Елена Юрская - Злые куклы
— Что? — Кузьме Григорьевичу показалось, что кто-то за его спиной тихо застонал. — Что? Кто здесь? — Он оглянулся по сторонам и на всякий случай опустил руку в карман — пусть преступник знает, что он не лыком шит. — Руки вверх!
То ли стон, то ли писк повторился. Только теперь звуки приобрели черты чего-то неживого, механического, и от этого стало как-то особенно не по себе. Петров-Водкин прислушался. Или это телефон, или будильник. Он прошелся по студии и замер в том месте, откуда звук слышался наиболее отчетливо.
Телефон. Неброский, скорее всего — просто трубка… Так почему Буцефал не описал и его? Не нашел? Не искал. Да, не искал, вот что скорее всего. Простой, обычный аппарат стоял у самой входной двери, и коллегам не пришло в голову поискать другой. Но где же тарахтит? Кузьма Григорьевич нагнулся, встал на четвереньки и пополз на звук. Да, несомненно, трубка валялась под большой кроватью, которая служила, видимо, и гостевым диваном, и столом, и парикмахерским салоном. Да, точно. Петров залез под это грандиозное сооружение и, потянувшись, выловил черную пластиковую трубку.
— Да?
— Не могу, пока больше ничего не могу, — послышался капризный томный голос с детскими интонациями. — Наверное, все пропало? Але? Але? Ты чего молчишь? Ты же сама сказала, что в лепешку разобьешься…
— Уже. Она уже разбилась в лепешку. С кем я говорю? — строго спросил Петров.
— Это я, — пискнула трубка и затихла, отозвавшись через мгновение короткими гудками.
Итак, у нас было дело. У деловых женщин всегда бывают дела. Из-за которых они разбиваются в лепешку и требуют чего-то невозможного от своих сотрудников. Петров-Водкин улыбнулся. Телефон под кроватью мог значительно облегчить задачу следствия. Или запутать. Но проверить его было просто необходимо. Их отделу уже доводилось получать распечатки звонков. В хороших фирмах в квитанции об оплате указывали номера абонентов, в плохих — только название городов. Но если нажать…
— И что ты только делал под кроватью, дружище?
Кузьма Григорьевич вдруг решительно выпустил телефон из рук и резко подтолкнул его ногой. Потом согнулся и полез под кровать. Снова бросил трубку на пол и снова ударил по ней. Терпеливо полез под кровать. Следственные эксперименты Петров-Водкин любил проводить в тишине и одиночестве. Тогда он мог сделать интересные, важные выводы. Как, например, этот: «Телефон болтался под ногами. Он мешал Афине пройти… Она отбросила его с пути. Излишне резко». Нужно проверить на Леночке. Петров-Водкин задумчиво положил трубку в пакетик, а затем в карман. Это уже не вещественное доказательство, но еще не улика.
Нужно проверить на Леночке. А чтобы эксперимент был более значительным, пригласить, наверное, маму и тещу. Что-то ему страшно не понравилось в небрежности Афины, отправляющей «мобилку» в небытие.
Итак, самоубийство? Причем гражданка Наливайко так спешила к месту своего последнего полета, что отшвыривала из-под ног все, что попадалось. Так спешила, потому что боялась передумать? Или что-то другое? Петров-Водкин вышел на балкон. Он вдохнул теплый городской воздух и почувствовал себя спокойнее. Что ни говори, а квартира Афины вызывала разные чувства, в том числе и зависть. Кроме мыслей о работе, в голове у него засела и неизбывная мысль о несправедливости жизни. Ишь, студия… Ишь, устроилась! Зато на балконе у Афины он отдыхал душой — здесь стояли трехлитровые банки, именуемые «бутылями», валялись велосипедные шины, пылились сломанные швабры, дырявые ведра, трехногие табуретки и прочая рухлядь, вынести которую можно было, только организовав специальный субботник. На балконе было хорошо. Только непонятно, каким образом хозяйка преодолела перила? Это же как надо не хотеть жить, чтобы перелезть через это все, не убившись прямо тут на месте? Здесь можно было побить банки, вспороть себе живот древком старого знамени. И все это — еще до полета. А с учетом того, что Афина Наливайко была женщиной грузной, спортом не занимавшейся, вообще непонятно, как все это выглядело.
Петров-Водкин присел на корточки и принялся пристально рассматривать обойно-деревянные материалы, которыми хозяйка все же удосужилась облагородить балкон. Ничего особенного — доски и гвозди, и то и другое выкрашено в темно-зеленый цвет. Его внимание в большей степени привлекли гвозди. Она должна была зацепиться за них — их шляпки торчали от стены на несколько миллиметров. Они просто не могли остаться без добычи. Несколькими штрихами Петров-Водкин зарисовал в блокноте расположение гвоздей. Над этим тоже стоило поработать. Он осторожно снял и положил в пакетик вместе с телефоном обрывки ниток. Картина вырисовывалась, прямо скажем, неприятная. При всех ее связях Амитовой остается только отдыхать. Афина Наливайко — не птичка и не гимнастка. Женщина, конечно, решительная, но чтобы так — у всей деревни на виду демонстрировать свою вспотевшую физиономию и дрожащие руки!..
Чтобы подтвердить собственную догадку, Петров-Водкин направился в ту часть квартиры, где стояла плита. По логике вещей, ящик с таблетками должен быть где-то здесь. В этой стране никто еще не дошел до такого уровня свободомыслия, что бы хранить лекарственные препараты рядом с кроватью. Тем более, что самолечение — одна из любимых русских забав. Соответственно, никто не захочет, чтобы из тумбочки несло мятой, душицей, мелиссой, йодом, мумиё, «волшебным сбором» от всех болезней и прочей гадостью. Выдвинув третий ящик встроенного шкафа, Петров-Водкин понял, что Афина Наливайко не была исключением.
А для того, чтобы спокойно отравиться, имела все возможности.
Петров-Водкин давно не видел такого количества фармацевтических средств.
Афина могла бы облагодетельствовать небольшую районную больницу на двести коек, причем на все случаи жизни. При самых скромных прикидках, которые сделал Петров-Водкин, не особенно разбирающийся в медицине, Афина могла отравиться сразу несколькими средствами. Нет, ничего подобного цианиду или мышьяку она не держала, но снотворных, антидепрессантов, транквилизаторов и прочей ерунды здесь было вполне достаточно. «Уснуть и видеть сны». Это намного более романтично, чем сигануть с десятого этажа, зная, что непременно попортишь личико. «Не женское это дело — такие вот номера», — подумал Петров-Водкин и понял, что делать ему в квартире Наливайко больше нечего.
Его ждали великие дела: объяснения с шефом, который будет категорически против этого расследования, и первая серия экспериментов, к которым еще предстояло подготовить жену.
Петров-Водкин вышел из подъезда и огляделся по сторонам. Разумеется, он уже давно не верил в то, что преступника тянет на место преступления. Если только речь не идет о крупных хищениях, где нельзя останавливаться ни на минуту, но все же.
— Вы у Афинки были? — спросила старушка, делегированная компанией сидящих на лавочке. — Вот вы скажите, биде у нее там есть? А то мы все ходили смотреть, как она отремонтировалась, но в ванную же так просто не войдешь, мы же люди культурные. А любопытно.
— Кви про кво, — загадочно произнес Петров-Водкин.
— Жаба, что ли? — удивилась старушка. — Чё, прямо в биде и жаба? Ой, с жиру бесятся.
— Нет, ничего подобного, — обиделся Петров, причем обиделся сразу и за все. И за неуважение к смерти, и за хамство, и за нос, всунутый в чужие дела, и за общее равнодушие, которым вроде как не должно было страдать старшее поколение. — Ничего подобного. Вы мне лучше скажите, был ли у гражданки Наливайко… кто-то? Ну, понимаете? — Он почему-то засмущался. В цехе по производству ситро, когда он работал с бумажками, все было как-то проще: ни чужой личной жизни, ни приступов деликатности.
Знай себе приторговывай эссенцией и наслаждайся прохладным, сладким напитком.
— А ты нам тогда про биде, — прищурилась старушка. — А тебе официально, через бумажку, или по-дружески, как в кино?
— Как в кино, — согласился Петров-Водкин, понимая, что смерть Афины для всего дома в лучшем случае станет предметом для двухдневных (и это максимум) разговоров, обычным шоу с участием мертвого тела. Его стало знобить. Может быть, тогда, пятнадцать лет назад, не стоило ему так говорить, глядишь, и не сбылось бы сейчас пророчество. Нет, он покачал головой и проследил взглядом за бабулей, которая собрала вокруг себя товарок для общего открытого голосования.
— Все равно ведь дознаетесь. — Она подошла поближе и заглянула ему в глаза. — Так пусть мы тоже в деле справедливости поучаствуем, ага?
— Ага, — согласился Петров-Водкин. — Есть там и биде, и ванна с гидромассажем. Все черного цвета, но воды нет. Напор слабоват для десятого этажа. А вы мне что?
Бабулька сладко вздохнула и зажмурилась. Черная ванна с гидромассажем — это могло потрясти воображение и более искушенного человека.
— Был у ней хлопчик. Думали сначала, что сынок, давно прижитой, из детдома вернулся. Потом думали — усыновила просто. А потом, как обжиматься стали, а Алка за Филю пошла, враз и смекнули, что того… Жених. — Старушка смущенно потупила глаза. — Красивый мальчик, тут уж врать не буду. Или обжиматься она с другим стала? Вот, не упомню. Но месяца два как в последний раз видели. А так — одна как перст, ну совсем-совсем одна. А еще ее на машине подвозили, и по телефону она все время мурлыкала. У нас блокиратор. — Старушка примолкла, явно о чем-то задумавшись. — Может, это… имущество к соседям отойдет? Так я ей спички всегда в долг давала, и вообще по хозяйству советовала, и дверь сторожила, а?
