Сергей Валяев - Атомный П - Ц
Проникнуть в лабораторию «Тяжелых металлов» человеку со стороны не представлялось возможным, равно как и выйти без специального на то разрешения. Для охраны объекта были задействованы самые современные технологии, ориентированные именно на защиту от врагов, как внутренних, так и внешних. Тем более было непостижимо, как удалось господину Нестеровому обмануть бдительность неподкупной системы? Телеметрическая аппаратура отслеживала каждый шаг отважных экспериментаторов и любое отклонение от поведения было бы зафиксировано на пленке. Сама лаборатория напоминала вместительный отсек космического корабля, отправившегося в далекое путешествие к пылевым кольцам лилового Сатурна. Невероятная стерильность поражала. Чтобы проникнуть в лабораторию, сотрудник должен был пройти санитарную обработку тела, а затем переодеться в специальный комбинезон цвета серебра. Такое я видел только в фантастических фильмах. Я отказался от помыва и прохода на запретную территорию. Зачем? И так понятно, что господин Нестеровой Виктор Германович не мог из этой зоны вытащить и грамма плутония для своих хозяйственных нужд.
Потом мы посетили складское помещение, охраняемое специальным подразделением, подчиненное напрямую только Министру обороны и руководителю охраны Центра, то бишь господину Карпову Н.Н. Впрочем, меня допустили только в административный отсек, откуда при помощи видеоаппаратуры велось наблюдение за состоянием «продукции». На экранах я увидел аккуратные ряды, состоящие из свинцовых туб, там, по утверждению специалистов, хранился оружейный плутоний. — А где ядерные ранцы? — поинтересовался я. — Они в специальной камере, — ответил Наум Наумович и указал на один из экранов. — Во-о-он там. — Где? — спросил я. Помимо многих положительных качеств, я обладаю еще одним замечательным свойством: чувствую ложь — чувствую ее на уровне подсознания. Поначалу возникает дискомфорт в общении с человеком, и я не сразу понимаю причину такого состояния. Потом возникает раздражение оттого, что тебя посчитали за простака и смеют отливать пули. Господин Карпов мне не понравился. Я думал: по причине своей зоологической ненависти к нации, к которой он, собственно, тоже принадлежал, скрывая это всячески. Однако, поразмыслив, понял, что руководитель охраны под личиной ратоборца за высокую и чистую националистическую идею скрывает страх. Страх? Я проявил интерес к этому фигуранту, удивив старшего лейтенанта Полуянова, но тем не менее он обязался к вечеру выдать «объективку» на главного секьюрити Ядерного центра. — Ну теперь можно и с академиком Биславским, — вспомнил я, — поговорить о международном положении. Мое желание, конечно, было похвальным, да выяснилось, что старенький академик убыл работать домой. Незваный гость хуже татарина, это известно, да делать нечего: надо встречаться. И по уважительной причине: Нестеровой-старший был любимым его учеником. А вдруг встреча с учителем по-новому осветит образ разумненького Витеньки? Мы вернулись в полуденный тихий Снежинск. Академик проживал в кирпичном элитном доме в семь этажей; на балконах я приметил ящики для хранения продуктов, которые горячо рекламировал директор Пешкин. На лифте мы поднимаемся на шестой этаж. У двери, обитой дермантином цвета расплющенной на асфальте абрикосины, я говорю в шутку Полуянову, что сейчас мы столкнемся… И не успеваю договорить: дверь резко открывается и в меня утыкается надушенное юное создание: — Ой, извините… Петя, ты? К деду, что ли? — И, не слушая ответа, хрипловато кричит в длинный коридор: — Деда, тут к тебе! Люди-и-и! — И стремглав убегает вниз по лестнице. — Коза, — с неожиданной лаской в голосе заключает старший лейтенант. Не влюблен ли он в девушку по имени Мстислава? Не хватало нам еще этого. Рассуждая таким образом, я шел по коридору мимо книжных стеллажей и счастливого прошлого, где юный Алешенька Биславский из города Калуга гулял с молоденькими пышечками-москвичками по брусчатке главной площади страны, мечтая не о том, как затащить глупенькую барышню в койку, а чтобы отечественный ВПК процветал во славу мира. Самый надежный piece, напомню, возникает, когда тебя уважают, а уважение проистекает из страха. Такая вот досадная диалектика современного мира: боятся сильного и с ядерной кнопкой. Нет кнопки — нет атома на службе Родины, нет атома — нет страха, нет страха — нет уважения, нет уважения и piece во всем piece нарушается вместе с военным паритетом. Это прекрасно постигал академик Биславский и всю свою жизнь положил на то, чтобы сохранить непрочное равновесие между СССР и США — при строительстве оборонительных рубежей наступательного характера. А что мы имеем сейчас в результате конверсии? Увы, страна пластается в кризисе и ВПК тоже. Ну не может такой, например, заводик, выпускающий ракетные комплексы С-300, перейти на производство чайников. А если подобное происходит, то вся эта посуда летает по кухням наших мирных городов и поселков, травя население атомными парами. Проблема: как смастерить чайник, чтобы он не взрывался при температуре кипения воды? Возможно, над этим вопросом трудился академик Биславский, сидя за огромным письменным столом. Кабинет тоже был заставлен стеллажами с книгами по теме молниеносного уничтожения всего человечества. — Здрастье, Алексей Григорьевич, — поклонился Полуянов. — А мы к вам. С вашего разрешения. — Что? А, Петр, — вздернулся сухенький старичок за столом. — В чем дело? — Мы по делу Нестерового, Алексей Григорьевич, — объяснился старший лейтенант. — Вот, — указал на меня, — человек из Москвы, интересуется. — Из Москвы? — скрипнул суставами академик. — Как она там, засраночка, все горит куполами? — Был в махровом халатике цвета синьки с тусклой звездой Героя социалистического труда на кармашке. И в ожидании ответа поднял очки на сократовский восковой лоб, а уши были необыкновенно лопоухи и просвечивались детским розовым светом. Пленительный такой старик потенциальный убийца всей мировой цивилизации. — Горит куполами, — подтвердил я, — столица. — Прекрасно-прекрасно, садитесь, — указал ладошкой на кожаные кресла. — Из самых, значит, самых органов? Как величать? — Александр. — Александр-Александр, — пошамкал. — Победитель, с римского или греческого. Так-так, и что вы хотите от меня услышать? — Все о Викторе, — ответил я. — О человеке и специалисте. И ничего нового не услышал: дрянной, оказался, человечек, Витенька, слаб духом и телом, хотя специалист от Бога, это надо признать, но не выдержал, видать, общей смуты — ум за разум зашел, такое с гениальными людьми частенько случается. — Воздействие радиации? — В малых дозах она полезна, молодые люди, полезна, — зарапортовался старичок. — Там большая доза, Алексей Григорьевич, — уточнил я. — Смертельная. — Ну да, ну да, — спохватился академик. — Все мы под Богом ходим. — А как вы считаете, Виктор Германович пойдет до конца? — спросил я. — До какого конца? — До победного. Прогноз академика неутешителен: пойдет, а почему бы Нестеровому не идти, коль такая петрушка в мозгах его проросла. А все от того, что науку кинули, как рваный башмак. Никто не принимает решений — никаких решений, какое безобразие, кипятился академик, признаваясь нам, что сейчас работает над срочным письмом в Правительство. — Да, друзья мои, — вскинулся в энтузиазме Алексей Григорьевич. — Выход есть и он прост. — Какой же? — проявляем дежурный интерес. — Продать к чертовой матери четыре острова Курильской гряды японцам — вот какой! И как можно быстрее. Мы открываем рот и слушаем: реализовать по той причине, что коллеги-атомщики из страны Восходящего солнца очень хотят купить. Почему? Потому, что они обратили внимание на практически неисчерпаемые запасы энергетически ценного изотопа гелия на этих островах. Переработав сырье в ядерном реакторе, можно получить огромное количество экологически чистой энергии. Но японцы теперь начинают думать: покупать ли острова вообще? Дело в том, что недра Луны тоже богаты изотопом гелия. Энергоемкость нового топлива впечатляет: контейнер лунного продукта способен обеспечивать энергией всю страну в течение года. Ради такой альтернативы атомным и тепловым станциям не жалко и ракеты гонять к ближайшему спутнику Земли. — А при чем тут острова? — смею задать вопрос. — Как при чем, батенька? — волнуется академик. — У нас там, повторяю, запасы изотопа гелия. — А почему бы нам самим их не перерабатывать? — не понимаю. — Родной мой! Вы что, не видите, в какой мы жопе? — Почему не вижу, — усмехаюсь. — Вижу. — Тогда о чем разговор? — Об островах, Алексей Григорьевич. — Продать, — решительно рубит воздух рукой академик Биславский. — Продать, пока есть такая возможность. — Нельзя, — качает головой Полуянов. — А жить так можно, — возмущается старичок. — И каждый из нас получит, спешит к столу, листает бумагу, — включая младенцев. Так-так: по сто шестьдесят шесть тысяч долларов на нос. Я тут все посчитал и обращаюсь к Правительству, и если они там не дураки… Нашу столь увлекательную беседу прерывает приход внучки. В руках Мстиславы рюмочка с лекарственной отравой и стакан с водой. Дедок хлопает эту рюмку, кислится, запивает водой: — Эх, лучше бы коньячку, — и кивает на нас. — Угости гостей, внучка. Едва взглянув на нас, гостей, она уходит. Я уж решил: не вернется, ан нет — выполнила просьбу деда. На подносике вижу фигурную бутылку коньяка, два пузатеньких фужера и тонко нарезанный лимон. Я приятно удивлен. Девушка прошествовала по комнате, легко поставила поднос на журнальный столик и опять, не глядя на нас, направилась к двери. — Спасибо, внучка, — говорит ей вслед академик. Надо ли говорить, что она мне понравилась — архаичной русой косой, глазами, молодостью и неспешным достоинством. — А когда, Александр, в Москву? — спросил меня академик на прощание. — Наверное, завтра, — посмотрел на Полуянова. — Отлично-отлично, — засуетился Биславский. — Тогда у меня нижайшая просьба: отдать письмецо в Правительство. — Алексей Григорьевич! — И внучку бы мою взяли под свою опеку, Александр? — Мстиславу? — Только до столицы нашей Родины, — не обращал старичок внимание на мое приподнятое, скажем так, состояние. — Там у нас тетка больная, требует внучку. Завещание, говорит, хочу на любимую племянницу, а сама, как генерал на пайках, — махнул рукой. — Бабы, черт бы их взял!.. С этим утверждением было трудно не согласиться, но опять: без женщин жить нельзя — скучно. Какой праздник души без них, родных! К сожалению, торжества пока отменялись — до лучших времен. Поиск разлагающего на элементы таблицы Менделеева субъекта заставлял нервничать все службы. Телефонные звонки столичных сексотов не принесли желаемого результата: никто из учебного курса господина Нестерового не остался проживать и трудиться в белокаменной и ее окрестностях. — Кто такой Карпов? — спросил я у Полуянова. — Как кто? — удивился тот. Оперативная информация ФСБ по данному фигуранту была скупа: служил во внутренних войсках двадцать лет, полковником вышел в отставку, был назначен руководителем охраны ядерного Центра. Без особых на то оснований. Я выразил изумление этим фактом и получил ответ: Наум Наумович бывший муж госпожи Биславской Наины Григорьевны, являющейся родной сестрой академика, которая ныне проживает в Москве. Я взялся за голову: ничего себе семейная сага! И заявил: — Тогда «прокачиваем» Карпова. — Зачем? — Посмотрим, как он себя будет вести. — Зачем? Я, выразившись на языке трудящихся и колхозных масс, не посчитал нужным подробно объяснять причину моего интереса к этой неопределенной фигуре. Как показывает практика, семейственность к добру не приводит, если это касается больших финансовых интересов, а национальной безопасности тем более. Не знаю, насколько был убедителен в своих подозрениях перед областным руководством Службы, но оперативную группу мне выделили на сутки. Смысл же «прокачки» заключается в следующем: подозреваемый берется под плотное внимание компетентных органов, и так, чтобы он без труда догадался об этом. Если человек чист, как горный хрусталь, никаких эмоцией с его стороны. А тот, кто грешен… Необходимо быть высочайшим профессионалом, чтобы скрыть свои чувства, когда вдруг обнаруживаешь, что твои телефоны слушают, служебную документацию смотрят, а за машиной следуют непонятные личности с характерными лицами убийц. Господин Карпов занервничал через два часа после начала акции. Первое, что он сделал, позвонил в областное Управление и сообщил: кто-то перерыл бумаги в его кабинете. Его успокоили: не уборщица ли? Выяснилось, да, нерадивая молоденькая уборщица. Потом новый панический звонок: за его авто следят? Кто, не конь ли в пальто, посмеялись в Управлении. — Это происки сионистов! — взревел в конце концов господин Карпов. Почему не принимаете меры? Я буду жаловаться. Вы… вы пособники масонов! — Кто-кто мы? — не понимали его, — кого мы? Ближе к вечеру Наум Наумович окончательно потерял лицо: решив, видимо, защитить себя от международных картавящих врагов, он вооружился ИЖовкой и прыгнул в свою «Ниву». Я понял, что секьюрити положительно спятил и уже был не рад своей затеи. Единственное, что меня заинтересовало: куда это так он из городка убивается? В оперативной группе мы с Полуяновым больше не нуждались и, отправив ее в область, сами пустились во все тяжкие…Куцый отечественный внедорожник гарцевал на рытвинах таежной дороги, если судить по его сигнальным огням, пляшущим в сумерках. Я и Полуянов, находящиеся в «Волге», следовали на определенном расстоянии, продолжая слегка недоумевать: куда это секьюрити наш торопится? То ли решил залечь в зимовку и оттуда держать оборону, то ли выехал охотиться на ночного и посему вялого медведя? Наконец Полуянов догадался: — Там на Студенце деревенька дворов на тридцать-сорок. Баньки там, мечтательно прикрыл глаза. — Будет всем нам банька, — предположил я. — Ты о чем, Алекс? — Что-то Наумыч не нравится, — ответил и уточнил: — И очень не нравится. Деревенька угадывалась в сумерках — была деревянной, потрепанная временем, исконно русская, из труб небольших срубов на огородиках клубился меловой пар. Эх, русская баня — чудо из чудес. Что может быть прекраснее и целебнее в жизни для тела и духа? Отхлещет себя русский человек березовым веничком или еловыми лапами, полежит на горячей полке до елейной одури и почувствует, как жить хорошо и вроде не страшно. А после неплохо посидеть на свежих чурбачках и выпить квасок с хренком до ломоты в зубах. Вот такая мечта посетила меня, когда я и Полуянов брели по траве к деревянному дому, у забора которого притормозила «Нива». В слабо желтеющих окнах мелькали невротические тени. Что-то происходит? Мы привели оружие к бою: а вдруг там Нестеровой-старший засел с ядерным ранцем и готов к самоуничтожению? Жестом руки я показал старшему лейтенанту, чтобы он контролировал дверь, а сам медленно направился на хозяйственный дворик, чтобы проверить нет ли в доме «черного» хода. Будучи урбанистом, не учел одного — дворовой живности. На мое появление загалдела птица, а из будки бухнул пес. Этого было достаточно, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Я услышал выстрел со стороны парадного крыльца. Проклятье! Что там такое?.. Под дежурной лампочкой на веранде покачивался человек, левую руку прижимал к животу, а в правой держал… ранец. Детское недоумение и боль искажали его лицо. Я узнал Карпова. Он сделал шаг и, обмякая, рухнул ниц на ступеньки. Я выматерился на Полуянова и присел к похрипывающему телу, пытаясь не замечать хозяйственного шума, взвеянного выстрелом. — Да он сам, — переживал старший лейтенант, — скакнул, как черт из табакерки! — Замяли, лучше помоги, — проговорил я, вытаскивая из-под тучноватого секьюрити подозрительный предмет. — Что это такое? — Ранец, — ответил Полуянов, — школьный. — И открыл его. — Ничего себе, елочки-сосеночки зеленые! Ранец был забит долларовыми пачками, будто шишками. Я приподнял голову Карпова, из хрипящей рваной раны рта выползал сгусток черной крови. Сверху раздался бабий вой, я поморщился — нам бы только коновалами работать. — Эй, Наум Наумович? — сказал я. — Где Нестеровой? Он меня не слышал, дыша прерывисто, точно пытаясь придержать в тучном теле жизнь. Потом с недоумением приоткрыл слезливые глаза, всхлипнул по-детски… Сожаления не испытывал, раздражение — да. Все случилось из-за собственного ротозейства и глупости. Возможно, мы были близки к решению задачи… Я поднялся на ноги. Хозяйка без возраста заголосила: — Ой, на кого ты меня бросил, касатик мо-о-ой!.. Медвежий угол оживился до крайности: к месту трагедии начали сходиться старушки в светленьких богомольных платочках, а вслед за ними приплелись старички в красноармейских галифе и длиннополых рубахах. Все они походили на мертвецов: «Я — живой, одинокий, недужный… Или, может, я умер уже? Никому в этом мире не нужный. Даже собственной глупой душе.»[2]
