой досадой, я быстро иду в чертежную комнату. Отпираю шкафы с планами. Нахожу папку с надписью «Неизвестные» и решительно завертываю ее в газету.

В это время в комнату входят Максаков и управляющий. Арендатор уже осматривает помещения.

Я спешу уйти. Готов об заклад побиться, что Максаков подозрительно покосился на сверток, который я уносил.

Или, может быть, это мне так только показалось?

Вечером в замороженное окно моей горницы осторожно скребутся. Я знаю, что это Иван Григорьевич, одеваюсь и выхожу.

На улице — мороз. Кругом безлюдие, тишина. Редко взлаивает собака. Домики потемнели, стали как будто ниже, словно вдавились в снег. Скудным, огнем светятся пятна окон... Редкие тусклые дыры в завесе ночи.

Что делают сейчас люди, спят или тоскуют?.. А может быть, под какой-нибудь крышей, как и мы, затевают необычайное? Кто их знает!.. Прячет думы свои ночной поселок...

Со двора мы идем в школу. Я ничего не спрашиваю. Во всем я положился на Ивана Григорьевича.

— Сюда!..

Мы заходим к Анисье Петровне. Она встречает нас у порога. В очках, в кружевной наколке на седых волосах, в руках клубок и спицы. Шаркая валеными туфлями, она проводит нас в темную свою комнатку с самоваром, с зеленой лампой, с полками книг.

Анисья Петровна — приисковая старожилка. Ей уже много лет, но она неустанно заведует школой. Седая ее голова всегда серебрится на женских собраниях.

Значит, и она в сговоре! — думаю я. — Однако не ошиблись они, избрав меня поверенным общей их тайны! Мне, конечно, предназначена роль, и если она направлена непосредственно против Максакова, я постараюсь сыграть ее со всей нелюбовью к этому человеку и с достоинством...

Едва мы усаживаемся за стол, как снова стучат. Я настораживаюсь. Обстановка конспирации действует.

Входит Бахтеев, потирая озябшие руки. Он почему-то конфузливо улыбается. Ну совсем он сейчас не похож на занозистого «агитатора» с речки Теи!